Журавль в руках

– И он убивал?

Мне хотелось, чтобы старуха ответила «нет». Сергей не имел права судить и казнить. Даже если ему казалось, что это право дает ему справедливость.

– Он сказал: «Если я убью сукра, придет другой сукр. Только все вместе люди могут прогнать их».

– Правильно, – выдохнул я. – Это ничего не решает.

– А мы ждем, – закончила старуха. – И нас все меньше. А сукры все сильнее.

Где-то далеко, за пределами деревни, возник низкий протяжный звук, словно кто-то натянул и отпустил струну контрабаса. Агаш осеклась, невидящие глаза смотрели туда, откуда пришел звук. Пальцы, раздутые в суставах, вцепились в тряпку, прикрывавшую колени.

– Что это? – спросил я.

– Трубы, – сказала старуха. – Еще далеко.

– Идут сюда? – не отставал я.

– Смерть сторожит людей. Ты уходи. Серге сказал, чтобы ты уходил.

– А где Сергей? Где я найду его?

– Серге в лесу. Они ищут Серге. Уходи. Ты такой же, как он. Я была больна от горя. Я сказала Серге, что он должен убить сукра. А Серге сказал тем, кто оставался живой: почему вы даете себя резать, как свиней? Лучше бы он не приходил. Уже нет мужчин в нашем роду, уже нет деревни, и сукры убьют последних за то, что деревня дала приют Серге. Нельзя спорить с судьбой…

Звук контрабаса донесся снова. Чуть ближе. Или мне показалось, что ближе?

– Агаш-пато! Агаш-пато!

Вбежал, запыхавшись, мальчишка-пастух. Он размахивал сведенными в кулаки руками, помогая себе говорить. Старуха слушала, не перебивая. Потом протянула руку. Мальчишка разжал кулак. Там был комочек бумаги. Я расправил его. На листке, вырванном из записной книжки, было крупно, косо написано: «Николай, быстро уходи. Не вернусь, позаботься о Маше. Я у нее один. Это приказ».

Записка была без подписи.

– Ты уходишь? – спросила Агаш.

Я посмотрел на часы. Чуть больше часа прошло с тех пор, как лесник ушел с мужчинами. Я знал, что не послушаюсь его. Я не мог вернуться один.

– Уходи быстро, – настаивала Агаш. – Курдин сын выведет тебя.

– А вы?

Она показала на черную щель позади нар:

– Я спрячусь в яме.

– Мальчик может провести меня к Сергею?

– Нельзя.

– Почему? – Я взял ружье лесника.

– Он не велел. Он знает лучше. Ты чужой.

– Я пойду к Сергею, – сказал я. – Он мой брат.

Старуха молчала.

– Тогда я пойду один.

Мальчик топтался у входа, будто хотел убежать, но не смел.

Старуха повернулась к нему, заговорила. Он ковырял ногтем притолоку.

– Иди к Серге, – согласилась старуха. – Ты мужчина. Мальчика от леса пришли обратно. Я не хочу, чтобы его убили. Он спрячется со стадом.

– Спасибо, тетя Агаш, – кивнул я.

Мальчишка бежал впереди, иногда оборачивался, чтобы убедиться, что я не отстал. Страшно худые, раздутые в коленях ноги мелькали в пыли, волосы стегали пастуха по плечам.

Мы выбрались через заднюю стену одной из хижин и сквозь дыру в тыне. Дорога вела вниз, с холма, к пересохшему ручью и снова вверх к голым вершинам скал, торчавшим из далекого леса. Стало жарко. Пот стекал по спине, и ружье казалось тяжелым и горячим. Пыль оседала на мокром от пота лице и попадала в глаза.

Снова донесся звук трубы, утробный и зловещий. Так близко, словно кто-то невидимый стоял прямо за спиной. Мальчишка пригнулся и бросился к лесу, петляя, как заяц. Вторая труба откликнулась слева. Я побежал за пастухом. Лес приближался медленно, мальчишка далеко опередил меня.

Спереди, оттуда, куда бежал пастух, послышался крик. Я приостановился, но шум в ушах и стук сердца мешали слушать. Кто кричал? Свои? Я был здесь от силы три часа, но уже делил этот мир на своих и чужих.

Когда я добрался до леса, мальчишки нигде не было. И тогда мне стало страшно. Страх был рожден одиночеством. Я поймал себя на том, что стараюсь вспомнить путь назад, к раздвоенной сосне, к двери на болоте, к действительности, где ходят автобусы и тетя Алена то и дело выглядывает в окно, беспокоясь, куда я запропастился. Но что может мне грозить? Что я заблужусь в лесу? Опоздаю на автобус? А мне грозила смерть… Но мысль о тете Алене вызвала мысль об Агаш. Вот она, тетя Агаш, прислушивается в пустой хижине к гуду трубы, дожидаясь, когда в деревне раздадутся тяжелые шаги врагов, которых я еще не видел, потом сползает с нар и ощупью ищет ход в душную темную нору…

Я выпрямился и пошел по лесу. Я не здешний. Со мной ничего не должно случиться. Надо найти мальчишку. Ему страшнее.

Стрела свистнула над ухом. Сначала я не понял, что это стрела. В меня еще никогда не стреляли из лука. Стрела вонзилась в ствол дерева, и перо на конце ее задрожало. Я бросился в чащу, и еще одна стрела чиркнула черной ниткой перед глазами.

Кусты стегали по лицу, ружье мешало бежать, кто-то громко топал сзади, ломая сучья. Земля пошла под уклон, и я не успел понять, что уклон этот обрывается вниз.

Я не выпустил из рук ружья и, катясь по висящим над обрывом кустам, ударяясь о торчащие корни, старался ухватиться, удержаться свободной рукой. Больно стукнулся обо что-то лбом и рассек щеку. Мне казалось, что я падаю вечно. Может быть, я на какое-то мгновение потерял сознание.

Потом была боль. Острый сук вонзился в спину, не давая дышать. Я попытался подняться, но сук, прорвав пиджак, держал крепко. Саднило лицо. Я замер. Я понял, что произвожу слишком много шума. Они могут найти меня. Я старался дышать тише, медленней. Я оперся о ружье и резко приподнялся. Сук треснул и отпустил меня. Я довольно далеко откатился от обрыва, и примятая трава и кусты, лениво распрямлявшиеся на глазах, указывали мой скорбный путь. Наверху, близко раздались голоса. Я замер. Преследователи спорили о чем-то. Потом замолчали. Спускаются вниз?

Что-то большое, темное зашевелилось в кустах неподалеку. Кусты начали раскачиваться, будто под ветром. Резко окликнул кого-то голос сверху.

И я понял, что они не будут спускаться, потому что к шевелящимся кустам подходить нельзя. Темная масса проглядывала сквозь листья кустов, она была совсем рядом, но она не должна была меня тронуть, угрожать мне. Ведь я здесь чужой? Мне все только снится?

Постепенно движение в кустах утихомирилось, словно тот, кто шевелился там, улегся спать.

На случай, если они стоят сверху, слушают, не выдам ли я себя шорохом, я просчитал до тысячи. Потом еще до тысячи. Может быть, местные жители – великие мастера брать измором крупную дичь, но если бы они стали спускаться, я бы услышал.

Я осторожно сел и ощупал ноющую ногу. На икре штанина была разодрана, дотронуться было больно. Я потянул ногу к себе – она повиновалась. Я поднялся. Отсюда был виден обрыв. Он оказался невысоким – высок он только для того, кто с него падает. На обрыве никого не было. Я заглянул в ствол ружья – не набился ли туда песок. Чисто. Пиджак я оставил под кустом – он разорвался на спине и своих функций более исполнять не мог.