Жулик: грабеж средь бела дня

Бывший опер анализировал задумку долго и тщательно, выискивая слабые места. Конечно, план его мог показаться слишком уж смелым.

Но ведь у Жулика вновь не было никакого алиби.

Какое еще алиби у беглого зэка?

* * *

В подмосковный банк «Дукат», принадлежавший бывшему сокамернику Вишневскому, Леха дозвонился только к обеду. Новость оглушила, словно обухом.

– Сергея Владимировича убили во Франции, – траурным голосом сообщила секретарша. – В тюрьме «Сантэ».

– Как это «убили»? – не поверил Жулик. – Когда убили?

– Неделю назад. Адвокаты добились пересмотра дела, и Сергея Владимировича должны были выпустить через несколько дней под денежный залог. Во время прогулки в тюремном дворике к нему подошел какой-то китаец… Достал нож и всадил в сердце.

– Во-от оно что… – прошептал Сазонов, пораженный.

Было очевидно: люди, стоявшие за производством червонцев из радиоактивного золота, тщательно зачищают концы. И люди эти куда хитрее, расчетливей и коварней бывшего опера Голенкова.

– Ну что, Пиля, – вздохнул Жулик. – Следует приготовиться к загадочным убийствам и странным исчезновениям людей в нашем городе.

– Каких людей?

– Всех, кому что-то известно о радиоактивном золоте. Или же тех, кто уже обозначил интерес к царским империалам 1915 года выпуска. А таких немало. Режимная часть радиозавода. Поганый мент Голенков. Возможно, господин Зацаренный с господином Михалюком, коль их так капитанская дочка заинтересовала.

– А мы?

Леха хмыкнул:

– А разве кто-нибудь знает, что мы интересуемся червонцами? Ладно, Пиля, пока ничего предпринимать не будем. В позиции стороннего наблюдателя есть свои преимущества. Ох и интересное же кино нам всем предстоит наблюдать!..

Глава 21

Пассажирский поезд, изгибаясь на рельсах гигантской гусеницей, неторопливо катил по равнине. За окнами проплывали низкие шиферные крыши поселков, изумрудные поля и спокойные озерца, в которых поблескивало утреннее солнце.

Общий вагон в конце состава жил привычной железнодорожной жизнью. Пьяные дембеля азартно резались в карты. Двое пожилых пролетариев степенно беседовали о политике. Перезревшая блондинка с провинциальной косметикой на лице лениво цедила пиво, то и дело поглядывая на сидевшего рядом мужчину лет сорока.

Пассажира этого вполне можно было бы принять за обыкновенного фабричного работягу, если бы не многочисленные татуировки-«гайки», густо испещрявшие его фаланги пальцев. Рыхлое прыщавое лицо, напоминавшее языковую колбасу, было бледно, как проросшая в подвале картофельная ботва. Глубоко посаженные глаза смотрели угрюмо и недоверчиво. Мужчину не интересовали ни карты, ни пиво, ни дорожные разговоры: склонившись над растрепанной брошюрой, он вдумчиво читал, едва заметно шевеля губами.

– Мужчина, а что это вы такое интересное читаете? – спросила скучающая блондинка.

Тот молча показал обложку. «ВСЕМИРНАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» – значилось на ней.

– Ух ты! А интересно?

– Еще бы… Вот послушай, какие умные слова тут написаны. «Каждый имеет право на жизнь, свободу и личную безопасность!» – назидательно процитировал чтец, поднимая татуированный палец. – «Имеет право на свободу»… Во как, оказывается!

– Конечно, имеет. А сами вы издалека едете?

– Из тюрьмы, – последовало степенное.

– А-а-а… – блондинка опасливо отодвинулась от недавнего зэка.

Состав подходил к конечной станции, замедляя ход. За вагонными окнами медленно надвигались городские окраины: приземистые пакгаузы, одноэтажные домики частного сектора и безразмерные бетонные заборы, за которыми город прятал свою хаотичную изнанку.

– Ты, мочалка, лучше не пиво сербай, а умные книжки читай. Может, человеком станешь! – напутствовал татуированный спутницу и, сунув брошюру в чемодан, пошел в тамбур.

Спустя минут десять он уже усаживался в такси на привокзальной площади.

– На Красный мост, – бросил бывший зэк. – Знаешь, там еще бухаловка круглосуточная… К ней и рули.

С тех пор, как татуированный был здесь последний раз, главная достопримечательность района совершенно не изменилась. У раскрытой двери «Рюмочной» ошивались окрестные алкаши, застенчиво стреляя у прохожих мелочь на опохмел. Сюрреалистичные фиолетовые хари добавляли живописности жаркому летнему утру.

– Ну, Миша… Вот ты и дома! – сказал татуированный самому себе и, достав из кармана пачку дорогих сигарет, закурил.

…Особо опасный рецидивист Михаил Ермошин, более известный в преступном мире как Кадр, возвращался домой после пятилетней «командировки». Он не знал, как примут его родные и примут ли вообще; не знал, какие изменения произошли дома в его отсутствие. За время, проведенное на липецком «особняке», он не получил от семьи ни единого письма, ни единой «дачки», и даже на «свиданки» к нему никто ни разу не приезжал.

Впрочем, Кадр и не собирался задерживаться в родном городе больше двух-трех месяцев. За это время следовало обменять справку об освобождении на паспорт с пропиской и вертануть один классный заказ, который он получил несколько недель назад, будучи еще на зоне. Так уж счастливо сложилось, что заказ этот надлежало выполнить именно на малой родине. Дело сулило быстрые и хорошие деньги, но после их получения из города надо было слинять.

Докурив, Ермошин сплюнул сквозь прочифиренные зубы и, миновав арку, направился к родному подъезду. Меньше чем через минуту он уже стоял у двери своей квартиры, вжимая пластмассовую пуговку звонка.

– Кто там? – послышался из квартиры надтреснутый старческий голос.

– Твой зять из тюрьмы вернулся… Открывай, вертухайская рожа!

Дверь раскрылась. На пороге стоял жилистый дедок с впалыми висками и слезящимися голубыми глазками. Скрюченные полиартритом пальцы сжимали пластмассовое цевье игрушечного автомата.

– Что – с «чалки» выломался? – неузнавающе глядя на гостя, спросил старик.

– Зачем «выломался»? – скупо улыбнулся Миша. – Отсидел от звонка до звонка. Ну, чего встал, как «барин» на утреннем построении? Дай пройду.

Скрипнула дверь дальней комнаты, и в прихожую выплыла какая-то незнакомая Кадру девушка в очень широком платье.

– Вау!.. Папик вернулся! – воскликнула она и тут же юркнула за половинку двери, стыдливо прикрывая живот.

– Ли-ида… – прошептал бывший зэк, глядя на почти взрослую дочь. – А выросла-то как… Почему ты не в школе?