Жмурки

Оставив Сашхена одного, Маша почувствовала себя жутко виноватой.

Не по-товарищески это, бросать друга в беде. Да ещё и связанным… Но как девочка ни старалась, расцепить серебряные путы не смогла.

Она даже пыталась применить телекинез — ведь сработало же с защелками от ящика!

Но то ли сеть оказалась куда крепче защелок, то ли ещё что, но ничего не вышло.

На самом деле, Маша не учла двух элементарных вещей: серебро не поддаётся никакой магии. Ведь телекинез — это ментальное воздействие, а значит, магия — верно?..

Второй аргумент, а именно то, что Сашхен давно уже покинул ряды живых, Маша отмела бы, как несостоятельный. Дышит, шевелится, разговаривает — для неё этого достаточно.

Мёртвыми она скорее сочла бы тех дяденек в серых халатах, молчаливых, с пустыми глазами и без малейших признаков биоволн.

От Сашхена биоволны исходили.

И ещё какие! Даже подойдя к лестнице, что вела вниз, она чувствовала его боль и отчаяние.

Маше до слёз хотелось помочь Сашхену, а ещё ей хотелось спасти Мишку — беспокойство за друга грызло девочку изнутри, как злобный червяк — серединку яблока. И потом: оставалась Розочка, которой она клятвенно пообещала вернуться!

В какой-то момент напряжение достигло такого накала, что из глаз сами собой брызнули слёзы.

Спрятавшись за тяжелой бархатной портьерой, сев на корточки и в буквальном смысле свернувшись в клубочек, Маша самозабвенно плакала, выплёскивая накопившиеся усталость, тревогу за друзей, и тайный неосознанный страх за себя…

А вдруг ничего не получится? А вдруг я не справлюсь? А вдруг… Я забуду то, что просил передать Сашхен?

От этой неожиданной мысли Маша перестала плакать. И начала лихорадочно, вслух, припоминать каждое слово, которое должна пересказать.

Она так увлеклась, что громко ойкнула, когда портьера неожиданно отдёрнулась.

— А кто это у нас тут?

Очкастый!.. — испугалась Маша.

Но это был не он.

Тот, второй, которого Маша видела совсем недавно…

Он был похож на старших мальчиков из новой школы: кепка с большим козырьком, майка с какой-то переливающейся голограммой, которую как ни старайся, невозможно рассмотреть. Широкие штаны с белыми строчками ниток, белые кроссовки…

Он был совсем не страшный.

А самое главное: он был НОРМАЛЬНЫЙ. Никаких закидонов в виде пустых глаз, или неприятного запаха — как у Очкастого… Но Очкастый его боялся, — напомнила себе девочка. А значит, и я должна. Только чтобы он не догадался.

Она вытерла слёзы и через силу улыбнулась.

А потом спросила:

— Ты тоже пленник?

— Я?.. — парень задумчиво сдвинул кепку на затылок и почесал вихор. — Можно сказать и так. Если разобраться, все мы, люди, пленники. В своих головах, в оковах своего разума.

Маше стало не по себе. То, как он это сказал…

Но отступать некуда, это ведь как на уроке: даже если не сделал домашку, держи хвост пистолетом и делай вид, что так и надо.

— Меня зовут Шаман, — парень протянул руку, помогая Маше встать и легонько, ненавязчиво, вытаскивая девочку из-за портьеры.

— А я Маша.

Она тут же прикусила язык. Но было поздно, Шаман уже всё понял.

Глаза его прищурились, сделались добрыми-добрыми. Но девочка им не поверила: на дне этих глаз плескалось злое веселье — как у мальчишек, которые любят надувать лягушек и отрывать крылышки у мух.

— Значит, ты и есть Маша Кукушкина? — уточнил парень.

— Я, — Маша тяжело вздохнула.

— А мы тебя везде ищем, — доверительно поделился Шаман. — Пришлось даже директора наказать, честно-честно.

— А я вот здесь, — Маша смущенно шаркнула тапкой по полу. — Тоже ищу…

— Что?

— Не что, а кого, — частично, к девочке вернулось самообладание. И привычка говорить с незнакомыми взрослыми уверенно, свысока.

Не давать им спуску — вот первое правило самостоятельного ребёнка, который хочет, чтобы его оставили в покое.

Чем строже говоришь со взрослыми, тем меньше они сюсюкают. А согласитесь: нет ничего противней, чем сюсюкающий взрослый. Ведь ей уже почти девять!

— И кого же ты ищешь?

— Вы забрали моего друга Мишку, — сказала Маша. — А я за него в ответе, вот и пришлось тоже… — она сделала движение рукой, как бы обводя всё, что было вокруг.

В глазах Шамана прорезалось новое чувство: интерес.

Он даже присел перед Машей на корточки, а потом сдавил её запястья своими длинными крепкими пальцами, и заглянул в лицо.

— Ты хочешь сказать, что проникла сюда… СПЕЦИАЛЬНО?

— Не проникла, — Маша начала испытывать раздражение: этот Шаман такой же, как все. Ни капли понятливости. — Меня сюда привезли на машине. Между прочим, без сознания. Думаю, это был формалин — я нюхала его в анатомическом музее. А между прочим, такие штуки для детей очень вредны, да-да-да, я читала.

— Не формалин, а хлороформ, — с превосходством поправил её Шаман. — Но всё равно, ты — очень умная девочка, — с осуждением добавил он. — Не знал, что такие бывают, — Маша независимо пожала плечом: это, мол, ещё не предел… — И ЗАЧЕМ ты это сделала?

Маша закатила глаза. Этот взрослый мальчик начинал её бесить — ну совсем ничего не соображает, честное слово. Тётка и то понятливее. Почти всегда.

— Я же тебе сказала: Очкастый увёз Мишку, за то, что он угадал, где надо поставить флажок. А я за него беспокоюсь, потому что он мой друг, а ещё у него такая специальная болезнь: всё время надо есть шоколад.

— Нет такой болезни, — перебил противный Шаман.

Маша тяжело вздохнула. Как же трудно разговаривать с этими взрослыми… Такое чувство, что когда растёшь, мозги постепенно усыхают.

Вот и Розочка тоже говорит, что такой болезни нет.

Здесь Маша опять прикусила язык. Не стоит Шаману знать про Розочку. Не стоит, и всё.

— А вот и есть, — чтобы отвлечься от мыслей о Розочке, заспорила Маша. — Да-да-да, я сама видела: без шоколада ему плохо делается. А здесь ничем таким не кормят, с голоду можно помереть. И сладкого вообще нет.

— Непорядок, — наклонил широкий козырёк кепки Шаман. — Надо будет заняться… Ведь детишки любят сладкое, да? Вот ты, Маша, что бы сделала за конфету?