Жрецы

Усевшись в кибитку, Рыхловский вдруг вспомнил о том, как, бывало, провожала его в Нижний покойная жена. "Как она меня горячо любила!" Он стал вспоминать, в какой они бедности жили сначала и как много трудился он для того, чтобы стать знатным и богатым человеком. Много лютости всякой пришлось испытать на своем веку.

– На одно солнце люди тогда глядели, да не одно ели!
– вздохнул, прослезившись, Рыхловский, но тотчас же снова приободрился, ибо теперь ему казалось, будто с тех пор, как он разбогател, стали все одинаковые и стали все хорошо есть.

Филипп Павлович с улыбкой и некоторым озорством ткнул пальцем в спину своему вознице:

– Ну, ты! Чревоугодие! Веселее!

IV

Турустана Бадаева сдали в рекруты.

Верхом прискакал усатый военный человек. Турустана дома не было. Ушел на охоту. Военный приказал старику бежать в лес, отыскивать сына.

– Посижу я здесь, подожду... Живее!

Достал флягу из-за плеча, налил вина в серебряный кубок, велел подать яиц и свинины. Мать Турустана засуетилась. Усач сердился: "Долго!"

Дрожащими руками напялил старик Бадаев шапку, подпоясался, взял посох и отправился в путь.

Желтолистье и тишина вызвали у него воспоминания о прошлом, об его грустной молодости, о беспросветной нужде, и жаль ему стало Турустана. Жаль, что и его родной сын должен пережить то же самое и умереть ни с чем, а может быть, и погибнуть под кнутом палача или в темнице. Мучают и убивают на деревнях русских мужиков и баб, а человека иной веры и подавно загубят. И кому она нужна, война-то их?! Зачем она? "Чам-Пас*, помилуй нас!"

_______________

* Чааама-аПаааса считался творцом мира; верховное божество

языческой мордвы.

Налетевшие мысли встревожили старика: "Турустана уведут! Что делать?"

А там, позади, сидит начальник, ждет, пугает старуху, грозит ей.

И крикнул он громко, насколько сил хватило: "Турустан!"

Эхо разбросало старческий голос по лесу - гулкое, услужливое эхо! Оно даже не скрасило ничего - так с отчаяньем, тоской и повторило за каждой елкой, за каждой березкой имя Турустана.

Турустан услышал отца. Через чащу помчался на его зов. Увидел - стоит седой, маленький, хилый, он, его отец, и, приложив ладони ко рту, повторяет имя сына.

– Вот я!
– сказал Турустан. Ему почему-то жалко стало отца.

Старик прислонился к дереву; видно, голова закружилась.

– Ты?!
– спросил он, глядя в упор на сына мутными, слезящимися глазами.

– Я! Звал ты меня?

– Звал, - тихо ответил отец, лаская голову сына своей сухой рукой.

– Зачем?

Старик медлил с ответом. Растерянная улыбка легла на его губах. И не поймешь: плачет он или хочет засмеяться, но не может?

– Турустан, - сказал он, - уходи от нас. Дома ждет тебя горе. Мы старые, ты молодой. Нам со старухой все одно скоро умирать! Пускай пытают. А ты спасайся, беги! Скорее!

Молодой мордвин понять не мог, что случилось. Он побледнел, задрожал.

– Отец! О чем ты говоришь?!

Старик нахмурился:

– Слушай. Прискакал приемщик, в рекруты тебя!

Сказал и закрыл глаза.

– Приемщик?

– Да.

Турустан понял все. Приемщик - это его смерть. Отец прав - бежать, бежать в леса, в степи, на низовье, но домой идти нельзя!

– А мать?!

– Иди!
– махнул отец рукой и, обняв Турустана, быстро пошел прочь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Осеннее небо навевает грусть, а это - вечернее, необыкновенное, красное с облаками, казалось Турустану таким же израненным, как и его сердце. О чем же теперь думает он, бездомный мордвин, провожая уходящее солнце?

Об отце? Да, отца он любит, но не то. О матери? Он любит и мать, вскормившую и вырастившую его, но и это не то.

Больное солнце зажгло внутри ни с чем несравнимую печаль о Моте. Ради нее он бежал от рекрутчины. Ради нее оставил отца и мать на поругание военного начальства.

– Чам-Пас, помилуй нас! Чам-Пас - верховный владыка!.. Ты велик, ты творец вселенной, Чам-Пас!.. Взгляни на меня...

Турустан вытянулся во весь рост и простер руки к небу.

Шуршали ежи в сухой траве, кричала иволга. Кругом лесная глушь, пустота. И это хорошо! Не надо людей. Страшно! Турустан боится их, дрожит при мысли встретить человека.

– О ты, Нишкенде-Тевтярь! Ты - богиня судьбы, взгляни на меня!.. О Чам-Пас, зачем ты создал мордву?!

Еловые лапы загораживали небо, дерзкие, густые, колючие. Птица смолкла. Зеленые иглы укололи лицо, точно в наказание за грешные мысли.

– Нишкенде-Тевтярь!.. Погибну ли я? Ответь же, наконец?

Турустан начал молиться, боязливо озираясь по сторонам. Не подглядывает ли кто? Нет ли поблизости попа Ивана Макеева, который крестил его, Турустана, силою и угрозами?.. И теперь Турустан растерялся. Он молился и богу христиан и своим богам. Да разве один он? Многих сбивали православные попы, и Турустан маливался "Христосику", "Христосиковой матушке", "дедушке Илкаше", "Егорию Храброму", "Фролу и Лавру", но не забывал он и всемогущего Чам-Паса, не забывал и богиню-мать Анге-Патяй... А как же он мог забыть заступницу в несчастьях, богиню судьбы Нишкенде-Тевтярь, деву Нишке? И разве мог он сравнить своих богов с христианскими? Эти - свои, те - чужие. Но он молился тем и другим. Кто-нибудь из них и услышит его - поможет ему.

И поэтому вынул из-за пазухи деревянную икону, снял ее с шеи и повесил на сук. Опустившись на колени, неловко и долго складывал три перста для молитвы:

– Восподь Салаох*, помилуй нас...
– с трудом читал он молитву по-русски.

_______________

* Господь Саваоф.

Русскому богу нельзя было молиться по-мордовски - не захочет бог слушать. Не поможет

Турустан боится икон. В них чудится ему какая-то сокрушительная, уничтожающая сила. Как же не молиться им? Многие из его односельчан с большою готовностью понесли бы в жертву иконам заколотых баранов и быков, если бы попы не запрещали этого. Но они почему-то не велят, не дают совершать в церквах жертвоприношений. Они любят, чтобы быков и баранов отводили к ним на двор.

Поп Иван везде бродит и везде слышит, и много у него соглядатаев. Он обложил мордву в Березниках годовою податью в свою пользу по несколько пудов зернового хлеба. За каждое венчание и погребение он брал барана или овцу... Брал он и медом, и рыбой, и зверьем, и мехами... У него большие руки и желтые грязные ногти... У него алчные глаза и лошадиные зубы...

– Почему же ты позволяешь обижать наш народ?
– подумал Турустан, но он не мог, как другие, когда они были недовольны богом, бить икону, стегать ее прутьями, топтать ногами.