Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Так прошла неделя. Жильбер жил, как поселянин, тратил в день десять су и проходил по десять лье. Наконец он добрался до Руана, где уже не надо было расспрашивать о дороге и плутать. Книга, которую он нес с собой, была «Новой Элоизой» в роскошном переплете. Руссо подарил ее Жильберу и надписал свое имя на первой странице.
Жильбер, чей капитал к этому времени сократился до четырех ливров десяти су, вырвал эту страницу, которую оставил у себя как драгоценность, а роман продал книгопродавцу за три ливра. Теперь он мог идти дальше; через три дня вдали показался Гавр; на закате он увидел море.
Его
Последнюю ночь он провел в деревне Арфлер, где его приютили и накормили за шестнадцать су. Там он впервые в жизни отведал устриц. «Блюдо богачей досталось последнему бедняку, — сказал он себе. — Воистину, Бог всегда творил добро, а человек — зло, как писал Руссо».
13 декабря в десять часов утра Жильбер вошел в Гавр и с первого взгляда заметил «Адонис», прекрасный бриг водоизмещением в триста тонн, покачивавшийся в гавани.
На борту не видно было ни души. Жильбер храбро поднялся по сходням. К нему приблизился юнга и спросил, что ему надо.
— Где капитан? — осведомился Жильбер.
Юнга подал знак кому-то, кто находился на нижней палубе, и вскоре голос снизу прокричал:
— Пускай он спустится.
Жильбер спустился. Его провели в каюту, всю обшитую красным деревом и обставленную строго и просто.
Бледный, порывистый человек лет тридцати с живым и тревожным взглядом листал газету, сидя за столом красного дерева.
— Что вам угодно, сударь? — спросил он.
Жильбер знаком показал, что не хочет говорить при юнге, и юнга тут же исчез.
— Вы капитан «Адониса», сударь? — промолвил Жильбер, не теряя времени.
— Да, сударь.
— Значит, это письмо адресовано вам.
И он протянул капитану письмо Бальзамо.
Едва капитан увидел подпись, как вскочил на ноги и, просияв приветливой улыбкой, пылко воскликнул:
— А, так вы тоже… И так молоды! Прекрасно, прекрасно!
Вместо ответа Жильбер поклонился.
— Вы направляетесь?.. — осведомился капитан.
— В Америку.
— Когда?
— Вместе с вами.
— Прекрасно. Значит, через неделю.
— Но что же мне делать все это время, капитан?
— У вас есть паспорт?
— Нет.
— Тогда возвращайтесь на борт нынче же вечером; днем прогуляйтесь куда-нибудь за город, например, в Сент-Адресс. Ни с кем не вступайте в разговоры.
— Мне надо поесть; у меня кончились деньги.
— Вы будете обедать на борту; сегодня вечером поужинаете.
— А потом?
— На землю вы уже больше не вернетесь; будете скрываться здесь и до отплытия уже не увидите неба. Когда выйдем в открытое море, получите полную свободу.
— Хорошо.
— Итак, сделайте сегодня все, что вам нужно сделать.
— Мне необходимо написать письмо.
— Напишите.
— Где?
— За этим столом. Вот перо, чернила, бумага; почтовое отделение вы найдете в предместье, юнга вас проводит.
— Благодарю вас, капитан.
Оставшись один, Жильбер написал
коротенькое письмо и снабдил его таким адресом:«Париж, улица Цапли, 9, первые ворота, считая от улицы Платриер, мадемуазель Андреа де Таверне».
Потом он сунул письмо в карман, съел то, что принес ему сам капитан, и, сопровождаемый юнгой, пошел на почту, откуда отправил письмо.
Весь день Жильбер любовался морем с утесов.
Ночью он вернулся. Капитан поджидал его и впустил на борт.
162. ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ» ЖИЛЬБЕРА
Филипп провел ужасную ночь. Следы на снегу со всей очевидностью доказывали, что кто-то проник в дом и похитил ребенка. Но кого обвинять? У него не было никаких улик.
Филипп так хорошо знал своего отца, что заподозрил его в участии в этом деле. Г-н де Таверне считал, что отец ребенка — Людовик XV; для него ребенок был драгоценным живым свидетельством того, что король изменил г-же Дюбарри. По всей видимости, барон полагал, что рано или поздно Андреа снова войдет в милость и тогда готова будет любой ценой вернуть себе средство к грядущему преуспеянию.
Эти размышления, основывавшиеся на знании отцовского характера, который совсем недавно проявил себя во всей красе, немного утешили Филиппа: он решил, что сумеет вернуть ребенка, поскольку знает похитителей.
Итак, он подкараулил в восемь утра доктора Луи и, прохаживаясь с ним по улице взад и вперед, рассказал ему о чудовищном событии минувшей ночи.
Доктор был человек здравомыслящий: он осмотрел следы в саду и по размышлении пришел к выводу, что предположения Филиппа похожи на правду.
— Я знаю, что за человек барон, — сказал он, — и полагаю, что он способен на эту низость. Но не может ли быть такого, что младенец был похищен под влиянием иных, более непосредственных побуждений?
— Каких, доктор?
— Его мог похитить отец.
— Да, я тоже об этом думал! — воскликнул Филипп. — Но у этого несчастного нет ни гроша за душой; он сумасшедший, фанатик; сейчас он в бегах и, скорее всего, боится даже моей тени. Не будем обманываться, доктор, презренный негодяй совершил это преступление случайно; но теперь, когда ярость моя уже проходит, хоть я по-прежнему ненавижу этого злодея, я предпочел бы никогда больше его не встречать, не то я убью его. Полагаю, что его терзают угрызения совести, и в этом его наказание; надеюсь, что голод и бродяжничество отомстят ему за меня не хуже, чем моя шпага.
— Не будем больше об этом, — промолвил доктор.
— Мой дорогой и бесценный друг, я прошу только вашего согласия на последний обман: прежде всего нужно успокоить Андреа; скажите ей, что беспокоились за здоровье младенца и вернулись за ним ночью, чтобы отвезти его к кормилице. Эта басня — первое, что пришло мне в голову, когда я искал, что сказать сестре.
— Хорошо, скажу. Но вы будете искать ребенка?
— У меня есть средство его найти. Я решил уехать из Франции. Андреа поступит в монастырь Сен-Дени, а я поеду к господину де Таверне, скажу ему, что мне все известно, и заставлю признаться, где он спрятал ребенка. Я припугну его угрозой публичного разоблачения, угрозой вмешательства ее высочества дофины.