Жрецы

Ха!

Впрочем, когда суда, обойдя с юга остров Лемнос и с севера крохотный островок Тенедос, по каким-то причинам не свернули в сторону гавани, а двинулись сразу к берегу - десятник немного забеспокоился и решил послать гонца к правителю. С одной стороны, вспыльчивый и деспотичный нрав Лаомедонта (многие звали его "живым богом", подразумевая под этим разное) был известен всем, и в случае ложной тревоги десятника ждали неприятности; с другой же стороны...

Вот с этой, с другой стороны, предусмотрительный десятник оказался кругом прав. Кусая губы от бессилия, он глядел с крепостной стены на развернувшийся внизу грабеж; спешно командовал открыть Скейские ворота, едва из окрестных улиц вывернули спешащие солдаты и колесницы Лаомедонта; на свой страх и риск впустил в Трою вопящих беженцев и лишь потом приказал запереть ворота; и, наконец, сыпля проклятиями, во всех подробностях рассмотрел не слишком успешное начало штурма насыпи.

Часть беженцев успела растечься по городу, и Троя стала напоминать закипающий на огне котелок. Остальные же толпились внизу, у ворот, и стражникам приходилось отгонять наиболее ретивых, так и норовивших забраться на стену или башню. Среди людской массы особняком выделялся десяток конных фракийцев, приехавших на ярмарку перед самым налетом. Десятнику давно уже нравились всадники Фракии - хотя сам он не любил и опасался лошадей, даже запряженных в колесницы - и когда один из фракийцев, спрыгнув с коня, направился к ведущей на стену лестнице, десятник махнул страже: пропустите!

Вблизи фракиец оказался неожиданно громоздким и широкоплечим, стоять рядом с ним было спокойно и надежно, как иногда стоится рядом с утесом; десятник дружелюбно подмигнул гостю и подумал, что в случае чего десяток таких ребят никак не помешает.

– Пираты?
– спросил фракиец, распуская башлык, скрывающий нижнюю половину лица.

Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного, толстощекого, с бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.

– Ага, - десятник с презрением оттопырил нижнюю губу.
– Вот уж глупцы!
– думали с нахрапу...

– А держатся неплохо, - задумчиво оценил фракиец, указывая в сторону сражения.
– Глядишь, часть успеет уйти в море.

– Дудки!
– возмутился десятник.
– Вон еще наши бегут... обойдут с флангов и вырежут подчистую!

Последнее относилось к полутысяче человек, мчавшихся к берегу со стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.

– Бегут, - благодушно согласился фракиец.
– Только ваши ли?

– А чьи ж еще?
– неприятная змейка сомнения вползла в душу десятника (которая, как уже было сказано, находилась в животе) и закопошилась, свивая холодные кольца.
– Раз отсюда туда бегут, значит, наши!

– Отсюда оно, конечно, туда, - как-то странно выразился фракиец и замолчал.

Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.

– Небось, из Арисбы подмогу прислали, - десятник почувствовал, как змейка сомнения разрастается, становясь змеей.
– Нет, оттуда даже бегом полдня в одну сторону... Может, из Зелии?

"Шиш тебе!
– злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень спинными шипами.
– Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они узнали бы о налете?!"

– Шкура хорошая, - ни с того ни с сего ляпнул фракиец.
– Вытерлась маленько, а так - добрая шкура...

– Какая еще шкура?
– машинально спросил десятник, проследил направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.

Понял за мгновение до того, как пять сотен человек мнимого подкрепления под предводительством гиганта в львиной шкуре, накинутой поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину - и сражение превратилось в резню.

– А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, - фракиец хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха до уха, все думали: что ж это за полудюжина кораблей под прикрытием мыса со стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие... одна радость, что хоть до Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий Геракл срок у Омфалы отбыл - и берет крепкостеную Трою!

– Геракл, - десятнику казалось, что эти слова произносит не он, а кто-то другой, - Геракл берет Трою...

– Молодец!
– просиял фракиец.
– Сообразительный! А Геракл - он ведь такой: если что берет, значит, берет...

Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.

– Эй, Лихас!
– заорал он кому-то из своих, - ты был прав! Это Геракл! С меня выпивка!

Тот, к кому обращался фракиец - худющий как жердь парень лет двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас - мигом соскочил наземь и затесался меж беженцев.

– Геракл!
– пронзительно заверещал он, и десятнику его противный голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию трехлетней давности, когда десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному басилею Эвриту. Геракл под Троей! Спасайся кто может!

– Спасайся кто может!
– нестройно подхватила толпа, торопливо вливаясь в улочки, ведущие к центру города - и скоро у Скейских ворот осталась лишь стража да фракийцы.

"А кто не может?" - обреченно подумал десятник.

– Ты б командовал ворота открывать, - благодушие могучего фракийца не имело предела.
– Во-он ваш Лаомедонт несется... грех царя в город не пускать.

Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те едва успели вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом - как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней еще три.

– Запирайте! Запирайте, шлюхины дети!
– не сумев сдержать закусивших удила коней, Лаомедонт едва успел свернуть в переулок, ведущий к центральной агоре [агора - площадь].
– Да запирайте же!

Колесницы троянских царевичей прогрохотали следом; последняя, накренившись на повороте, опрокинулась, вылетевший возница ударился головой об угол дома и замер, а лошади помчались дальше с истошным ржанием. Одного взгляда, брошенного в сторону побережья, хватило десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего Лаомедонтова приказа, и в город на плечах бежавшего и бросившего свое разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во главе с обладателем львиной шкуры.

Понимая, что его подчиненные сейчас колеблются в выборе между бегством и верностью долгу, десятник глубоко вздохнул и собрался было устремиться вниз, дабы лично возглавить оборону Скейских ворот - но ноги отказались служить бравому вояке, а все команды, так и не родившись, умерли и стали разлагаться прямо в груди, спирая дыхание.

Навстречу десятнику по каменным ступеням лестницы поднимался засов от Скейских ворот.

– Посторонись!
– негромко бросил засов, поравнявшись с кожаными подошвами десятниковых сандалий, затем двинулся дальше и вверх; вот он уже на уровне колен отпрыгнувшего назад десятника, вот достиг живота... по медной обшивке дубового бруса скрежещет стрела, посланная перепуганным часовым с башни, но засов неуклонно продолжает свое движение.

Десятнику уже хорошо видны напрягшиеся под сумасшедшей тяжестью плечи, бугристые руки, ладонями упирающиеся в потертую медь, подобравшийся живот, весь в жесткой черной поросли - но лица человека, несущего засов, ему не видно.

Только макушку; только курчавые, изрядно тронутые сединой волосы.

– Это... это один из ваших?
– глупо моргая, десятник пятится к фракийцу.

– Из наших, из наших, - соглашается тот, с откровенной завистью глядя на несущего засов человека.
– Вот веришь, приятель: и ростом мы с ним вровень, и в плечах я чуть ли не пошире буду, и если я не сын Зевса, то уж во всяком случае внук [по отцу, благочестивому Эаку, Теламон - внук Зевса; по матери Эндеиде - внук кентавра Хирона] - а так не могу! По ступеням, с этой дурой на загривке... нет, не могу!