Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

В первом из этих квадратов по правую руку возле сцены, как и все остальное, светотенью была изображена Венеция в виде прекраснейшей Адриатики, сидящей на скале в море с коралловой ветвью в руке, в окружении Нептуна, Фетиды, Протея, Нерея, Главка, Палемона и других морских божеств и нимф, подносящих драгоценности, золото и жемчуг и другие морские богатства; помимо этого, были там и амуры, стреляющие из лука, другие же, летающие по воздуху, сыпали цветами, а в остальном фон картины был весь заполнен красивейшими пальмами.

На второй картине были изображены реки Драва и Сава в виде обнаженных женщин с сосудами в руках. На третьей была изображена река По в виде дородного толстяка с семью сыновьями, изображающими семь рукавов реки, впадающих в море, каждый из которых можно принять за главный. На четвертой была изображена Брента с другими фриульскими реками. На другой стене, насупротив Адриатики, был остров Кандия с Зевсом, которого в окружении многочисленных нимф кормит коза. А рядом, то есть насупротив Дравы, была река Тальяменто и горы Кадоро, а под ними, насупротив По, озеро Бенако и река Минчо, впадающая в По. А возле них и насупротив Бренты были Адидже и Тесино, впадающие в море. Картины на правой стороне чередовались с изображением следующих добродетелей, стоявших в нишах: Щедрость, Согласие, Жалость, Мир и Набожность, а напротив, на другой стене, были Сила, Гражданское благоразумие, Справедливость, Победа над поверженной Войной и, наконец, Любовь.

А выше проходили карниз, архитрав и фриз с отверстиями и стеклянными шарами с кипяченой водой, за которыми стояли светильники, освещавшие все помещение.

Потолок же был разделен на четыре прямоугольника со сторонами в десять и восемь локтей и шириной, равной нишам, то есть в четыре локтя был фриз, обходивший кругом под карнизом, а против ниш, в середине каждого простенка, было по квадрату со стороной в три локтя, и всех этих квадратов было двадцать три, а над сценой был двойной квадрат, двадцать четвертый; в этих квадратах были изображены Оры, а именно: двенадцать ночных и двенадцать дневных часов.

На первой из больших десятилоктевых картин, той, что над сценой, было изображено Время, отсылающее Оры по их местам, а также бог ветров Эол, Юнона и Ирида. А на второй картине при входе в двери была Аврора на своей колеснице, влекомой несколькими петухами; уйдя из объятий Тифона, она рассыпает розы. На третьей была колесница Солнца, а на четвертой — колесница Ночи, влекомая совами; на голове у Ночи Луна, перед ней порхают нетопыри, а кругом потемки. Почти все в этих картинах написал Кристофано и показал себя столь отменно, что всех привел в восхищение и в особенности колесницей Ночи, где он написал маслом то, что, казалось, изобразить было невозможно. Подобным же образом и на картине с Адриатикой он изобразил морских чудовищ так красиво и разнообразно, что все видевшие были поражены, как это он мог с этим справиться. В общем, во всей этой работе он проявил себя сверх всякого вероятия стоящим и весьма опытным живописцем и в особенности в гротесках и листве.

Покончив с убранством для празднества, Вазари и Кристофано остались в Венеции еще на несколько месяцев, в течение которых они расписали великолепному мессеру Джованни Корнаро потолок, то есть плафон, одного из покоев девятью большими картинами маслом. Микеле Санмикели, веронский архитектор, просил Вазари еще задержаться в Венеции, и тот, быть может, и согласился бы остаться там еще на несколько лет, но Кристофано отговаривал его от этого, твердя беспрерывно, что оставаться в Венеции не стоит, ибо там в рисунке не смыслят и местные живописцы им не пользуются, к тому же по вине живописцев там искусством вообще не умеют как следует заниматься, и что лучше воротиться в Рим, истинную школу благородных искусств, где талант ценится значительно выше, чем в Венеции. А так как, независимо от уговоров Кристофано, Вазари и самому не очень хотелось там оставаться, они уехали оттуда вместе.

Но так как Кристофано в Флорентийском государстве все еще считался мятежником и не мог последовать за Вазари, он вернулся в Сан Джустино, где пробыл недолго, непрерывно что-то делая для упоминавшегося аббата, пока не отправился в Перуджу, когда, впервые после войны с перуджинцами, туда прибыл папа Павел III. Там в убранстве по случаю прибытия его святейшества он проявил себя в разных вещах отменно и в особенности в украшении так называемых ворот брата Риньери, где Кристофано изобразил по желанию монсеньора делла Барба, в то время тамошнего губернатора, двух больших Зевсов, одного гневного, а другого умиротворенного. Фи гуры прекраснейшие;с другой же стороныон изобразилАтласа с земным шаром на спине, среди двух женщин: у одной в руке меч, у другой же весы. И работы эти, а также и многие другие, выполненные Кристофано для этих празднеств, были причиной тому, что, когда тот же папа начал строить в Перудже цитадель, мессер Тиберио Криспо, тогдашний губернатор и начальник крепости, пожелал, чтобы в росписях многочисленных помещений, кроме уже там работавшего живописца Латтанцио из Марко, принимал участие и Кристофано. После чего Кристофано не только помогал названному Латтанцио, но почти все лучшее в помещениях крепости расписал собственноручно, а работали там также Раффаэлло из Колле и Адоне Дони из Ассизи, живописец весьма опытный и стоящий, сделавший много и у себя на родине, и в других местностях. Работал там и кортонский живописец Томмазо дель Папачелло. Однако лучшим и заслуживающим наибольших похвал был среди них Кристофано, потому, заслужив себе, благодаря Латтанцио, благорасположение названного Криспо, он после этого постоянно получал от него много заказов.

Между тем, когда названный Криспо построил новую церковку в Перудже, названную Санта Мариа дель Пополо, ту, что не доходя до рынка, и когда Латтанцио начал там писать на дереве маслом образ, Кристофано расписал собственноручно всю верхнюю часть, поистине прекрасную и достойную большой похвалы. Но после того как Латтанцио из живописца стал в Перудже начальником стражи, Кристофано воротился в Сан Джустино и в продолжение многих месяцев продолжал там работать для упоминавшегося синьора аббата Буфолини.

Когда же наступил 1543 год и Джорджо получил заказ от светлейшего кардинала Фарнезе на картину маслом на дереве для Большой канцелярии и еще на одну от Галеотто да Джироне для церкви Сант Агостино, он послал за Кристофано, который приехал весьма охотно, так как ему хотелось посмотреть Рим. Он провел там много месяцев, почти что ничего не делая, а только бродя да глазея. Тем не менее он приобрел там столько, что, возвратясь в Сан Джустино, он по собственной прихоти в одной из зал написал несколько фигур таких прекрасных, словно он работал над ними лет двадцать.

А в 1545 году Вазари пришлось отправиться в Неаполь расписывать трапезную для монахов Монте Оливето, и работа эта была гораздо больше той, что была в Сан Микеле ин Боско в Болонье. Он послал за Кристофано и названными выше Раффаэлло даль Колле и Стефано, своими друзьями и помощниками, и все они явились в назначенный срок в Неаполь, за исключением Кристофано, который не приехал, так как заболел. Вазари, однако, продолжал его торопить, и он по пути в Неаполь доехал до Рима, где его задержал брат его Боргоньоне, тоже ссыльный, который хотел взять его с собой во Францию на службу к полковнику Джованни да Туррино; так Кристофано и потерял ту работу. Но когда Вазари в 1546 году возвратился из Неаполя в Рим, чтобы написать двадцать четыре картины, посланные затем в Неаполь, где они были помещены в ризницу Сан Джованни Карбонаро, на которых он написал с фигурами в локоть и выше истории из Ветхого Завета и из жития св. Иоанна Крестителя, а также и для того, чтобы расписать створки органа этого кафедрального собора высотою в шесть локтей, он воспользовался услугами Кристофано, который оказал ему огромнейшую помощь, выполнив фигуры и пейзаж в этих работах превосходнейшим образом. Джорджо намеревался воспользоваться его помощью и в зале Канцелярии, расписанной по его картонам для кардинала Фарнезе, когда все было закончено в сто дней, но не смог этого сделать, так как Кристофано заболел и, как только начал поправляться, воротился в Сан Джустино. Вазари же закончил залу без него, с помощью Раффаэлло даль Колле, болонца Джан Баттисты Баньякавалло, испанцев Ровиале и Биццерры и многих других друзей своих и учеников.

Когда же Джорджо возвратился из Рима во Флоренцию, откуда он собирался направиться в Римини, дабы в церкви монахов Монте Оливето по заказу аббата Джан Маттео Фаэттани расписать фреской одну из капелл и там же написать образ, он заехал в Сан Джустино, чтобы захватить с собой Кристофано. Но аббат Буфолини, которому он расписывал еще одну залу, не захотел его отпустить и пообещал Джорджо, что в скором времени он сам отошлет его в Романью. Однако, несмотря на обещания подобного рода, он задержал его настолько, что, когда Кристофано приехал, он нашел, что Вазари не только выполнил заказ названного аббата, но написал уже и образ для главного алтаря церкви Сан Франческо в Римини по заказу мессера Никколо Маркезелли, а в Равенне, в церкви Класси камальдульских монахов, еще один образ по заказу отца дон Ромуальдо из Вероны, аббата этого монастыря. А незадолго до этого, как раз в 1550 году, Джорджо написал в Ареццо в аббатстве черных монахов Санта Фьоре, а именно в трапезной, историю бракосочетания Эсфири, и во Флоренции, в капелле Мартелли церкви Сан Лоренцо, образ св. Сигизмунда; когда же папой был избран Юлий III, он был вызван в Рим на службу его святейшества. Он был уже уверен в том, что там при посредстве кардинала Фарнезе, который как раз в это время отправлялся во Флоренцию, ему удастся вернуть Кристофано на родину и возвратить ему милость герцога Козимо; однако это оказалось невозможным, и пришлось бедному Кристофано оставаться в прежнем положении до самого 1554 года, когда Вазари был приглашен на службу герцога Козимо и ему представился случай освободить Кристофано.

Епископ Риказоли начал расписывать светотенью три стены своего палаццо, что возле Понте алла Каррайя, ибо знал, что угодит этим его превосходительству, тогда и мессер Сфорца Альмени, кравчий и первый и любимый камергер герцога, решил, соревнуясь с епископом, также расписать светотенью свой дом на Виз де Серви. Но так как во Флоренции он не нашел живописцев себе по вкусу, он написал Джорджо Вазари, который тогда еще не приехал во Флоренцию, чтобы тот подумал о композиции и прислал ему рисунки того, что, по его мнению, следовало изобразить на фасаде его дома. И Джорджо, который был его ближайшим другом, а познакомились они, когда оба были при дворе герцога Алессандро, продумал все в соответствии с размерами фасада и послал ему набросок отменнейшей композиции, где прямо-таки сверху донизу все было покрыто разнообразным орнаментом, связывавшим и украшавшим окна, а простенки между ними были заполнены богатыми историями; коротко говоря, я утверждаю, что в набросок этот была включена вся человеческая жизнь от рождения до смерти. Вазари отослал его мессеру Сфорца, которому он весьма понравился, равно как и герцогу; и чтобы осуществлен он был в совершенстве, они решили не приступать к его выполнению, пока сам Вазари не приедет во Флоренцию. И когда Вазари в конце концов приехал и был принят его светлейшим превосходительством и названным мессером Сфорца весьма благосклонно, он начал размышлять, кто бы мог расписать упомянутый фасад, и, дабы не упустить случая, Джорджо заявил мессеру Сфорца, что никто не выполнит этой работы лучше, чем Кристофано, и что ни здесь, ни в работах, порученных ему во дворце, он без его помощи обойтись не может. Мессер Сфорца доложил об этом герцогу, и когда навели повсюду справки, оказалось, что грехи Кристофано уж не так тяжелы, как их расписывали, и бедняга получил наконец от его превосходительства отпущение. Известие об этом Вазари получил в Ареццо, куда он заехал повидать родных и друзей, и он тотчас же послал нарочного за Кристофано, который ничего об этом не знал и, получив эту новость, чуть не лишился чувств. Полный радости, он заявил, что никто никогда не любил его больше Вазари, и на следующее же утро он отправился из Читта ди Кастелло в Борго; там, представив справку о своем помиловании в комиссариат, он явился в отцовский дом, поразив мать и брата, который был возвращен из ссылки еще раньше. Он провел там два дня и отправился затем в Ареццо, где был встречен Джорджо с большей радостью, чем если бы был его родным братом, и, убедившись в том, как тот его любит, он решил провести с ним остаток жизни.