Жрецы

Щеки парня загорелись, глаза почернели от дум, и прошептал он с горечью:

– Шайтан! Уйди! Не мешай русскому богу помочь мне!

Тут вспомнил он о похитителе своей невесты. Пальцы судорожно сжались в кулаки. О, если бы этот злодей попался теперь ему! Он изрубил бы его в куски, он повесил бы его на осине, как битую змею. "Мотя! Мотя! Отрави его!"

Бессильно опустился Турустан на пень. Что делать? Куда идти? Его соплеменники сильнее его. Не желая ссориться с начальством, они умеют переносить кабалу со всею покорностью, молча терпеть, не теряя, однако, своего достоинства. Низко кланяются они только управляющему земель царевича Грузинского князю Мельхиседеку Баратаеву. Они совсем не кланяются настоятелю Оранского монастыря игумену Феодориту, молча подчиняются приставам и бурмистрам. Они много молчат и много думают. Иногда сами они бывают похожи на деревянных богов.

Но почему же их преследуют?

Почему их жены и девушки подвергаются обидам со стороны бояр?

Почему попы, слуги доброго христианского бога, на стороне врагов мордвы?

В то время, когда Турустан размышлял об этом, по лесу разнесся шум. В проселке скрипела колесами кибитка. Фыркали лошади, стучали копыта.

Турустан притаился.

Ехал он, Рыхловский... Сразу узнал Турустан по кибитке, по лошадям и по кучеру Кузьме, который лихо подстегивал коней. А вот и надутое, противное лицо Рыхловского. Он увидал мордвина, хотя тот и прятался в кустах.

И вдруг что-то случилось с Турустаном такое, чего он и сам не ожидал. Он выбежал на дорогу, натянул лук и пустил стрелу в кибитку. Кони шарахнулись в сторону. Филипп Павлович от испуга и негодования закричал на весь лес. Стрела воткнулась рядом с его лицом в кожух кибитки.

Турустан пропал в чаще. Он долго слышал шум и крики со стороны дороги, удивляясь сам себе: как так могло получиться, что он пустил стрелу?

– Чам-Пас! Чам-Пас! Творец всесильный!.. Я ли это?

Старик Бадаев вернулся домой один. Он сказал, что не нашел сына, а поздно вечером военный, обнажив саблю, отвел его вместе со старухою в терюшевскую приказную избу, заковал в цепи и приставил караульных.

Терюхане смотрели на все это из своих изб неподвижными, помутневшими глазами. Даже детишки притихли в испуге.

V

Филипп Павлович приехал в Нижний поздно вечером. Прежде чем войти к себе в дом, он долго рассматривал через ставни, что делается там внутри. "Вот тоже, - думал он с досадой о тетке Марье, - человеку счастье! Ей-богу! Живет себе и знать ничего не хочет: и стены, и кров, и дрова все готовое! Хоть бы денек мне этак, без заботы, пожить!"

Нечего греха таить, любил человек позавидовать! Завидуя, он испытывал особое удовольствие. Ему приятно было упрекать себя: "Вот смотри, как люди! А ты ротозейничаешь!"

В этот вечер зависть его к старушечьей беззаботной жизни перешла в шутливое настроение. Он вдруг почувствовал жалость к убогой охранительнице его нижегородского владения, и эта жалость тоже доставила ему удовольствие.

Крикнув вознице, чтобы тот убрал коня, он торопливо вбежал по лестнице в сени. Постучал. Его окликнули.

– Отворяй, Марья Тимофеевна, разбойник к тебе заявился... Сейчас зарежет тебя!..
– пошутил он. Однако шутливость его разом пропала, когда он услышал чей-то храп в сенях.

Старуха притихла. Видимо, задумалась. Он стал сердиться.

– Чего же ты? Просвирня! Неужто и взаправду испугалась? Отворяй!

– Ты, что ли, там, Филипп Павлович?

– Кто же еще другой осмелится в мой дом заявиться?!

– То-то, то-то, батюшка!..
– залепетала старуха, распахивая дверь и низко кланяясь.

– Здоров ли ты, государь мой, Филипп Павлович?! Не устал ли с дороги, сокол наш?

– Кто это в сенях, показалось мне, будто бы храпит?

– Человек тут с низу, с берегов, пришел один... Попросился, Христа ради, переночевать - я и положила его в сенях... Бог с ним!

– Ну, вот видишь, хозяйничаешь без меня, а я ничего и не знаю... проворчал Рыхловский.
– Неровен час, этак ты и лихого человека приютишь в моем доме... на грех меня наведешь. Что глазами-то моргаешь, убогая?! Что?!

Старуха оправдывалась:

– Человек, видать, степенный, богобоязненный и непьющий... Деньги все сидел тут считал.

– Деньги?

– Да.

– Много?

– Ой, батюшка!.. Целая куча!.. И не сосчитать.

– Ну, тогда ладно... Пускай почивает... Зря ты его в дом не позвала. Право, зря. Таких людей опасаться нечего... Кто он? Купец, что ли, какой? А?

– Подрядчик с низов. Соль Строганову своими бурлаками привел...

– Соль?! Ах ты, милая моя тетушка!.. Ах ты, золото мое! К делу я, стало быть, прибыл! К делу!
– обрадованно потирал руки Филипп Павлович. Купить мне надо бы сольцы-то себе в лабаз... Знает ли еще кто о соли-то?

– Меховщик, дедушка... с Похвалы... уж приходил он сюда... да от немца прибегал раза два приказчик... Народу тут всякого было... Все его спрашивали!.. Истомились о соли-то...

– Да как же это ты допустила, чтобы в мой дом нехристи шлялись? А? Да как же ты смела?

Старушка в слезы. Любопытство, однако, взяло верх над гневом.

– Да ладно! Не реви. А он что им говорил?!
– смягчившись, дернул ее за платок Рыхловский.

– Не мое дело, говорит... Толкуйте с самим, со Строгановым... Я, говорит, человек наемный... бестоварный.

Филипп Павлович насупился.

– Разбуди сходи... Дай-ка я его с дороги-то угощу...

Старуха исчезла в сенях.

Рыхловский полез к себе в сундук и достал оттуда фарфоровый жбан с вином. Засуетился, приготовляя на столе угощение.

Вернулась тетка Марья, а за ней следом вошел и ночной гость, широкоплечий, высокий, бородатый, с хмурым лицом. В его осанке и взгляде было что-то властное, проглядывала гордость человека, высоко ставившего свое собственное достоинство. Одет он был в новый нарядный кафтан.

– Добро жаловать!
– сказал Рыхловский, указывая гостю на кресло. Перед такими людьми он всегда пасовал, начинал юлить и говорить лишнее, зачастую невпопад.

Гость даже не кивнул в ответ, а принялся неторопливо и чинно молиться на икону, а помолившись, молча поклонился сначала старушке, потом Рыхловскому.

"Ишь ты!
– подумал Филипп.
– Сразу видно, что не здешний... Бабе раньше кланяется!.. Да что-то лицо-то знакомое! Где-то видал я его!"

Дождавшись, когда сядет Рыхловский, даже как будто понуждая его к этому своим молчаливым ожиданием, бородач тоже сел за стол.

– Из каких таких стран изволите путь держать, добрый человек?..

– С низов... С солеварен. Михаил, сын Артамонов я.

– Один или не один?

– Триста душ бурлаков у меня.

Ответив на вопросы Рыхловского, гость пристально, в упор, стал его рассматривать, чем и привел его в немалое смущение: "Бельмы весьма знакомые! Похож на одного человека! Ой, господи! До чего же напоминающий Софрона!"