Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

В другой раз, в конце 1809, пришел черед гадальщика на картах немца по имени Герман и некой перекупщицы платья: Наполеон застал их в передней жены. Обоих рекомендовала императрице Госпожа Мать! Гнев императора был тем более неистов, что накануне жена говорила с ним о Германе.

— Я запрещаю вам видеться с этим человеком и пускать его во дворец, — ответил он. — Я навел о нем справки: он внушает подозрения.

А сегодня он видит немца, рассевшегося в покоях его жены!

— Направляясь во дворец императора французов, я никак не думал, что моя жизнь или свобода окажутся там в опасности, — твердо заявил гадальщик. — Я пришел, потому что меня позвали. Я хотел открыть будущее той, кто верит в науку. А вам, государь, лучше бы посоветоваться со светилами, чем бросать им вызов.

Нетрудно представить себе гнев императора и взгляд, который пришлось выдержать Герману. Дверь оглушительно хлопнула, и через несколько минут Дюрок — вечно он! — выставил на улицу перекупщицу и гадальщика.

* * *

В одиннадцать утра Жозефина, сохранившая свои привычки времен Директории, завтракает — чаще всего с семью-восемью дамами. Порой, когда император далеко, приглашается кое-кто из мужчин. Им прислуживает ее метрдотель Ришар с помощью двух старших лакеев, одного мамелюка и комнатных слуг. На десять человек готовят суп, четыре вида закусок, два вторых, шесть легких блюд, два жарких, шесть десертов. Разумеется, никто не отведывает всего. Обычно Жозефина, придающая этим трапезам «совершенно особое очарование», потчует гостей кушаньями, до которых может дотянуться, потому что на стол подают все сразу и несколько беспорядочно. Блюда не остывают благодаря обогревательным судкам со спиртом или кипятком. «Императрица, — рассказывает один из ее первых лакеев, — передает нам то, чем угощает гостя, а уж мы передаем блюдо слуге, стоящему за его спиной». Дело в том, что позади каждого приглашенного стоит «его» слуга, занимающийся только им: он меняет приборы или приносит ему ломти паштетов, которые стоят не на общем столе, а на буфетных столиках. Тарелки сплошь из серебра или вермеля, только за десертом появляются фарфоровые с золотой прожилкой. В центре шифр Ж. Б., «указывающий на принадлежность их императрице». «Вставая из-за стола, — рассказывает наш старший лакей, — все поворачиваются и делают шаг вперед, как унтер-офицеры на параде при словах команды, и им подается голубая чаша, в которой стоит другая, из фарфора; все это помещается на подносе, где лежат также салфетка и пол-лимона. В фарфоровой чаше вода для полоскания рта, в голубой ополаскивают кончики пальцев».

Затем Жозефина играет на бильярде или вышивает. От двух до трех часов, если позволяет погода, императрица совершает прогулку в коляске вместе с несколькими своими дамами. Перед экипажем скачет посыльный, у одной из дверец — дежурный шталмейстер, у другой — офицер конвоя, За пажом, гарцующим позади коляски, следует кавалерийский наряд. Поезд отправляется в Булонский лес или через Пасси в Шайо, с которым у Жозефины связаны кое-какие воспоминания.

По возвращении происходит большой туалет, при котором иногда присутствует император. Он выбирает этот момент для того, чтобы объявить «дому» свои решения. Он ведь вникает в самомалейшие детали! Жозефине с трудом удается препятствовать точному исполнению приказов Наполеона, склонного экономить даже на стирке. Отныне, распорядился он, каждой из женщин полагается всего пара простынь и две салфетки на месяц.

Пока женщины одевают императрицу, он забавляется, выбивая дробь на ее плечах.

— Перестань, перестань, Бонапарт, — безуспешно твердит она.

«Императрица силилась смеяться, но я не раз замечала слезы у нее на глазах», — сообщает м-ль д'Аврийон.

Несмотря на слезливость, у Жозефины восхитительно веселый нрав. И Наполеон особенно ценит это в той, что стала теперь по-настоящему его «подругой». Она мило парирует его замечания о ее гриме или выборе платья. Вправду ли он запустил однажды чернильницей в розовое с серебром платье Жозефины только потому, что оно ему не понравилось?

Она умеет с «неизменной кротостью» переносить вспышки императорского гнева. У нее всегда безмятежное и ровное расположение духа. Ей нет равных в уступчивости, уверяет нас ее горничная. Она никогда не сердится на замашки тирана, каким подчас являет себя ее муж, никогда не выказывает недовольства.

— Со мной она женщина без коготков, — говорит Наполеон.

Жозефина остается невозмутимой, когда ее муж грубо опрокидывает стол лишь потому, что, приподняв крышку с блюда, обнаруживает на нем фазаньи мозговые колбаски, которыми его уже потчевали месяцем раньше и которые ему очень тогда понравились.

Ее спокойствие и доброта смягчили в конце концов властный характер Наполеона. Она нередко ходатайствует перед мужем об отмене приказа об увольнении кого-нибудь из челяди.

— Друг мой, — просит она его со своим «неподражаемым изяществом», — простив его, ты доставишь мне удовольствие.

И Наполеон тут же уступает.

Обед подается, как правило, в шесть вечера, но в те дни, когда Наполеон не присутствует при туалете жены, он порой заставляет себя подолгу ждать. Однажды вечером он выходит из кабинета только в одиннадцать.

— По-моему, уже довольно поздно, — говорит он Жозефине.

— Двенадцатый час.

— А мне казалось, я уже обедал.

Она не осмелилась его потревожить, и за вечер пришлось двадцать три раза менять и насаживать на вертел свежего цыпленка.

Император всегда находит меню слишком изобильным.

— Сударь, — говорил он своему метрдотелю, — вы же видите, что перекармливаете меня; я этого не люблю, это меня отяжеляет, я хочу, чтобы мне готовили только два блюда.

Не обращая никакого внимания на еду, он совершенно не замечает, чем его кормят. Как и у его жены, кушанья ставятся на стол одновременно — ему подают все чохом, употребляя простонародное выражение, и ему случается начинать еду со сладостей.

Однако повара пытаются пробудить у императора гастрономический интерес, придавая своим выпечкам форму египетских, греческих и римских храмов, однажды все видят, как Жозефина поклевывает — модный глагол, означающий «есть деликатно», — подножие Авентинского холма ^[84] , а Наполеон пожирает египетскую пирамиду. Он не поклевывает! Он ест с такой быстротой, что подчас давится. Тогда Жозефина садится рядом, и император кладет голову жене на колени.

84

Авентинский холм — один из 7 холмов, на которых стоит Рим.

— Тебе лучше? — спрашивает она. — Быть может, приляжешь? Я побуду у постели.

После чая, который подают Наполеону с двумя ложечками — одной для снятия пробы, другой для самого императора, — он уходит, еле процедив: «Доброй ночи!» Жозефина продолжает вечер, играя в трик-трак с Бомоном, если только муж не зовет ее к себе; тогда она поспешно отправляется к нему, а приглашенные, ожидая ее возвращения, борются с дремотой.

Если верить близким Жозефины, муж теперь для нее нечто вроде кумира. Он глубоко этим тронут. Когда он не думает о себе и об Империи, что, в сущности, одно и то же, он также выказывает себя предупредительным по отношению к ней, стараясь не забывать зайти попрощаться с ней перед сном, посылает — даже глубокой ночью — Рустама проведать ее, а иногда спускается и сам, что окончательно будит императрицу.

Некоторые вечера, когда идет игра в карты, затягиваются. Наполеон часто выигрывает в двадцать одно, Жозефина предпочитает ералаш. Окруженная дамами, она сидит во главе стола, а мужчины делают ставки стоя. Однажды вечером маршал Журдан ^[85] , забирая выигрыш, просыпал дождь наполеондоров за корсаж маршальши Серюрье, сидевшей перед ним.

— Что это, господин маршал? — воскликнула она. — Вы, кажется, принимаете меня за Данаю?

Она встает, несколько монет выкатываются, но остальные застревают, и императрица в шутку обвиняет маршальшу в том, что та умышленно «ссутулилась».

85

Журдан, Жан Батист (1762–1833) — маршал Франции с 1804.

— Всем известно, господин маршал, — завершила инцидент г-жа Серюрье, повернувшись к Журдану и садясь на место, — что карточные долги уплачиваются в течение суток; мой долг к тому же — не карточный; я надеюсь, вы соблаговолите подождать уплаты до завтрашнего утра.

Действительно, вечером, раздеваясь перед сном, г-жа Серюрье нашла несколько двадцатифранковиков. «Она велела отнести их маршалу», который отдал монеты слуге, доставившему их.

Этикет порой тяжело давил на закаленные плечи Жозефины — так было на вечерних императорских банкетах. Во время этих больших застолий перед гостями выставлялись вермелевые поставцы и погребцы, массивные ансамбли, перегруженные множеством фигур, барельефов, пчел и звезд; их до сих пор можно видеть в Мальмезоне. Эти вещи из другого века, наследство старого режима, были поднесены городом Парижем августейшей чете в день коронации и в принципе предназначались для хранения приборов и салфеток монарха и его слуги, а также приправ, пряностей и пробников — кусочков рога нарвала или змеиного языка, с помощью которых «пробовали» кушанье из боязни отравления. В поставцах имелась также проба, маленькая чаша, предназначенная для виночерпия, — этакой морской свинки, — обязанного «пробовать» напитки раньше государей — все из того же страха перед отравлением.