Жрец
Шрифт:
Возможно, боги и существуют, но разве может им быть до нас хоть какое-то дело? С высоты их душ мы, должно быть, совсем незаметны. Так каков же тогда смысл так много времени посвящать повторению одних и тех же слов, точно от этого люди, за счастье которых столь усердно молится Ик-су, в действительности станут счастливы? Не будет ли лучшим приложить такое завидное упорство на что-то более материальное и что на самом деле может оказать жителям окрестных деревень существенную помощь? Например, готовить им лекарства из растущих здесь целебных трав, которых в округе достаточно много, или же помочь в строительстве новых домов, а быть может ремонте пострадавших от времени и непогоды.
Но ведь для этого придется совершать реальные действия, а не только повторять
Однако за это время идею с лекарствами я воплотила в реальность, пусть и не совсем добродетельно: раздавать их я и не подумала, ведь судя по всему, покупкой продуктов или их выращиванием занимался этот самый Юн, о котором как-то упоминал Жрец. А теперь при таком положении вещей мы вскоре останемся без еды, а последняя похлебка, которую приготовил Ик-су едва не свела меня в могилу. Поэтому я и решила делать самые часто используемые и необходимые лекарственные средства, в чем мне неплохо помогло собрание текстов Юна, а после продавала их в ближайшем городе в лекарские лавки. Ик-су показал мне особую тропу, по которой обычно в город ходил Юн, так что мне удавалось без трудностей добираться обратно.
Но сегодня я никуда не пойду: несколько дней назад по дороге к дому жреца меня настиг дождь, и я промокла насквозь, а после заболела. И по сегодня гроза стихала лишь на время. Ик-су объяснил, что начался сезон дождей, поэтому так будет еще продолжительное время. Его слова едва ли меня расстроили: я люблю такую погоду. Небеса закрывают беспросветные облака, сливаясь с застилающим горизонт туманом, который от сырости не рассеивается даже к вечеру, а в воздухе появляется особенный запах. Ты становишься, словно отделен от всех миров.
Существуешь лишь ты.
И тот, кто рядом с тобой.
Грозы позволяют ощутить близость другого человека особенно ярко. Стоит только погасить огонь в печи, затворить покрепче ставни на окнах и позволить себе погрузиться в тепло того, кто тебе дорог. А когда ты болеешь, то чувства обостряются еще больше. Плотнее закутавшись в одеяло, я отвернулась к стене, надеясь, что еще с утра умчавшийся куда-то Ик-су вскоре вернется. В таком слабом и разбитом состоянии я чувствую себя совсем неуверенно, оставаясь одна. А к этому неуклюжему юноше, что ни говори, я успела проникнуться.
Челка по-прежнему закрывала его глаза, и если раньше я считала, что он, возможно, прячет под ней шрамы или что-то подобное, то теперь начинаю думать, что скрывает он именно взгляд своих странных фиолетовых глаз. Пусть сам молодой человек и строит из себя дурачка, взгляд выдает в нем зрелую и глубокую личность. Мне интересны причины, по которым он выбрал себе такую роль. Хотя догадаться не сложно: вероятнее всего, так он пытается защитить себя от других людей. Кто захочет лезть в жизнь человека, кажущегося недалеким умом? Такое поведение избавляет от приставучих людей, хоть мне и кажется странным, что Ик-су избегает тех, за чье благополучие молится с такой прилежностью и усердием.
Прошлого молодого жреца мы в разговорах не касались, как не тревожил он больше и события моей жизни, что меня, не скрою, радует. Не люблю, когда люди лезут в душу со своими советами, жалостью или мнением о произошедшем когда-то со мной. Все случившееся, все чувства, пережитые мною боль и тоска или же напротив радостные мгновения – они принадлежат только мне одной. Никто иной никогда не сможет в полной мере ощутить и понять их глубину.
Огонь в печи почти угас, и, поежившись, я все-таки выбралась из-под одеяла, босиком добравшись до сваленных возле печи дров, но бросить их в пламя я не успела: дверь с шумом отворилась, пропуская в дом порывы ветра и дождя. Ик-су, с трудом удерживая створку от цепких лап грозы, захлопнул дверь и облегченно выдохнул, прислонившись к ней спиной. Привычный светлый халат жреца сейчас был измаран грязью и весь промок
от дождя, а в светлых волосах запутались крошечные ветки и какие-то сухие то ли цветы, то ли плоды-семянки. Интересно, где его носило, что так перепачкаться умудрился? Наверняка опять обо что-то споткнулся и улетел в какой-нибудь кювет, где и прочертил своей мордочкой по грязи.Жрец тем временем заметил меня и уже открыл рот что-то сказать, но его взгляд упал на мои босые ноги. Наступила немая сцена, в ходе которой я пыталась догадаться о мыслях юноши по сменяющимся эмоциям на его лице, а так же предсказать, будет сейчас крик или же он ничего не скажет. Отец всегда возмущался, что я слишком легкомысленно отношусь к своему здоровью, но мне редко бывает холодно, да и к тому же необязательно закутываться в тяжелые и богато расшитые одежды, чтобы не мерзнуть.
Ик-су спешно подошел к столу, вывалив на тот из-за пазухи помятые цветы с длинными серыми в темные пятна лепестками. Отряхнув руки, жрец приблизился ко мне и без смущения поднял на руки, направляясь к кровати. Я испуганно вцепилась в его влажный халат, боясь, что он меня уронит, но хрупкий с виду юноша держал меня легко и уверенно, обладая на удивление твердой хваткой. Опустив меня на смятое покрывало, Ик-су проворчал, что в моем состоянии нельзя ходить по такому холодному полу босиком и вообще лучше не вставать с постели, а после вернулся к печи, забросив в огонь несколько дров.
– Прости, – только и пробормотала я, кутаясь в покрывало.
Юноша кивнул, отстраненно глядя на стекающие по оконному стеклу капли. Вероятно, он даже не расслышал моих слов. Так же задумчиво он скрылся в небольшой коморке, где хранились разные их вещи, и вышел оттуда уже в чистой рубахе и просторных штанах. С полки он взял деревянную чашу и, наполнив ту водой, опустился на стул, осторожно начав промывать странные бутоны.
– А что это за цветы, Ик-су? Прежде я их никогда не встречала.
– Облачный цветок, – не отвлекаясь, пояснил юноша. – Не удивительно, что раньше тебе не довелось их видеть: эти цветы растут только в этих краях, на отвесных скалах. Они не очень красивые, но помогут тебе выздороветь.
– На отвесных скалах? – выдохнула я.
– Да, – кивнул Ик-су, а я так и не могла представить, каким образом этот нерасторопный юноша мог достать цветы, растущие в подобном месте. – Я случайно научился готовить это лекарство. Просто почувствовал, что эти цветы помогут облегчить боль. Юна тогда уже не было рядом, и я остался совсем один, вскоре так же заболев, как ты. Но те цветы уже были собраны. Юн хотел использовать их как приправу из-за ненавязчивого пряного запаха. Он и сказал мне, где нашел их.
– Но зачем ты…
Жрец улыбнулся, переложив вымытые бутоны в пустую чашу.
– Я хочу помочь тебе, Риса.
Отведя взгляд, я вновь откинулась на подушку и повернулась к стене, сильнее кутаясь в одеяло. Мне вновь стало холодно. Быть может от сквозняка, проскользнувшего в комнату, а может и от слов жреца. Пока Ди-ру была рядом, я не чувствовала себя одинокой. Даже когда отец сообщил, что я стану женой одного из сыновей придворного казначея и третьего советника короля, мне не было ни страшно, ни волнительно. Я знала, что у меня есть наставница, которая всегда может утешить и защитить. Но Ди-ру погибла незадолго до моей свадьбы, и это сломало меня. Я глубоко ощутила, насколько одиноко и холодно мне во дворце.
С принцессой и придворными дамами я не очень хорошо ладила, а моя единственная при дворе подруга, дочь королевской горничной, – тихая и робкая девушка, младше меня на четыре года, – была рано отдана замуж и выдворена из дворца в дом супруга, после чего увидеться нам с ней больше не довелось. Отец хорошо ко мне относился и не обращал внимания на мои занятия с наставницей; он был человеком сдержанным и рассудительным, но до моего отъезда по-прежнему оставался лишь четвертым советником короля. Высшие силы этого мира редко желают приближать людей, открыто говорящих им правду и указывающих на те их решения, что пагубно скажутся на жизни империи.