Журнал «Если», 1997 № 02

Рейли вручили ему шкатулку собственного изготовления для разных мелочей. Они не уточнили, для каких именно, и Дэн сказал, что станет хранить в ней личные драгоценности. Рейли смастерили шкатулку из ящичка для сигар, аккуратно вынув из него бумагу и выстелив дно бархатом. Снаружи она была отполирована, и Пэт покрыл ее резьбой, которая тоже заслужила похвалы. Дэн Холлис получил много других подарков, в частности: трубку, пару ботиночных шнурков, булавку для галстука, пару носков, сливочную помадку и старые подтяжки.

Каждый подарок он с огромным наслаждением разворачивал и цеплял на себя все, что только мог, даже подтяжки. Раскурив трубку, он заявил, что никогда так не блаженствовал, хотя это вряд ли соответствовало действительности, так как трубка еще не была обкурена. Она хранилась у Пита Маннерса без применения с тех пор, как он четыре года назад получил ее в подарок от родственника из дальних краев, не знавшего, что Пит бро-? сил курить.

Дэн с великой осторожностью набил трубку табаком. Табак представлял собой невероятную ценность. Пэт Рейли по чистой случайности посадил у себя на заднем дворе немного табаку незадолго до того, как в Пик-свилле родился Энтони.

Последней преподнесла свой дар — пластинку — Телма Данн. Взгляд Дэна затуманился еще до того, как он открыл конверт: он догадался, что в нем пластинка.

— Надо же! — тихо произнес он. — Что же на ней? Я даже боюсь смотреть…

— У тебя такой нет, дорогой, — с улыбкой сказала Этел Холлис. — Помнишь, я спрашивала у тебя насчет песни «Ты — мое солнышко»?

— Надо же!.. — повторил Дэн. Он медленно снял бумагу и стал вертеть в больших руках пластинку с испиленными бороздками и поперечными царапинами. Потом с сияющим видом обвел глазами комнату. Все улыбнулись в ответ, зная, какой восторг он испытывает.

— С днем рождения, дорогой! — воскликнула Этел, обнимая и целуя мужа.

Он бережно придерживал пластинку, чтобы жена не повредила ее, прижимаясь к нему.

— Полегче! — взмолился он, отстраняясь. — У меня в руках сокровище!

Он огляделся. В глазах горело нетерпение.

— А мы могли бы прямо сейчас ее проиграть? Я бы все отдал, чтобы послушать что-нибудь новенькое. Только начало, оркестр, до того, как вступит вокал Комо.

Все помрачнели. Молчание затянулось. Наконец Джон Сипик сказал:

— Лучше не надо, Дэн. Ведь мы не знаем, когда начинается пение. Риск слишком велик. Потерпи.

Дэн Холлис нехотя положил пластинку на буфет вместе с остальными подарками и машинально проговорил:

— Очень хорошо. — Его тон был разочарованным. — Очень хорошо, что я не могу услышать ее прямо здесь.

— Да, да, — заторопился Сипик, — отлично! — Торопясь загладить оплошность Дэна, не скрывшего своего разочарования, он повторил: — Хорошо, отлично!

Все сели ужинать. Свечи освещали улыбающиеся лица. Угощение было съедено до последней крошки. Мать Энтони и тетю Эми засыпали комплиментами: удалось и жаркое, и горох с морковью, и нежная кукуруза.

Кукуруза была собрана, разумеется, не на поле Фремонтов — все знали, чем оно стало.

С равным энтузиазмом был проглочен десерт — домашнее мороженое и печенье. Гости переговаривались в колеблющемся свете свечей и ждали телевидения.

В такие вечера им не приходилось бормотать себе под нос: у Фремонтов вкусно кормили, потом наступал черед телевизора, поэтому на размышления не оставалось времени. А следить за своей речью все давно привыкли. Если кому-нибудь в голову приходила опасная мысль, человек принимался бессвязно восклицать, прервав свою речь на полуслове. Остальные оставляли его в покое, пока он не отгонял невеселые мысли и не умолкал.

Энтони любил посиделки у телевизора. За истекший год он совершил в такие вечера всего два-три ужасных поступка.

Мать выставила бутылку бренди, и каждый выпил по крохотной рюмочке. Крепкие напитки представляли собой даже большую ценность, чем табак. Жители пытались делать вино, однако виноград никуда не годился, да и виноделы были аховые, так что вино получалось неважное. Оставшееся в деревне спиртное из прежних времен было наперечет: четыре бутылки ржаного виски, три скотча, три бренди, девять бутылок хорошего вина и полбутылки настоящего «брамбуйе» — собственность Макинтайра, припасенная на случай чьей-нибудь свадьбы. Не хотелось думать, что будет, когда эти запасы иссякнут.

Потом все сокрушались, что на столе появилось бренди: Дэн Холлис выпил больше, чем следовало, да еще усугубил эффект домашним винцом. Никто вовремя не спохватился, к тому же это был его день рождения, а

Энтони любил такие встречи и не возражал против шума. Однако Дэн Холлис сильно набрался и сделал страшную глупость.

Первый тревожный сигнал прозвучал неожиданно: Дэн перестал смеяться посреди рассказа Тел мы Данн о том, как она нашла пластинку Перри Комо, уронила ее, но подхватила, не дав разбиться, потому что никогда в жизни не двигалась с такой стремительностью. Он опять вертел в руках пластинку и вожделенно поглядывал на проигрыватель в углу. На его лице появилось дерзкое выражение.

— Господи! — воскликнул он.

В комнате сразу воцарилась тишина. Было слышно, как на стене тикают дедовские ходики. Пэт Рейли наигрывал перед этим на пианино; теперь музыка смолкла, пальцы пианиста повисли над желтыми клавишами. Пламя свечей на обеденном столе задрожало.

— Играй, Пэт; — тихо сказал отец Энтони.

Пэт заиграл «Ночь и день», но его взгляд застыл на Дэне, и пальцы не всегда попадали по нужным клавишам.

Дэн стоял посреди комнаты, сжимая в одной руке пластинку, а в другой рюмку с бренди. Все смотрели на него.

— Господи! — повторил он таким тоном, словно это было вызовом.

Преподобный Янгер, беседовавший в дверях гостиной с матерью и тетей Эми, тоже проговорил: «Господи!», но как молитву: руки священника были сложены, глаза зажмурены.

Джон Сипик выступил вперед.

— Послушай, Дэн… Очень хорошо, что ты так говоришь. Но ты наверняка не собираешься продолжать в том же духе…

Дэн сбросил со своего плеча руку Джона.

— Проиграть пластинку — и то нельзя, — громко сказал он, опустил глаза на черный диск, потом оглядел всех. — Господи Боже мой…

Он швырнул рюмку в стену. Рюмка разбилась, по обоям побежали струйки. Одна из женщин вскрикнула.

— Дэн, — зашептал Джон, — Дэн, прекрати…

Пэт Рейли заиграл еще громче, чтобы заглушить разговор. Впрочем, если Энтони их слушал, то все ухищрения были напрасны.

Дэн Холлис подошел к пианино и завис над Пэтом, слегка покачиваясь.

— Пэт! — воззвал он. — Хватит этого. Лучше вот что сыграй… — И он запел, хрипло и жалобно: — «С днем рожденья тебя… с днем рожденья тебя…»