Журнал «Если», 1993 № 08

— Смотри-ка, почти полный, — заметил Вердж. — Ты когда заправлялся в последний раз?

— А я вообще не заправлялся.

На старину Верджа это произвело впечатление.

— Кто бы мог подумать. Выходит, твоя жестянка почти ничего не ест…

Хэнк навинтил крышку на бензобак, и они вновь, присев на подножку, сделали по глотку.

— Сдается мне, я уже давненько один, — сказал Вердж. — Что б я ни делал, мне темно и одиноко. А тебе, Хэнк?

— Мне тоже одиноко, — произнес Хэнк. — С тех самых пор, как Баунс состарился и подох у меня на руках. Я же так и не женился. Все как-то не получалось. Баунс и я, мы повсюду бывали вместе. Он провожал меня в бар к Брэду и устраивался под столом, а когда Брэд выгонял нас, провожал меня домой…

— Что проку, — сказал Вердж, — сидеть тут и плакаться? Давай еще по глотку, а потом я, так и быть, помогу тебе завестись, крутану рукоятку, и Поедем куда-нибудь…

— Рукоятку даже трогать не надо, — ответил Хэнк. — Просто залезешь в машину, и она заведется сама собой.

— Ну, черт тебя побрал, — сказал Вердж. — Ты, видно, изрядно с ней повозился.

Они сделал по глотку и залезли в модель «Т» — она сразу же завелась и вырулила со стоянки, направляясь к дороге.

— Куда бы нам поехать? — спросил Вердж. — У тебя есть на примете какое-нибудь местечко?

— Нет у меня ничего на примете, — ответил Хэнк.

— Пусть машина везет, куда хочет. Она сама разберется.

Подняв с сиденья саксофон, Вердж поинтересовался:

— А эта штука откуда? Что-то я не припомню, чтоб ты умел дудеть в саксофон…

— А я никогда раньше и не умел, — ответил Хэнк.

Он принес сакс от Верджа и поднес мундштук к губам, и сакс мучительно застонал, и зажурчал беззаботно.

— Черт побери, — воскликнул Вердж. — У тебя здорово получается!

Модель «Т» весело прыгала по дороге, крылья хлопали, ветровое стекло дребезжало, а катушки магнето, навешенные на приборный щиток, звякали, щелкали и стрекотали. А Хэнк знай себе дул в саксофон, и тот отзывался музыкой, громкой и чистой. Вспугнутые ночные птицы издавали резкие протестующие звуки и падали вниз, стремительно врываясь в узкую полосу света фар.

Модель «Т» опять выбралась из долины и, лязгая, взобралась на холмы. И опять побежала по гребню, по узкой пыльной дороге под луной, меж близких пастбищных оград, за которыми маячили, провожая машину тусклыми глазами, сонные коровы.

— Черт меня побери, — воскликнул Вердж, — ну просто все как встарь! Мы с тобой вместе, вдвоем, не считая Луны. Что с нами стряслось, Хэнк? Где мы дали промашку? Мы снова вдвоем, как было давным-давно. А куда делись годы в середине? Зачем они были нужны, эти годы в середине?

Хэнк ничего не ответил. Он продолжал дуть в саксофон.

— Разве мы просили слишком много? — продолжал Вердж. — Мы были счастливы тем, что имели. Мы не требовали перемен. Но старые друзья отошли от нас. Они переженились, нашли себе постоянную работу, а кто-то даже пробился на важный пост. Это самое неприятное, когда кто-то сумел пробиться на важный пост. Нас выбросили за борт. Нас двоих, тебя и меня, тех, кто не хотел перемен. Может, мы цеплялись за молодость? Нет, не только. Тут было и что-то другое, за что мы цеплялись. Наверное, просто за время, совпавшее с нашей молодостью. Каким-то образом мы и сами сознавали, что дело не только в молодости. И были, конечно, правы. Так хорошо не бывало больше никогда…

Модель «Т» скатилась с гребня и нырнула на долгий крутой спуск, и тут они увидели впереди внизу широкую многополосную автостраду, всю испещренную огоньками движущихся машин.

— Мы выезжаем на большое шоссе, Хэнк, — сказал Вердж. — Может, стоит свернуть в сторонку и не связываться? Твоя модель «Т» — славная старушка, лучшая из своих ровесниц, слов нет, но уж больно резвое там движение…

— Я же ничего не могу сделать, — ответил Хэнк. — Я ею не управляю. Она сама по себе. Сама решает, чего ей надо.

— Ну и ладно, какого черта, — заявил Вердж. — Поедем, куда она хочет. Мне все равно. В твоей машине мне так спокойно. Уютно. Мне никогда не было так уютно за всю мою треклятую жизнь. Черт, ума не приложу, что бы я делал, не объявись ты вовремя. Да отложи ты свой дурацкий сакс и хлебни хорошенько, пока я все не вылакал…

Хэнк послушался, отложил саксофон и сделал два основательных глотка, чтобы наверстать упущенное, а к тому моменту, когда он вернул бутылку Вержу, машина разогналась, въехала на откос, и они очутились на автостраде. Модель «Т» радостно побежала по своей полосе. И обогнала несколько других машин, отнюдь не стоявших на месте. Крылья загремели громче, а трескотня катушек магнето напоминала пулеметные очереди.

— Ну и ну, — восторженно заявил Вердж, — вы только гляньте на эту бабушку! В ней жизни на десятерых. Слушай, Хэнк, ты имеешь представление, куда мы держим путь?

— Ни малейшего, — ответил Хэнк и снова взялся за саксофон.

— А, черт, — сказал Вердж, — какая разница, куда мы едем, лишь бы ехать! Тут недавно был указатель, и на нем написано «Чикаго». А может, мы, правда, едем в Чикаго?

Хэнк на минутку вынул мундштук изо рта.

— Может, и так. Меня это не волнует.

— Меня, в общем, тоже, — откликнулся старина Вердж. — Чикаго, эй, принимай гостей! Лишь бы выпивки хватило. Похоже, что хватит. Мы же то и дело прикладывались, а в бутылке еще больше половины…

— Ты не голоден, Вердж? — спросил Хэнк.

— Черт возьми, нет! — ответил Вердж. — Не голоден и спать не хочу. Никогда не чувствовал себя так хорошо. Лишь бы выпивки хватило, и эта куча железа не вздумала развалиться…

Модель «Т» гремела и лязгала, но бежала наравне с целой стаей машин, мощных и обтекаемых, которые не гремели и не лязгали, и Хэнк играл на саксофоне, а старина Вердж размахивал бутылкой и вопил всякий раз, когда дребезжащая старушка обставляла «Линкольн» или «Кадиллак». Луна висела в небе — и, кажется, на одном месте. Автострада перешла в платное шоссе, и перед ними мрачной тенью возникла первая кассовая будка.

— Надеюсь, у тебя есть мелочь, — сказал Вердж, — что до меня, я пустой — хоть шаром покати…

Однако мелочь не понадобилась, потому что, едва модель «Т» подкатила поближе к шлагбауму при въезде на платный участок, шлагбаум поднялся, и громыхающая машина прошла бесплатно.

— Все вышло по-нашему! — завопил Вердж. — С нас не берут платы и не должны брать! Мы с тобой столько пережили, что нам теперь кое-что причитается…

Слева, чуть поодаль, выросла тень Чикаго. В башнях, громоздящихся вдоль озерного берега, сверкали ночные огни — но они объехали город по длинной широкой дуге. И как только обогнули Чикаго и нижнюю часть озера, как только одолели затяжной поворот, похожий на рыболовный крючок, перед ними открылся Нью-Йорк. — Я не бывал в Нью-Йорке, — заявил Вердж, — но видел картинки Манхэттена, и, чтоб мне провалиться, это Манхэттен. Только я не догадывался, Хэнк, что Чикаго и Манхэттен так близко друг от друга.