Жозеф Бальзамо. Том 2

Андреа же в это время как раз накладывала последние штрихи на свой туалет, стараясь закрепить за ушами две непокорные пряди.

Шаги отца в прихожей она услыхала, когда с книгой под мышкой выходила из двери своей комнаты.

— Доброе утро, Андреа, — приветствовал ее г-н де Таверне. — Вы уходите?

— Да, отец.

— Одна?

— Как видите.

— Вы все еще одна?

— После исчезновения Николь я еще не успела нанять горничную.

— Но вы же не можете одеваться сами. Андреа, вы вредите себе: женщина, которая одета, как вы, не будет иметь успеха при дворе. Я вам советовал совершенно другое.

— Простите, отец, но меня ждет ее высочество.

— Предупреждаю вас, Андреа, — не слушал ее отец, все больше распаляясь от собственных слов, — предупреждаю вас, мадемуазель: при вашей простоте вы доведете дело до того, что над вами будут смеяться.

— Отец…

— Смех убивает всюду, а уж тем более при дворе.

— Я подумаю, отец. Но сейчас ее высочество дофина простит мне, что я одета недостаточно элегантно, поскольку я торопилась к ней, и ей это известно.

— Ладно, ступайте и, прошу вас, возвращайтесь, как только освободитесь: мне нужно поговорить с вами об одном важном деле.

— Хорошо, отец, — ответила Андреа.

Она было хотела пройти мимо барона, не отрывавшего от нее взгляда.

— Постойте, постойте! — закричал он. — Вы не можете выйти в таком виде, мадемуазель, вы забыли нарумяниться. Вы отвратительно бледны.

— Бледна? — остановилась Андреа.

— Послушайте, о чем вы думаете, когда смотритесь в зеркало? Щеки у вас белее воска, а под глазами черные круги. Нет, мадемуазель, в таком виде из дома не выходят, если только не хотят напугать людей.

— Отец, у меня уже нет времени заниматься туалетом.

— Это чудовищно, поистине чудовищно! — вскричал Таверне, пожимая плечами. — Наверное, в мире существует лишь одна подобная женщина, и это моя дочь! Какое невезение! Андреа! Андреа!

Но Андреа уже спустилась по лестнице.

Она обернулась.

— Скажите тогда хотя бы, — крикнул Таверне, — что вы больны. Раз вы не желаете быть красивой, постарайтесь хотя бы внушить сочувствие.

— Это мне будет очень легко, отец. Я скажу, что больна, ничуть не солгав, так как действительно чувствую себя очень плохо.

— Превосходно, лучше некуда. Только этого нам не хватает… больна… — пробурчал Таверне, а потом выругался сквозь зубы: — Черт бы побрал всех недотрог!

Он возвратился в комнату дочери и произвел тщательный обыск, пытаясь найти хоть что-нибудь, чем можно было бы подкрепить свои предположения и сделать выводы.

Андреа меж тем пересекла эспланаду и шла мимо цветника. Время от времени она запрокидывала голову, пытаясь вдохнуть свежего воздуха: запах распустившихся цветов томил ее и вызывал дурноту.

Ощущая головокружение, борясь с непонятным недомоганием, Андреа неверным шагом добрела до передних Трианона, где на пороге кабинета дофины встретила г-жу де Ноайль, которая уже с первых слов дала ей понять, что она опаздывает и что ее ждут.

Аббат ***, официальный чтец принцессы, завтракал с ее королевским высочеством, которая часто удостаивала подобной милости приближенных к ней лиц.

Аббат нахваливал булочки с маслом, которые немецкие хозяйки так ловко умеют накладывать горкой вокруг чашки кофе со сливками.

Вместо того, чтобы читать, аббат болтал, сообщая принцессе последние венские новости, которые он почерпнул у газетчиков и дипломатов, поскольку в ту эпоху политика делалась в открытую и, право же, ничуть не хуже, чем в тайных вертепах канцелярий, так что кабинету нередко случалось узнавать новости от господ из Пале-Рояля, где угадывались, а зачастую и придумывались шахматные ходы Версаля.

Аббат толковал в основном о последних слухах насчет тайного возмущения из-за дороговизны зерна, возмущения, которое г-н де Сартин подавил в самом зародыше, препроводив в Бастилию, как говорят, пятерку самых крупных спекулянтов.

Вошла Андреа. У дофины тоже бывали дни дурного настроения и мигреней; аббат рассказывал занимательные вещи, и после такого разговора один вид принесенной Андреа книги нагонял на принцессу тоску.

Поэтому она тоже заметила чтице, что не следует опаздывать, добавив, что всякая вещь, как бы прекрасна она ни была, хороша лишь во благовремение.

Сконфуженная выговором, тем паче несправедливым, Андреа ничего не ответила, хотя могла бы сказать в оправдание, что ее задержал отец и что ей пришлось идти очень медленно, так как она дурно чувствует себя.

Однако смущенная, подавленная, она опустила голову и вдруг, словно умирая, закрыла глаза и пошатнулась.

Не окажись рядом г-жи де Ноайль, она бы упала.

— До чего же вы не умеете держать себя! — прошипела г-жа Этикет.

Андреа промолчала.

— Герцогиня, но ей же дурно! — воскликнула дофина и вскочила, намереваясь подбежать к Андреа.

— Нет, нет, ваше высочество, — мгновенно ответила Андреа, глаза которой были полны слез, — мне хорошо, верней, уже лучше.

— Да вы посмотрите, герцогиня, она белей полотна! О, это я виновата, я наворчала на вас. Бедное дитя, сядьте же, я вам велю.

— Ваше высочество…

— Я вам приказываю!.. Аббат, уступите свой стул.

Андреа села, и мало-помалу под воздействием заботливой доброты принцессы в голове у нее прояснилось, щеки порозовели.

— Ну что, мадемуазель, вы теперь способны читать? — спросила дофина.

— О, разумеется… надеюсь.

Андреа раскрыла книгу на том месте, где остановилась вчера, и, стараясь, чтобы голос ее звучал благозвучно и внятно, принялась читать.

Однако к концу третьей страницы черные точки, плавающие у нее перед глазами, закружились, заплясали, и она перестала различать буквы.

Андреа вновь залилась бледностью, на груди и на лбу у нее выступил холодный пот, а черные круги под глазами, за которые г-н де Таверне так корил ее, увеличились до такой степени, что дофина, поднявшая голову при заминке в чтении, воскликнула: