Журнал «Если», 1998 № 09

И тогда все начали бегать в высоченной траве, хохотали от радости, играли в прятки и в индейцев. Девчонки — Аленка и Сырая Веранда — воткнули цветы в волосы. Веранда сделалась даже немного красивой и перестала шмыгать носом.

Потом устали и собрались на бугристом каменном пригорке среди зарослей. Золотое Минькино солнышко быстро ходило по кругу и не пряталось за горизонт. На пригорке кружились тени.

— Ну, Минька, ты профессор ботаники, — сказал Голован.

Вообще-то его звали Максимом, но прозвище Голован подходило больше. Он был с крупной курчавой головой, скуластый, большеротый. Ходил босиком, в большущей тельняшке и желтых штанах, широких сверху и узких у щиколоток (такие называются, кажется, «бананы»). Короче говоря, Голован был похож на охломонистого пацана с городской окраины. Однако на самом деле за свои неполные тринадцать лет он успел прочесть две тыщи книг, участвовал в школьных изобретательских олимпиадах и любил беседовать на философские темы (только собеседников не хватало). Здесь он был самый авторитетный. Конечно, Миньку обрадовала похвала. Он потупился и начал скромно скрести в затылке.

Но у каждого свой характер, и порой он проявляется как не надо. Неумытый Коптилка вытер нос подолом замызганной майки, поддернул длинные полосатые трусы (они всегда сползали, где была сила тяжести) и авторитетно объявил:

— Все равно эта растительность не настоящая. Минька поднатужился и придумал.

— Нет же! Ты, Коптилка, это назло говоришь! — вступился Кирилка Санин, Минькин ровесник и справедливый человек. Он всегда раньше других выступал за правду.

Коптилка заправил майку и, глядя поверх голов, повторил:

— Не настоящая.

Аленка тихо сказала:

— Коптилка, как тебе не стыдно. Ты же знаешь: придуманная трава не цветет.

— Если хорошо придумать, зацветет.

Он порой делался ужасно упрямый. Потому что жизнь его раньше была не сладкая. Сколько себя Коптилка помнил, жил он сперва в Доме малютки, потом в интернате для сирот. В первом классе ему повезло, нашлись бездетные муж и жена, усыновили мальчишку, да потом оказалось: ради того, чтобы получить пособие и лишнюю комнату в квартире. Пили, скандалили, поколачивали приемного сынка Валерика. Впрочем, не сильно поколачивали, и он был все же рад, что есть дом и родители, хотя и не совсем настоящие. Но потом приемный папаша помер, а жена его, тетя Клава, с горя запила пуще прежнего, продала квартиру и скрылась неизвестно куда. А девятилетний Валерка подался в беспризорники. Куда еще было деваться?

Около года он с такими же приятелями болтался по чердакам и подвалам. То попрошайничал, то газеты продавал и мыл машины.

В ту пору и получил он прозвище Коптилка.

Потом он попался, засадили его в детский приемник. Казалось бы, хуже не придумаешь, но тут улыбнулось наконец Коптилке счастье. Отыскала его незнакомая родственница, одинокая двоюродная тетка, добрая душа. Забрала к себе и рассказала, что Коптилкина мать жива, только далеко она, на севере, «мотает срок» за воровство. А в письмах сообщает, что сроку осталось немного и что она хочет лишь одного: отыскать сына. Может быть, сын простит ее…

У тетки Коптилка прожил две самые счастливые недели — полный радостного ожидания. И однажды утром пошел на недалекую стройку — поискать среди разрытой сырой земли червяков для рыбалки. Там у съехавшей с рельсов вагонетки стояли двое в беретах, в сером камуфляже и с дубинками.

— Эй, пацан, че тут шастаешь?

Коптилке, казалось бы, чего опасаться? Не беспризорник теперь, вполне законный человек. Но страх перед милицией сидел в нем с младенчества. Коптилка сперва обмер, а потом бросился бежать.

— А ну стой, сявка! — И за спиной: топ-топ-топ!

Коптилка мчался через свалку, где кое-как был зарыт строительный мусор. И вот — ногой за проволоку, виском о срез железной балки…

— Нет, не настоящая, — опять сказал Коптилка. И сморщил губы, словно сплюнуть хотел (но не стал, конечно: кто же плюется на не своей планете!).

На Коптилку зашумели, но Голован поднял руку:

— Каждый может думать, как хочет. Это называется: у всякого своя истина. Только истину надо доказывать делом. Ну-ка, придумай, Коптилка, такие же цветы.

Коптилка помигал и хмыкнул:

— Я же вредный. У меня всякие лютики-малютики не получаются. А живую крапиву могу, будет кусаться пуще настоящей.

— Придуманная не кусается, — сказал Кирилка.

— А моя будет.

— Делай, — сказал Голован.

— А вы разойдитесь пошире.

Коптилка набрал воздуха, уставился кофейными глазами в центр пригорка, вытянул растопыренные немытые пальцы. Забормотал. Присел… И прямо на камнях вскинулась крапивная чаща. Такая жгучая на вид, что все попятились. А голый Локки даже запританцовывал и начал чесать бока, будто уже побывал в ядовитой зелени.

— Ага, испугались! — Коптилка сделал из воздуха механическую птичку с радужными перьями и пустил в гущу зубчатых листьев, она там затрепыхалась. — Кто достанет? Боитесь?

— Никто не боится! — Кирилка Санин шагнул вперед, сунул голую до локтя руку в крапиву. — Ой, мама!..

Он выдернул руку — всю в мелких волдырях.

Ребята примолкли. Потерянно и виновато. Кирилкины честные глаза сделались мокрыми. Аленка подскочила и принялась тереть ему руку, прогоняя боль.

Больше всех был растерян сам Коптилка.

— Кирпичик, ну ты чего… Я не знал, что так будет… Я просто попугать хотел.

На него и не смотрели. Не в Коптилке дело. И не в Кирилкином ожоге — это ведь на минуту. Всех смутил (даже придавил будто) Кирилкин вскрик.

Кирилка и сам это понял. И теперь стоял с опущенной головой, все тер, тер свою руку, хотя она, конечно, уже не болела.

Он, Кирилка Санин, нарушил запрет. Хотя нет, запретов здесь не было никаких. Но было неписаное правило. Называлось оно «Обратной дороги нет». А раз ее нет, незачем и вспоминать о том, что было раньше. И уж особенно нельзя говорить это слово. Иначе опять навалится Серая Печаль — такая, что не продохнуть. Она, как болезнь, поползет от одного к другому и будет тянуться долго-долго, как ни сжимай время…

Неумытый Коптилка покаянно вздохнул, дунул на радужную птичку, и она с металлическим щебетом умчалась в синеву. Коптилка сказал опять:

— Ну че, пацаны, я же правда не хотел…

Чтобы развеять общее смущение, Голован шумно заговорил:

— Да не ты это, не ты! Это наверняка Рыкко Аккабалдо подстроил, змея такая! Наверно, подслушивал нас и поймал момент, сунул в придуманную травку свою ядовитость. Это вполне в его стиле…

— Рыкко? Ну ладно! — Коптилка подскочил, кувырнулся назад и умчался вслед за птичкой. Все решили — это он от виноватости. Попереживает на своей, похожей на измятую грушу планете и потом появится как ни в чем не бывало.

Крапива стремительно увядала. Падала и сразу исчезала.

Конопатая Аленка поправила в волосах цветок и тихонько спросила:

— Хотите вареников с вишнями? Я научилась придумывать такие, что они два дня не исчезают. И по правде перевариваются в животе.

Все обрадованно зашумели: «Конечно хотим!» (Глядишь, Серая Печаль и не подкрадется.)

— Пошли в мою голубятню, — позвал Минька.

И все опять обрадовались: не хотелось покидать планету с венериными башмачками и синевой.