Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Для обсуждения этого дела Микеланджело имел при себе флорентийского скульптора Тиберио Кальканьи, молодого человека, горевшего желанием обучиться искусству и обратившегося по приезде в Рим к занятиям архитектурой. Так как Микеланджело любил его, он передал ему для завершения, о чем уже говорилось, мраморное Оплакивание, которое он разбил, а кроме того, мраморный бюст Брута, размерами значительно больше натуры, чтобы он его закончил; в нем тончайшими резцами была отделана одна лишь голова. Он заимствовал ее с изображения Брута, вырезанного на весьма древней корниоле, принадлежавшей синьору Джулиано Чезарино, и голова эта, вещь редкостная, была высечена Микеланджело по просьбе его большого друга мессера Донато Джаннотти для кардинала Ридольфи.

Итак, при архитектурных заказах Микеланджело, не будучи в состоянии по старости ни вычертить проекта, ни провести чисто линии, пользовался услугами Тиберио, человека весьма любезного и скромного. А потому, пожелав, чтобы тот помог ему и в этом деле, он приказал ему снять план участка названной церкви; тот снял его и отнес тотчас же к Микеланджело, который в то время, как никто и не думал, что он уже что-нибудь сделал, уведомил через Тиберио, что заказчиков он обслужил в конце концов и показал им пять проектов прекраснейших храмов. Увидев их, все были поражены, он же предложил им выбрать один из них по собственному усмотрению. Ему ответили, что делать этого не хотят, ибо полагаются на его суждение, он же тем не менее пожелал, чтобы они решали, как им заблагорассудится, и тогда единодушно они отобрали проект самый богатый. Когда было вынесено такое решение, Микеланджело заявил, что, если проект этот будет осуществлен, будет создано произведение, какого никогда в свое время не создавали ни римляне, ни греки, — слова, никогда не исходившие из уст Микеланджело ни до того, ни позднее, ибо был он человеком скромнейшим. В конце концов было постановлено, что все распоряжения будут исходить от Микеланджело, а труды по выполнению будут возложены на Тиберио; все были этим удовлетворены, так как Микеланджело им обещал, что Тиберио обслужит их наилучшим образом. Итак, передав Тиберио план, дабы тот перерисовал его чисто и вычертил точно, он заказал ему наружную и внутреннюю профилировку, а также глиняную модель, научив, как ее сделать, чтобы она была прочной. Тиберио через десять дней закончил модель размерами в восемь пальм, она очень понравилась всем флорентинцам, и было приказано сделать по ней деревянную модель, ту, что ныне в консульстве нации; вещь эта так редкостна, что другого такого столь прекрасного, богатого и разнообразного храма не увидишь никогда. Его только начали строить, и когда на строительство было истрачено пять тысяч скудо, средств больше не оказалось. В таком виде оно и осталось, к величайшему для Микеланджело огорчению.

Он передал Тиберио заказ на выполнение по всему проекту капеллы в Санта Мариа Маджоре, начатой для кардинала Санта Фьоре, но незаконченной из-за смерти и самого кардинала, и Микеланджело, и Тиберио, что было для этого юноши ущербом величайшим.

На строительстве Сан Пьетро Микеланджело проработал семнадцать лет, и уполномоченные неоднократно пытались отстранить его от этой должности. А так как это им не удавалось, они ломали себе голову, как бы при помощи то одной, то другой нелепой выдумки ему во всем противоречить, надеясь, что он, утомившись, уйдет, будучи уже настолько старым, что работать уже не может. Так, когда умер производитель работ Чезаре из Кастель Дуранте, Микеланджело поставил на его место по собственному усмотрению, дабы строительство не пострадало, Луиджи Гаэту, человека слишком молодого, но вполне пригодного. Тогда уполномоченные, часть которых неоднократно пыталась выдвинуть на это место Нанни да Баччо Биджо, надоедавшего им и насулившего с три короба, уволили Луиджи Гаэту, чтобы получить возможность распоряжаться на строительстве по собственному усмотрению. Когда Микеланджело узнал об этом, он пришел прямо-таки в ярость и отказался впредь появляться на строительстве. А те начали распространять слухи, что он уже к этому неспособен, что следует найти ему заместителя и что он будто бы заявил, что не хочет больше возиться с Сан Пьетро. Все это дошло до ушей Микеланджело, и он послал Даниэлло Риччарелли из Вольтерры к епископу Ферратино, тому из начальников, который рассказал кардиналу Карпи, будто бы Микеланджело заявил одному из своих слуг, что не хочет больше возиться со строительством. Даниэлло сообщил, что Микеланджело всего этого вовсе не хочет, и Ферратино выразил сожаление, что Микеланджело не сообщает о своих намерениях, что все же хорошо было бы заменить его кем-нибудь другим и что он охотно взял бы на его место Даниэлло, на которого, видимо, согласился бы и сам Микеланджело. После этого Ферратино, объявив уполномоченным от имени Микеланджело, что ему найден заместитель, представил им не Даниэлло, а вместо него Нанни Биджо, который, вступив в должность по утверждении начальством и начав с того, что распорядился перебросить деревянные мостки от холма, где папские конюшни, чтобы подняться к большой нише, обращенной в ту сторону, велел нарубить несколько толстых еловых бревен, заявив, что, поднимая материал, изводят слишком много канатов и что доставлять его таким путем будет легче. Микеланджело, прослышав об этом, немедленно отправился искать папу и, встретив его на площади Капитолия, поднял такой шум, что тут же заставил его вернуться во дворец, где и сказал ему: «В качестве моего заместителя, святой отец, послали Вам человека, совершенно мне неизвестного: поэтому, если им и Вам, Ваше Святейшество, стало известным, что я уже ни при чем, я поеду на отдых во Флоренцию, где буду пользоваться милостями великого герцога, который так меня домогался, и закончу жизнь у себя дома, а потому отпустите меня с миром». Папа огорчился и, утешив его добрыми словами, приказал ему явиться в тот же день в Арачели, чтобы с ним поговорить. Там, собрав уполномоченных строительства, он захотел узнать от них причины происходившего, и они ему ответили, что постройка рушится и что в ней были сделаны ошибки. Папа, знавший, что это неправда, предписал синьору Габрио Шербеллоне пойти и осмотреть строительство, которое должен был ему показать Нанни, предложивший эти мероприятия; так и поступили. Когда же синьор Габрио установил, что все это было клеветой и ложью, Нанни был выпровожен со словами отнюдь не лестными в присутствии многочисленных господ, причем в вину ему было поставлено и то, что рухнул мост Санта Мариа и что в Анконе, взявшись по дешевке сотворить невесть что для очистки гавани, он в один день засорил ее так, как море не засорило ее и в десять лет. Таков был конец деятельности Нанни на постройке Сан Пьетро, где Микеланджело в течение семнадцати лет стремился постоянно лишь к тому, чтобы закрепить ее во что бы то ни стало, несмотря на все противодействия, не будучи уверен в том, что эти завистливые преследования не изменят ее после его смерти, в то время как ныне она стоит так прочно, что можно с уверенностью возводить ее свод. Поэтому стало очевидно, что Господь, покровитель людей добрых, защищал его в течение всей его жизни, действуя всегда на пользу сей постройки и в защиту сего человека до самой его смерти. Ибо и переживший его Пий IV приказал начальникам строительства не менять никаких распоряжений Микеланджело, а с еще большей решительностью подтвердил то же его преемник Пий V; во избежание возникновения непорядков он приказал выполнять нерушимо все проекты Микеланджело, их же исполнителями были назначены архитекторы Пирро Лигорио и Якопо Виньола. Когда же Пирро захотел самонадеянно нарушить и изменить прежний порядок, он был с позором устранен от этого строительства, на котором был оставлен один Виньола, и наконец, в то время как сей ревностнейший первосвященник заботился столько же о строительстве Сан Пьетро, сколько и о христианской вере, и когда Вазари в 1565 году был допущен припасть к стопам Его Святейшества и вызван вновь в 1566 году, беседа шла лишь о том, как добиться соблюдения замыслов, оставленных Микеланджело, а дабы избежать каких бы то ни было непорядков, Его Святейшество поручил Вазари отправиться вместе с тайным казначеем Его Святейшества, мессером Гульельмо Сангалатти, к епископу Ферратино, начальнику строителей Сан Пьетро, и от имени папы приказать ему выполнение всех существенных распоряжений и замечаний Вазари, дабы никогда по наветам кого-либо из людей злонамеренных и зазнающихся не пришлось изменить хотя бы единой черты или распоряжения, завещанных превосходным талантом и памятью Микеланджело; при сем присутствовал и мессер Джовамбаттиста Альтовити, большой друг Вазари и поклонник таланта Микеланджело. Вследствие чего, выслушав обращенную к нему речь Вазари, Ферратино охотно принял все замечания и обещал беспрекословно соблюдать и заставить других соблюдать на этом строительстве все распорядки и замыслы, оставленные на этот предмет Микеланджело, а также быть защитником и охранителем трудов столь великого мужа.

Возвращаясь же к Микеланджело, я скажу, что приблизительно за год до его смерти Вазари тайным образом добился того, чтобы герцог Козимо деи Медичи договорился с папой через посредство своего посланника Аверардо Сарристори о том, дабы ввиду большой дряхлости Микеланджело было установлено внимательное наблюдение за теми, кто ведет его домашнее хозяйство и кто у него бывает, дабы, если что-либо внезапно с ним случится, как это часто бывает со стариками, было предусмотрено, чтобы его вещи, рисунки, картоны, модели и деньги и все его имущество были на случай его смерти переписаны и поставлены под охрану для передачи строительству Сан Пьетро, на случай, если бы там оказалось что-либо относящееся к нему и к сакристии, библиотеке и фасаду Сан Лоренцо, и чтобы это не было расхищено, как это часто случается. Подобная предусмотрительность способствовала тому, чтобы все это в конце концов было осуществлено.

Лионардо, племянник Микеланджело, собирался приехать наступающим великим постом в Рим, ибо предчувствовал, что близок конец жизни Микеланджело, и тот одобрил это намерение, а когда же он заболел затяжной лихорадкой, приказал Даниэлло тотчас же написать Лионардо, чтобы тот приехал. Однако, так как болезнь усиливалась, несмотря на то, что он находился в окружении и мессера Федериго Донати, своего врача, и своих близких, он в полнейшем сознании составил завещание, состоявшее из трех слов: душу свою он отдавал в руки Господа, тело земле, а имущество ближайшим родственникам, наказав своим близким напомнить ему о страстях господних, когда будет он отходить от сей жизни. И так в двадцать три часа 17 февраля 1563 года, по флорентийскому исчислению (что по римскому было бы в 1564году), он испустил дух, дабы отойти к лучшей жизни.

Был Микеланджело весьма склонен к работе в области искусства, видя, что ему удается любое дело, каким бы трудным оно ни было, ибо от природы обладал он гением весьма способным и приверженным к этому своему отменнейшему умению рисовать; и чтобы достичь в нем полного совершенства, он постоянно занимался анатомией, вскрывая трупы, дабы усмотреть начала и связи костяка, мышц, нервов и жил, а также различные движения и всяческие положения человеческого тела, и не только людей, но и животных, и в особенности лошадей, держать которых было для него большим удовольствием; и во всем он стремился усмотреть начало и порядок, имеющие связь с искусством, и настолько проявлял он это во всех вещах, которыми ему приходилось заниматься, что большего не сделает тот, кто занимается только одним. Поэтому-то он и создавал как кистью, так и резцом вещи почти что неподражаемые и придавал, как об этом уже говорилось, своим творениям столько искусства, грации и некоей живости, что (и не в обиду пусть будет это сказано всем остальным) он превзошел и победил древних, с такой легкостью сумев преодолеть трудности во всех вещах, что и не кажется, будто они сделаны с трудом; хотя каждый, кто потом срисовывает его произведения, подражая им, трудности в них обнаруживает.

Талант Микеланджело был признан еще при его жизни, а не после смерти, как это со многими бывает; ибо мы видели, что первосвященники Юлий II, Лев X, Климент VII, Павел III и Юлий III, Павел IV и Пий IV всегда хотели видеть его при себе, а также, как известно, и Сулейман — повелитель турок, Франциск Валуа — король французский, Карл V — император, Венецианская синьория, а в конце концов, как об этом говорилось, и герцог Козимо Медичи — все они с почетом награждали его только ради того, чтобы пользоваться его великим талантом, а это выпадает на долю только тех людей, которые обладают великими достоинствами. Но к таким он и принадлежал, ибо все знали и все видели, что все три искусства достигли в нем такого совершенства, какого не найдешь ни у древних, ни у новых людей за многие и многие годы вращения солнца и какое Бог не даровал никому другому, кроме него. Воображением он обладал таким и столь совершенным, и вещи, представлявшиеся ему в идее, были таковы, что руками осуществить замыслы столь великие и потрясающие было невозможно, и часто он бросал свои творения, более того, многие уничтожал; так, мне известно, что незадолго до смерти он сжег большое число рисунков, набросков и картонов, созданных собственноручно, чтобы никто не смог увидеть трудов, им преодолевавшихся, и то, какими способами он испытывал свой гений, дабы являть его не иначе, как совершенным; есть и в моей Книге рисунков кое-какие из созданных его рукой, найденные мной во Флоренции; в них хотя и видно величие этого гения, все же понимаешь, что, когда он хотел добыть Минерву из головы Юпитера, ему нужен был молот Вулкана, и потому он делал свои фигуры в девять, десять и двенадцать голов, добиваясь лишь того, чтобы после объединения их в одно получилось в целом некое согласие грации, какое природой не создается; говаривая при этом, что циркуль следует иметь в глазу, а не в руке, ибо рука работает, а глаз судит, того же придерживался он и в архитектуре.

И пусть никому не покажется странным, что Микеланджело любил одиночество, как человек, влюбленный в свое искусство, которое требует, чтобы человек был предан ему целиком и только о нем и размышлял; и необходимо, чтобы тот, кто хочет им заниматься, избегал общества, ибо тот, кто предается размышлениям об искусстве, одиноким и без мыслей никогда не остается, те же, кто приписывают это в нем чудачествам и странностям, заблуждаются, ибо, кому желательно работать хорошо, тому надлежит удалиться от всех забот и докук, так как талант требует размышлений, уединения и покоя, а не мысленных блужданий. Не менее ему была дорога во благо времени и дружба многих высокопоставленных и ученых лиц, а также людей даровитых, и он эту дружбу поддерживал: так, когда великий кардинал Ипполито деи Медичи, который его очень любил, прослышал, что ему нравится красотой своей турецкий конь, которым он обладал, синьор сей послал его ему от щедрот своих в подарок, да еще десять мулов, навьюченных овсом, в придачу со слугой, их погонявшим. И Микеланджело охотно все это принял. Ближайшим его другом был и знаменитейший кардинал Поло, в таланты и достоинства которого Микеланджело был влюблен, кардинал Фарнезе, кардинал Санта Кроче, ставший позднее папой Марцеллом, кардинал Ридольфи и кардинал Маффео, и монсиньор Бембо, Карпи и многие другие кардиналы, епископы и прелаты, называть которых поименно не приходится; монсиньор Клаудио Толомеи, великолепный мессер Оттавиано деи Медичи, его кум, у которого он крестил одного из сыновей, и мессер Биндо Альтовити, которому он подарил для капеллы картон, где опьяневшего Ноя поносит один из сыновей его, другие же двое прикрывают ему срамные части; мессер Лоренцо Ридольфи, мессер Аннибал Каро и мессер Джован Франческо Лоттини из Вольтерры; а больше всех любил он бесконечно мессера Томмазо де'Кавальери, римского дворянина, который с юности имел большую склонность к этим искусствам и для которого Микеланджело, чтобы научить его рисовать, выполнил много самых поразительных листов, где были нарисованы черным и красным карандашами головы богов, а потом ему же нарисовал он Ганимеда, похищаемого на небо птицей Юпитера, Тиция, которому коршун выклевывает сердце, падение в По колесницы с Фаэтоном и вакханалию путтов; и все эти произведения, и каждое из них само по себе, творение редкостнейшее, рисунки, каких больше не увидишь. Микеланджело изобразил мессера Томмазо на картине в естественную величину, хотя ни раньше, ни позднее ни с кого не делал портретов, ибо ненавидел делать похожим живого человека, если только он не был бесконечно прекрасным. Эти листы послужили причиной тому, что мессер Томмазо, наслаждаясь ими тогда, как и сейчас, собрал добрую партию им подобных, которые Микеланджело выполнил когда-то для фра Бастьяно, венецианца, написавшего по ним дивные картины; да и, по правде говоря, мессер Томмазо недаром относится к ним как к святыням и любезно предоставляет их художникам. И надо сказать правду, что Микеланджело любовь свою отдавал всегда людям благородным, заслуженным и достойным, ибо поистине во всем проявлялись его вкус и правильная оценка. Помимо того, по просьбе мессера Томмазо Микеланджело выполнил много рисунков для его друзей: так, для кардинала Чезис — на дереве Богоматерь, благовествуемую архангелом; вещь необычную, которая затем была раскрашена красками рукой Марчелло Мантуанца и была помещена в мраморную капеллу, сооруженную названным кардиналом в римской церкви делла Паче, а также еще одно Благовещение написал на дереве тот же Марчелло для церкви Сан Джованни, что в Латеране, по рисунку, принадлежащему герцогу Козимо деи Медичи и поднесенному после смерти Микеланджело его племянником Лионардо Буонарроти Его Превосходительству, который хранит его как драгоценность вместе с Христом, молящимся в саду, и многими другими собственноручными рисунками, набросками и картонами Микеланджело, а также и статуей Победы с поверженным пленником, высотой в пять локтей. Четыре же незаконченных пленника могут указать верный способ высекать из мрамора фигуры, не повреждая камень. А способ этот таков: если взять фигуру из воска или какого-либо другого твердого материала и положить ее в сосуд с водой, и так как вода по своей природе обладает поверхностью гладкой и ровной, то, если приподнимать над ней равномерно и мало-помалу названную фигуру, обнаруживаться будут сначала более выпуклые части фигуры, а глубины ее, то есть более низкие ее части, будут еще оставаться закрытыми, пока она таким образом не откроется целиком. Подобным же образом мраморные фигуры должны обрабатываться резцом; постепенно и более плоские; мы видим, что этот способ применял Микеланджело для вышеназванных пленников, которые по желанию Его Превосходительства служат образцом для его академиков.

Он любил и своих художников и работал с ними вместе, с такими, например, как Якопо Сансовино, Россо, Понтормо, Даниэлло да Вольтерра и Джорджо Вазари, аретинец, по отношению к которому он был ласков бесконечно и который благодаря ему обратил свое внимание на архитектуру с намерением когда-нибудь ею заняться; он охотно вел с ними разговоры и рассуждал об искусстве. Те же, кто говорит, что учить он не желал, неправы, ибо он всегда давал советы и своим близким, да и всем, кто их у него спрашивал, но, хотя я при этом часто присутствовал, из скромности умолчу об этом, не желая обнаруживать чужие недостатки. Об этом легко судить по тому, что ему не везло с теми, кто жил у него в доме, поскольку он нападал на людей, неспособных ему подражать; так ученик его Пьетро Урбано из Пистойи был человеком одаренным, но утруждать себя так и не захотел. Антонио же Мини и рад был бы, но мозги оказались у него негодными, а ведь на жестком воске хорошей печати не поставишь. Старался изо всех сил Асканио из Рипы Трансоне, но плодов труда его мы не видим ни в картинах, ни в рисунках: он годами просиживал за доской, для которой получал картон от Микеланджело, и в конце концов все добрые надежды, на него возлагавшиеся, рассеялись как дым; помню, как Микеланджело из жалости к его потугам помогал ему собственноручно, но большого толку от этого не получалось. Он не раз говорил мне, что если бы был у него ученик, он сам, несмотря на преклонные годы, постоянно вскрывал бы трупы и написал бы об этом на пользу художникам, в кое-ком из которых он обманулся. Однако он не решался на это, не чувствуя себя в состоянии выразить в письменном виде все, что бы ему хотелось, ибо в красноречии он не упражнялся, хотя, впрочем, в прозе своих писем он умел немногими словами хорошо пояснить свою мысль, так как очень любил читать наших поэтов и в особенности Данте, которым сильно восхищался и которому подражал в своих образах и замыслах, а также и Петрарку. Он любил писать мадригалы и очень глубокие сонеты, на которые составлялись комментарии: так, мессер Бенедетто Варки произнес во Флорентийской академии хвалебную речь на сонет, начинающийся словами:

Non ha l'ottimo artista alcun concetto, Ch'un marmo solo in se non circonscriva. [124]

Но бесчисленное их множество посылал он светлейшей маркизе Пескара и получал от нее ответы в стихах и в прозе, будучи влюблен в ее добродетели, равно как и она была влюблена в его добродетели, и много раз совершала она путь от Витербо до Рима, дабы навестить его. Микеланджело нарисовал для нее чудеснейшее Оплакивание Христа, лежащего на коленях у Богоматери с двумя ангелочками, и Христа, распятого на кресте и предающего, воздев голову к небу, дух свой Отцу — творение божественное, а также и Христа с самаритянкой у колодца.

124

Перевод сонета не приводится. Прим. ред.

Будучи примерным христианином, он очень любил Священное Писание и весьма почитал записанные проповеди фра Джироламо Савонаролы, ибо речи брата слышал он и с кафедры. Он очень любил красоту человека ради подражания ей в искусстве и чтобы отбирать красивое в красивом, ибо без такого подражания ничего совершенного создать невозможно, но не ради мыслей похотливых и непристойных, что он и доказал образом своей жизни, весьма воздержанной, ибо в молодости для подкрепления сил в труде он обходился небольшим количеством хлеба и вина, в преклонном же возрасте, когда писал Страшный суд в капелле, он столь же умеренно ужинал по вечерам после окончания дневных трудов. И хотя был он человеком богатым, жил, как бедный, друзей своих не угощал никогда или только изредка и ни от кого не принимал подарков, так как считал, что если ему кто-нибудь хоть что-либо подарит, тому он навсегда будет обязан. Такая умеренность придавала ему большую бодрость, спал же он весьма мало, очень часто вставал среди ночи, так как не мог заснуть, и брался за резец: устроив шлем из картона, он к самой макушке прикреплял свечу, освещавшую таким образом место, над которым он работал, оставляя свободными руки. Вазари, который шлем этот видел не однажды, заметил, что пользуется он свечами не восковыми, а из чистого козьего сала, которые превосходны, и послал ему четыре связки, весившие сорок фунтов. Старательный его слуга принес их в два часа ночи, и когда он поднес их Микеланджело, а тот не захотел их принять, заявив: «Мессер, пока я шел от моста, они оттянули мне руки, обратно домой я их не понесу; вот у вашего дома грязь такая густая, что их легко в нее понатыкать, и я все их зажгу». «Оставь их здесь, — ответил Микеланджело, — я вовсе не хочу, чтобы ты делал глупости у моего дома». Он рассказывал мне, что в молодости часто спал одетым, подобно тому как человек, измученный работой, не успевает раздеваться, с тем чтобы одеваться снова. Иные считали его скупым, но они ошибались, так как своим отношением к произведениям искусства, равно как и к своей собственности, он показывал обратное. Что касается произведений искусства, то, как уже об этом говорилось, он подарил мессеру Томмазо де'Кавальери, мессеру Биндо и фра Бастьяно весьма ценные рисунки, своему же ученику Антонио Мини все рисунки, все картоны, картину с Ледой, все модели из воска и глины, когда-либо им сделанные, и все это, как говорилось, осталось во Франции, а Герардо Перини, флорентийскому дворянину, лучшему своему другу, — человеческие головы, божественно нарисованные на трех листах черным карандашом, которые после его смерти попали в руки светлейшего Дон Франческо, государя Флоренции, который почитает их драгоценными, как они того и заслуживают.