Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Итак, все это сооружается из дерева с широко расставленными гнездами, которые у своего основания должны далеко выдаваться, чтобы подожженные ракеты друг друга не зажигали, но благодаря промежуткам между ними взлетали постепенно, заполняя небо огнями сверху донизу, заложенными в гирляндах; между ними, говорю я, должны быть промежутки для того, чтобы они сразу не сгорали и создавали красивое зрелище. Это же относится и к шутихам, которые, будучи прикреплены к неподвижным частям жирандоли, производят великолепнейшие залпы. Подобным же образом прилаживаются среди украшений и бураки, чаще всего вылетающие из частей масок или из чего-либо другого в том же роде. Но самое важное устроить так, чтобы огни в плошках горели всю ночь, освещая площадь: поэтому все сооружения управляются простым фитилем, намоченным порохом, разведенным на сере и водке, и огонь медленно движется с места на место, зажигая, что следует, постепенно, пока все не загорится. Вот почему, как я сказал, жирандоль изображает разные вещи, но обязательно связанные с огнем и подверженные пожарам: так, в давние времена был сооружен город Содом с Лотом и его дочерьми, из него выходящими, а в другой раз Герион, несущий на спине Вергилия и Данте, как об этом сам Данте рассказывает в Аде, а еще раньше Орфей, выводивший из ада Эвридику; были и многие другие выдумки. Его же превосходительство распорядилось, чтобы не какие-нибудь кукольники, уже много лет проделывавшие на жирандолях тысячи всяких нелепостей, а какой-нибудь превосходный мастер представил там что-либо добротное.

А так как поручено это было Триболо, то он с мастерством и талантом, с каким делал и другие вещи, соорудил жирандоль в виде прекраснейшего восьмигранного храма высотой со всеми украшениями в двадцать локтей. И, по его замыслу, это был храм Мира, ибо наверху находилось изображение Мира, поджигавшего огромную груду сваленного у его ног оружия. И оружие это, статуя Мира и все остальные фигуры, относившиеся к этому прекраснейшему сооружению, были из картона и проклеенной материи, примененных с искусством величайшим; материалы эти применялись, говорю я, дабы все сооружение было легким, поскольку оно держалось на двойном канате, протянутом поперек площади очень высоко над землей. Огни, однако, были посажены слишком часто, а проводки фитилей расположены слишком близко друг от Друга, и когда их подожгли, сразу вспыхнуло большое пламя, а неистовство жара было таким, что все сооружение сгорело в один миг, тогда как оно должно было гореть по крайней мере целый час, но хуже всего было то, что пламя охватило и дерево и все, что должно было сохраниться, и сразу сгорели и канаты, и все остальное, причинив немало ущерба и доставив толпе не слишком большое удовольствие. Что касается всего сооружения, то жирандоль эта из всех когда-либо сооружавшихся была самой красивой.

После этого герцог пожелал для удобства своих граждан, а также купцов выстроить лоджию Нового рынка. Ему не хотелось перегружать Триболо более того, чем это было в его возможностях, поскольку он, как начальник над капитанами Партии и надсмотрщиками рек и городских клоак, скакал по всей области, дабы укрощать многочисленные реки, которые, выходя из своего русла, приносили немалые убытки, укреплять мосты и тому подобное. И потому, по совету упоминавшегося выше домоуправителя мессера Пьерфранческо, возложил он строительство на Тассо, дабы сделать его из плотника зодчим. Но, по правде говоря, сделано это было против воли Триболо, который, впрочем, не показал этого и продолжал с тем весьма дружеские отношения. По правде, нужно сказать и то, что в модели Тассо Триболо должен был заметить много ошибок, на которые, впрочем, он, как думается, указывать тому и не захотел. Так, например, колонны, стоящие рядом с пилястрами, были недостаточно от них отодвинуты, и когда их ставили, капители не вошли на свои места, и пришлось обрубить их верхние завершения так, что весь ордер был испорчен; не говоря уже о других ошибках, о которых поминать не стоит.

Через того же мессера Пьерфранческо названный Тассо соорудил двери церкви Сан Ромоло, а также коленопреклоненное окно на Пьяцца дель Дука, выдумав свой собственный ордер с капителями на месте баз и применив столько разных других вещей без меры и порядка, что можно было бы сказать, что руками этого человека в Тоскане начинает возрождаться немецкий ордер. Не будем говорить уже ничего о том, что он наделал во дворце, где по соизволению герцога портил и лестницы, и покои, ибо нет в них ни порядка, ни меры, ни какой-либо соразмерности, и все они изуродованы, перекошены и лишены и изящества, и удобства. За все эти вещи не может не быть ответственным и Триболо, который очень хорошо в этом разбирался и, как мне кажется, не должен был допускать, чтобы его государь бросал деньги на ветер и чтобы у него на глазах делалось такое безобразие, а еще хуже то, что он прощал такие вещи Тассо, который был ему другом! И люди разумные отлично понимали сомнение и глупость одного, который брался за искусство, с которым знаком не был, и лицемерие другого, утверждавшего, что ему нравится то, что было, как он это, конечно, видел, плохим. И об этом остается свидетельством то, что Джорджо Вазари пришлось во дворце переделать с затратами для герцога и к большому стыду обоих.

Однако с Триболо произошло то же, что и с Тассо: как Тассо бросил резьбу по дереву, в чем не имел себе равных, а хорошим архитектором так и не стал, ибо оставил одно искусство, в котором стоил многого, и ухватился за другое, в котором не смыслил ни капли и которое принесло ему не много славы; так и Триболо оставил скульптуру, в которой, говоря по правде, он проявил большое превосходство и всех приводил в изумление, и задумал управлять реками, и одно он бросил, не дождавшись славы, второе же принесло ему больше ущерба и осуждений, чем почета и пользы, ибо рек он не укротил, но приобрел много недоброжелателей, и особенно в Прато из-за Бизенцио, а также во многих местностях Вальдиньеволе.

После того как герцог Козимо купил палаццо Питти, о котором говорилось в другом месте, его превосходительство пожелал украсить его садами, рощами, фонтанами, рыбными садками и другими тому подобными вещами, и весь холм так, как он есть и сейчас, разделал Триболо, разместив все по своим местам весьма толково; кое-что, впрочем, позднее во многих частях сада и подверглось изменению. О палаццо Питти, самом красивом по всей Европе, речь пойдет и в другой раз, при случае, более подходящем.

После всего этого Триболо был отправлен его превосходительством на остров Эльбу не только для осмотра города и гавани, строившихся по его повелению, но и для вывоза оттуда округлой глыбы гранита в двенадцать локтей диаметром, из которой предполагалось высечь для большой лужайки палаццо Питти чашу, в которую принималась бы вода главного фонтана. Приехав туда, Триболо распорядился об особом судне для перевозки чаши и нанял каменных дел мастеров, объяснив им способ перевозки, после чего он возвратился во Флоренцию. Но не успел он туда приехать, как посыпались на него крики и проклятия, ибо как раз в те дни разливы и наводнения укрощенных им рек принесли огромнейшие убытки, хотя, быть может, все это произошло не по его вине. Как бы там ни было, либо по зложелательству, а то и по зависти некоторых придворных, либо по справедливости, но ответственность за весь причиненный ущерб была возложена на Триболо, который, будучи довольно робким, имел доходы более чем скудные. Опасаясь, как бы чье-либо зложелательство не лишило его и герцогской милости, пребывал он в крайне удрученном состоянии, когда его, человека и так хилого, 20 августа 1350 года настигла злейшая горячка. В это самое время во Флоренции по делам доставки в Рим мрамора для гробниц, воздвигавшихся в Сан Пьетро а Монторио по приказу папы Юлия III находился Джорджо, и так как он искренне любил Триболо за его доблести, он навестил его и успокоил, уговорив его ни о чем не думать, кроме как о своем здоровье, и посоветовал по выздоровлении завершать работы в Кастелло, а реки пускай себе текут, ибо в них скорее потонет его слава, чем они принесут ему какую-либо пользу или честь.

Триболо обещал, что так и поступит, и, как я считаю, во всяком случае так и поступил бы, если бы не воспрепятствовала ему в этом смерть, смежившая ему очи 7 сентября того же года. Так и остались незавершенными начатые им и продвинутые вперед работы в Кастелло, и хотя после него кое-что там и делалось, но ни разу той бойкости и той рачительности там уже не наблюдалось, как при жизни Триболо, когда и синьор герцог так горячо относился к этой работе. И поистине, если не двигать вперед большую работу, пока заказчик и денег не жалеет, и иных забот не имеет, то и сам с дороги собьешься, и останется недоделанной работа, которую могли бы довести до совершенства старание и забота. Так, по небрежению мастеров, мир лишается своих украшений, они же сами – достойной о себе памяти; ибо редко бывает так, как было с работами в Кастелло, где после смерти первого мастера занявший его место второй мог сделать все до самого конца в соответствии с проектом и моделью первого: ведь с соизволения герцога Джорджо Вазари, по замыслу Триболо, со всей скромностью заканчивал в Кастелло и большой садок, и другие вещи по мере того, как получал распоряжения от его превосходительства.

Прожил Триболо 65 лет и погребен был сообществом Скальцо на их кладбище. Остались после него сын Раффаэлло, искусством не занимающийся, и две дочери, одна из которых замужем за Давиде, который был помощником Триболо во всех каменных работах в Кастелло и который ныне, будучи человеком толковым и способным к этому делу, с соизволения герцога работает по части водопроводов во Флоренции, в Пизе и других местах герцогства.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ПЬЕРИНО ДА ВИНЧИ СКУЛЬПТОРА

Хотя обычно прославляют тех, кто благодаря своему таланту сумел что-то создать, тем не менее, когда произведения, кем-либо уже созданные, свидетельствуют о том, что еще не созданные были бы и более многочисленными, и еще более редкостными, и если бы тому не помешал неожиданный и необычный случай, тогда, несомненно, всякий, кто пожелал бы стать справедливым ценителем, по заслугам похвалит и прославит такого мастера и за то и за другое: и за то, что он сделал, и за то, что он мог бы сделать. Не должно поэтому повредить и скульптору Винчи то, что он жил немногие годы, и лишить его заслуженных похвал по суждению тех, кто придет после нас и примет во внимание, что он был в расцвете лет и таланта, когда создавал и дарил миру то, чем восхищается всякий, и что мы получили бы от него плоды еще более обильные, если бы неприязненная буря не изничтожила и самое дерево, и его плоды.

Мне помнится, что я уже говорил о том, как в местечке Винчи в нижнем Вальдарно проживал сер Пьеро, отец знаменитейшего живописца Леонардо да Винчи. У сера Пьеро этого после Леонардо родился его младший сын Бартоломео, который жил в Винчи и, достигнув зрелого возраста, взял в жены одну из первых девушек местечка. Бартоломео очень хотелось иметь сына: он часто рассказывал жене о величии гения Леонардо, своего брата, и молил Бога удостоить ее рождением в его доме второго Леонардо, так как тот в это время уже умер. И вот, спустя короткое время, у него, согласно его желанию, родился очаровательный мальчик, которого он хотел назвать Леонардо, но по совету родственников он, чтобы возродить отца, дал ему имя Пьеро. Достигнув трехлетнего возраста, мальчик оказался очень красивым с лица и кудрявым, проявляя большое изящество во всех своих движениях и удивительную живость ума. В это время остановились в доме Бартоломео приехавшие в Винчи мастер Джулиано дель Кармине, превосходный астролог, и с ним некий священник – хиромант, близкие друзья Бартоломео. И, рассмотрев лоб и руку мальчика, оба, и астролог и хиромант, предсказали отцу, что гений его будет великим и что он в короткое время достигнет величайших успехов в меркуриальных искусствах, но что жизнь его будет весьма краткой. И слишком правдивым оказалось их предсказание, ибо сбылось оно и в той и в другой части (а достаточно было бы и одной), сбылось и в искусстве и в жизни.

Когда Пьеро подрос, грамоте его обучил отец, но без всякого учителя начал он рисовать и лепить из глины всякие такие куколки, доказав этим, что природа и склонение созвездий, опознанные астрологом и хиромантом, уже пробудились и начали в нем действовать. Потому и порешил Бартоломео, что молитвы его были услышаны

Богом и, считая, что в сыне ему был возвращен брат, задумал увезти Пьеро из Винчи и устроить его во Флоренции.

Так он, не мешкая, и сделал и отдал Пьеро, которому уже исполнилось двенадцать лет, во Флоренцию в обучение к Бандинелли, предполагая, что Бандинелли, который был другом Леонардо, посчитается с мальчиком и будет обучать его со вниманием, так как ему казалось, что к скульптуре он имеет склонность больше, чем к живописи. Побывав после этого несколько раз во Флоренции, он убедился в том, что Бандинелли не оправдал его ожиданий и не уделял мальчику ни внимания, ни заботы, несмотря на то, что видел его готовность. По этой причине он взял его от Бандинелли и передал Триболо, который, как казалось Бартоломео, больше старался помочь тем, кто хотел учиться, уделял сам большее внимание изучению искусства и сохранял еще того большее уважение к памяти Леонардо.