Жребий праведных грешниц (сборник)

Нюраня наблюдала за доктором, совершившим круговое движение руками и с возгласом «Оп-ля!» извлекшим ребенка. Младенец был ужасен – синюшный, весь в крови и в какой-то пене. «Урод!» – испугалась Нюраня и не услышала приказа доктора.

– Отсос, я сказал! Быстро!

– Что? – растерялась Нюраня.

– Спринцовку, дура!

Она быстро вложила ему в протянутую ладонь резиновую грушу.

Доктор ввел трубочку спринцовки сначала в одну ноздрю младенца, потом в другую, отсосал содержимое. А затем, к ужасу женщин, схватил ребенка за ножки, опустил вниз головкой и звонко шлепнул по спине.

Младенец чихнул, вякнул, а когда доктор вернул его в нормальное положение, заплакал громко и басовито.

Василий Кузьмич положил младенца, все еще связанного пуповиной с матерью, на кровать и устало плюхнулся на стул.

– Ну, Марфа! Вырастила у себя в животе великана. Это какой-то Гаргантюа среди младенцев. У него голова как астраханский арбуз!

Нюраня поняла, что младенец никакой не урод, а, напротив, чемпион.

Если бы в этот момент снесло крышу дома и на всех просыпался золотой дождь, они не были бы счастливее. Тяжелейшее испытание закончилось победой – новый человек появился на свет.

Анфиса не плакала, но глаза ее увлажнились. Во второй раз за короткое время она пережила взрыв величайшей радости. Когда своих рожала, не помнила таких взрывов. С внуками, оказывается, по-другому – пронзительнее.

Нюраня плакала, потому что было очень страшно, а теперь хорошо.

Минева хлюпала носом:

– Уж сколько я приняла! А каждый раз как первый.

– В этом я с вами соглашусь, коллега, – кивнул доктор. – Но если Анфиса Ивановна мне сейчас не поднесет рюмочку амброзии, то я за себя не ручаюсь. А с вашей невесткой мне еще возни предстоит. Пуповину кто будет перевязывать? – прикрикнул он на «коллегу». – Пушкин?

– Амброзия кончилась, а настойки принесу, – улыбнулась Анфиса и вышла из комнаты.

В горнице Ерема и Степан играли в шахматы. Давно Анфиса не видела их вместе за этой игрой.

– Разрешилась, – ответила она на немой вопрос. – Мальчик, большой, славный.

Муж и сын дружно и облегченно выдохнули, словно все это время себе в дыхании отказывали.

– Марфа как? – спросил Ерема.

– Жива, куда денется, – ответила Анфиса, открывая буфет и щедро наливая доктору в большую рюмку.

Марфе дали горячего сладкого чая. Доктор и Нюраня, наскоро поужинав (доктор еще выпил), до рассвета зашивали роженицу.

– Я-то ее аккуратно снаружи разрезал, – сказал Василий Кузьмич Анфисе, – а изнутри она некультурно порвалась, штопать и штопать надо.

Если бы не Анфисино предчувствие, если бы она не добыла доктора, Марфа вряд ли благополучно разродилась. А если бы и повезло, то, разорванная внутри, долго мучилась бы женскими недугами. Сколько таких баб по деревням? Проще сказать, кто без хворей по женской части, чем перечислить тех, кто родил без последствий. Зато у Анфисы теперь еще один внук! А всего трое! Привалило счастье. Так ведь по делам заслуженное!

Во время операции Марфа спала. То ли от усталости до омертвения, то ли под действием паров эфира, который доктор накапал на тряпочку и дал Марфе подышать. Хотя как можно спать в такой ужасной позе, Нюраня не понимала. Марфа была похожа на свинью, приготовленную к свежеванию. Ноги высоко задраны к потолку, разведены в стороны, растяжками веревок привязаны к шкафу и к полке над окном.

Василий Кузьмич подробно объяснил Нюране задачи ассистентки: вставлять нитку в хирургическую иглу, подавать инструменты, тампоны, салфетки, правильно направлять свет. Доктор подробно отвечал на все вопросы Нюрани, показывал ей устройство женских половых органов, прочитал маленькую лекцию о зачатии, протекании беременности и этапах родов. Все было совсем не так, как говорили подружки. Они совершенно не представляли правильной картины! Да и взрослые женщины наверняка тоже не представляли.

– Но ведь очень плохо, что никто этого не знает! – с нажимом сказала Нюраня.

– Плохо, конечно. Главная беда нашего народа – отсутствие просвещения, в этом я соглашусь с демократами.

– А демократы что лечат?

– Они думают, что могут вылечить общество. Все, закончили. Теперь у Марфы там все как было или даже лучше. Отвязывай ее и прибери инструменты. Я иду спать. Выпить рюмочку? Странно, не хочется. Твоя мать мне, часом, какой-нибудь гадости в водку не подсыпает?

– Нет-ка, не подсыпает, – заверила Нюраня. – Тогда бы она для вас отдельный графинчик держала, а она из общего наливает.

– Да, так устал, что усну мертво. Или, как у вас говорят: ухряпался, теперь надо…

– Уторкаться.

Утром Степан пришел к теще и растолкал спящего Петра:

– Дрыхнешь, братка? А у тебя там сын родился.

– Какой? Где? – спросонок захлопал глазами Петр.

– Да уж не в лесу, дома родился. Во-от такой! – широко развел руки в стороны Степан. – Ну, или чуть поменьше. Богатырь, в нем весу, как в моих обоих. Ты массой взял, а я числом. Но мои еще наберут объему. Куда ты, куда? – захохотал Степан в спину брату, который ринулся из комнаты. – Без портов-то!

Книга 2 Стать огнем

Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.

А.С. Пушкин

Да разве найдутся на свете такие огни, такие муки и такая сила, которая пересилила русскую силу!

Н.В. Гоголь

Часть первая 1925–1926 годы

Островитяне

Бесснежных бархатных зим в Сибири не случалось. Но в тот год намело – заплоты укутало.

Давно, еще до революции, доктор Василий Кузьмич Привалов читал в литературных журналах рассказы писателей об изнурительной русской зиме. Когда дома под крышу засыпаны снегом, окна в тесных, душных, полутемных избах оледенели, делать нечего, из-за сонной одуряющей лени все давно переругались, помирились и снова переругались, когда все сказки рассказаны-перерассказаны, сплетни, домыслы и вымыслы в самой чудовищной форме уже сто раз обмусолены, когда сельская интеллигенция, вроде учителя и фельдшера, опухла от пьянства и перестала терзаться связью с самыми низкими деревенскими бабами, когда кажется, что мир кончился и просвета не будет… в рассказах наступает весна, бегут ручьи – и жизнь, чистая, веселая и радостная, возобновляется…

Если бы Медведевы познакомились с этой литературой, они бы сказали: «Так оно в Расее, а не у нас в Сибири». Сибиряки горды и честолюбивы до ханжества.

Дом Анфисы Ивановны Медведевой с большим крытым подворьем существовал даже не в хуторной, а в островной изоляции, на самообеспечении. Дров и припасов было заготовлено столько, что до весны могли бы и вовсе не выходить за ворота. Будь ее воля, Анфиса так бы и поступила. Хозяйство, дом, семья были ее миром, а извне приходили новости большей частью дурные. К тем, что на первый взгляд казались хорошими, Анфиса относилась настороженно. Слишком часто за последние годы надежды крестьян оборачивались бедами. Сибирские старожилы никогда не просили помощи у государства, только б оно, государство-правительство, не мешало жить по вековечному укладу – по незыблемым понятиям достойного неторопливого хода вещей.