Жнец

— Ну…есть пара ребят. Бывшие афганцы. И рук они запачкать не боятся — они у них и так…запачканы по самое не хочу. Что предлагаешь?

— Я предлагаю найти Настю — медленно и веско сказал я — И освободить ее.

— Как?! Как, черт подери?! — зарычал, застонал Самохин — Ну что ты можешь, Вася! Мне и без тебя тошно, а ты…глупости какие-то говоришь! Ну что ты можешь, участковый!

— Я много чего могу — жестко сказал я — Больше, чем ты думаешь. Я найду Настю, гарантирую. Еще сегодня до ночи ты будешь знать, где она находится, и…жива ли она. Но у меня есть одно условие.

— Какое? — Самохин поднял на меня взгляд, недоверчивый, напряженный — Деньги? Тебе нужны деньги?

— С ума сошел?! Какие деньги?! — скривился я — Условие только одно: все похитители должны умереть. И умереть от моей руки. Я их убью. Не ты, не кто-либо другой — я!

Самохин посмотрел на меня, недоверчиво помотал головой, будто не веря в то, что сейчас услышал. И правда — то, что я сказал было…хмм…потрясающим! Вдвойне потрясающим! И он смотрел на меня так, будто увидел впервые. С этой секунды я из участкового Васи Каганова стал для него…непонятно кем. Это все равно как если бы сидела перед тобой добрая такая, пухленькая бабушка, и вдруг…она стала покрываться шерстью, у нее прорезались клыки, и вот — перед тобой сидит смертельно опасный волколак! И как теперь на это чудо реагировать?

— Ну, так что, поверишь мне? Позволишь тебе помочь?

— Да… — тяжело посмотрел на меня Самохин — Но если ты меня обманываешь, если ты просто треплешь языком и я просто потеряю время, и Настенька пострадает из-за этого…Вася, я тебя просто убью. Своими руками убью! Понял?

— Понял! — кивнул я, и скомандовал — Хватит сидеть и нюни распускать! Сейчас едем ко мне домой! Я кое-что с собой беру, оставляю мою машину, и мы летим в Москву, туда, где живет Настя. Зачем — я тебе скажу на месте. Давай, поехали! Время дорого! Нам ведь еще тащиться до Москвы!

Глава 2

Запершись предварительно изнутри (вдруг Самохин решит зайти в кухню?), я открыл тайную комнату (она же лаборатория, она же сокровищница), собрал в сумку спиртовку, колбы, нужные ингредиенты, тщательно обернув все кусочками ткани. Запер проход в лабораторию и пошел одеваться. Полицейскую форму аккуратно разложил на стуле, чтобы не помять, надел обычные джинсы и клетчатую рубашку «а-ля реднек». На ноги — кроссовки. Все, я готов.

Самохин ждал в машине, не заглушив движок, так что в машине было хорошо, прохладно. Я аккуратно положил сумку на заднее сиденье — Самохин покосился, когда в ней что-то брякнуло (да ступка и пестик, что еще-то?), но ничего не сказал. Он как раз говорил по телефону.

— Я выезжаю…да…да…Витьке позвони. Нет, думаю троих будет вполне достаточно. Да…нет…ничего из крупняка не надо. Да, хватит. Все! Не теряем время. Как буду подъезжать — позвоню.

— Готов! — сообщил я, глядя через лобовое стекло на то, как автокран аккуратно сгружает пачки красного облицовочного кирпича — Можно ехать.

Самохин покосился на меня, положил телефон между сиденьями и передвинул рукоять коробки передач в положение «Драйв». «Кукурузер» мягко двинулся вперед, чтобы рыкнуть, засопеть воздухозаборником и рвануться вперед с энергией атакующего льва. Через несколько секунд, поднимая дорожную пыль он выкатился на условно-асфальтированную дорогу, а с нее — на отвратительный грейдер, ведущий по направлению к районному центру. Уже оттуда начнется приличная дорога на Тверь, а от Твери — на Москву. Самохин не щадил машину — гнал, как на гонках «Париж-Дакар», не обращая внимание на кочки, на впечатанные в дорожное покрытие булыжники и рытвины, выбитые в распутицу большими грузовиками.

— Игорь Владимирович, ты бы сбавил слегонца! — попросил я, оттянув и подергав ремень безопасности, прижавший меня к спинке сиденья — Если сейчас порвешь покрышку, это займет гораздо больше времени, чем если бы чуть-чуть снизил скорость и как следует выбирал дорогу. Я тебе клянусь — все будет хорошо. Успеем. Они ничего не сделают Насте до тех пор, пока ты не передашь им деньги. Потому что ты можешь потребовать разговора с внучкой и без разговора не отдашь. Так что не дергайся, все будет!

— Колись — как будет? Что ты можешь сделать? — скосил глаза Самохин — Я хочу знать!

— Если я тебе скажу, ты не поверишь и зарубишь всю идею — подумав, ответил я — Но скажу тебе только одно: я жизнью своей клянусь, что могу найти Настю. Единственное, что мне нужно — это ее волос. Ты можешь найти ее волос?

— Хмм… — Самохин задумался, помотал головой — Могу, наверное…дома у нее! В кровати, или на расческе. Или на куртке. Могу! И? Что ты сделаешь?

— Найдешь ее волос, я найду Настю. Вдаваться в подробности не буду. Ты или веришь, или не веришь. Но у тебя только один реальный путь освобождения внучки — поверить мне. Ты человек опытный, знающий, так что скажи: Настеньке десять лет, так? Она умненькая девочка, так?

— Ну да…очень умненькая! И музыкой занимается! И рисует хорошо! — кивнул Самохин, и тут же помрачнел — Да, я понял. Они ее не отпустят. Если видела их лица. А она видела, уверен.

— А еще, возможно, это кто-то из знакомых — задумчиво протянул я, и Самохин еще больше нахмурился. Похоже, что эта мысль не оставляла его с самого начала.

— Ладно, Владимирыч, не переживай. Все будет хорошо! Только помни то, что мне обещал.

Самохин оторвал взгляд от дороги, глянул на меня, глаза его прищурились. Помолчал и через минуту сказал каким-то странным, безэмоциональным голосом:

— А я не верил. Мне говорили, а я не верил.

— Во что не верил? — спросил я, закрывая глаза, готовясь слегка подремать в дороге.

— В то, что ты…хмм…колдуешь! Или как это назвать? Экстрасенс?

— Колдун я, Владимирыч — ответил я, не открывая глаз — черный колдун.

— Черный? — недоуменно спросил Самохин, обходя еле ползущую фуру с дагестанскими номерами — То есть плохой? Ну…в смысле творящий зло? И какое же зло ты творишь?

— Дай определение — что такое «зло»? Как ты это понимаешь? — усмехнулся я, открывая глаза.

— Ну как это…зло — это зло! — хмыкнул Самохин — Ну как еще сказать-то?

— Скажи, Владимирыч…вот я закодировал человека от пьянства — это добро?

— Конечно, добро! Он же теперь не бухает, работает, жена, семья рада!

— Но я ведь сделал это помимо его воли. Я изменил его душу, надломил ее. Разве это добро? Я лишил его выбора! Может он хотел вот так — бухать, не просыхать целыми днями! Понимаешь?

— То есть ты хочешь сказать, что абсолютного зла, как абсолютного добра не существует? А как же тогда фашисты? Концлагеря?