Журнал «Если», 1999 № 12
Шрифт:
Я сунул пакет в мешочек с подкладкой из фольги, куда обычно клал запасной аккумулятор для передатчика, и постарался отделаться от навязчивого желания вымыть руки. Подошел к гамаку.
— Где Санд? Здесь? Или у себя?
Она снова попыталась покачать головой. Я начал понимать ее жесты, но не переставал жалеть, что со мной нет переводчика.
— Нет, — ответила она и закашлялась. — Не здесь. Лагерь. Деревня.
— Он в лагере? Вы уверены? Я недавно был там и никого не видел. Кроме его бейи.
Она вздохнула: звук был ужасный, похожий на треск гаснущей свечи.
—
— Хорошо, — ответил я. — Постараюсь вернуться до темноты.
— Скорее, — прошептала она и снова начала кашлять.
Я выбрался тем же путем, что пришел. По дороге спросил бейю, верно ли, что Санд в лагере. Она ответила:
— Север. Солдаты.
Это могло означать множество разных вещей.
— Он ушел на север? — спросил я. — Его нет в лагере?
— Лагерь. Солдаты.
Задавать новые вопросы не имело смысла. Я осмотрелся, раздумывая, не попытаться ли найти Хауарда, или Лако, или кого-нибудь еще, прежде чем тащиться в лагерь на поиски Санда. Смеркалось. Если я задержусь, станет совсем темно, а кроме того, не хотелось попадаться на глаза разгневанному Лако с посланием, которое жгло мне карман. Во всяком случае, вернувшись к джипу, я смогу прочесть записку и, возможно, найду ключ к чертовщине, которая здесь происходит. Скорее всего, Санд в лагере. Если бы он ушел на север, то не оставил бы здесь свою бейю.
Я вылез из прорезанной мною же щели и помчался со всех ног через открытое пространство к относительно безопасному месту — хребту. Очутившись там, вынул фонарь-карандашик и стал светить себе под ноги, чтобы не провалиться в расщелину. Остановился на полпути в т^ни длинного черного откоса, чтобы перевести дух и прочесть записку. Когда доберусь до джипа, ничего не будет видно. И так уже довольно темно. Я приготовил фонарик, вытащил из кармана рубахи мешочек и собрался его открыть, но тут внизу крикнули:
— Назад!
Я вжался в расщелину, как бейя, прислуживавшая Эвелин. Фонарик выскользнул из пальцев и провалился в дыру.
— Ты не должен к нему прикасаться! Я сам!
Я чуть-чуть высунул голову и взглянул вниз. Очевидно, лава давала какой-то аномальный акустический эффект. Лако и два коренастых человека в белом — сугундули — стояли у дальней стороны палатки, так далеко, что я с трудом различал их в сумерках, хотя голос Лако раздавался отчетливо, словно он был рядом, чуть ниже меня.
— Я сам его похороню, во имя Господа. Все, что вам надо сделать, это выкопать могилу. — Лако обернулся и показал на что-то рядом с палаткой, голос его прерывался. «Какую могилу?» — подумал я. Посмотрел, куда он показывает, и различил на песке серовато-голубой предмет. Тело в пластиковом мешке.
— Санд послал вас сюда сторожить сокровища, значит, вы должны выполнять мои приказания, продолжал Лако. — Когда он вернется, я…
Дальнейшего я не слышал, но что бы Лако ни говорил, ему не удалось убедить их. Сугундули пятились от него, а через минуту повернулись и побежали. Хорошо, что в темноте их нельзя было рассмотреть. При виде сугундули у меня по телу мурашки бегают. У них под кожей, особенно на лицах, руках и ногах, видны
клубки мышц, напоминающие грыжу. Когда Брэдстрит делал о них репортажи, то описывал эти мышцы как перекрученные веревочные узлы или клубки, похожие на змей. Санд выглядит получше — у него клубки на ступнях, которые, по словам Брэдстрита, из-за этого словно обуты в сандалии. Отсюда пошло прозвище «Сандалий», которое позже укоротилось до Санда.Санд. Он должен быть в лагере, потому что Лако сказал: «Когда он вернется». Никто не глядел в мою сторону, и я продолжал взбираться на гребень, стараясь производить как можно меньше шума — на случай, если эхо действует в обе стороны.
На западе еще оставалась полоска света, и это позволяло вести машину. Я было решил остановиться на полпути, включить фары и в их свете прочесть записку Эвелин, но Лако мог увидеть мои фары и понять, где я. Лучше прочесть послание в деревне, прежде чем идти к Санду.
Так я и ехал, пока стало невозможно различить руку, поднесенную к глазам, и лишь тогда включил фары, увидев, что едва не врезался в стену, ограждавшую деревню. Вдоль стены не было ни огонька, и я оставил джип с включенными фарами, сожалея, что не могу проехать на нем за стену.
Оказавшись внутри ограды, я тут же увидел фонарь, который при мне повесила бейя. Это был единственный свет во всей деревне, и кругом стояла прежняя тишина — как после битвы. Может быть, они узнали, кто лежит в гамаке под пластиковым куполом, и бежали отсюда, подобно стражникам-сугундули.
Я подошел к воротам Санда и посмотрел на фонарь. Можно было легко дотянуться, снять фонарь с крюка, уйти в проулок и прочесть записку, пока меня не видит никто, в том числе и Санд. Вряд ли ему понравилось бы, что кто-то вскрывает его письма. Я подобрался к забору и вытащил мешочек с запиской.
— Никого внутри, — сказала бейя. Она все еще держала в руках мое удостоверение. Края карточки были обгрызены. Должно быть, бейя так и сидела на ступеньках, пытаясь выковырять трехмерные буквы.
— Мне надо увидеть Санда, — заявил я. — Впусти меня. У меня для него сообщение.
Она с любопытством смотрела на мешочек. Я убрал его.
— Сообщение, — повторила она, наблюдая, как мешочек исчезает в кармане рубашки.
Убедившись, что от разговоров толку не будет, я снова достал мешочек, вынул пластиковый пакет и показал бейе.
— Сообщение. Для Санда. Впусти меня.
— Никого внутри, — повторила она. — Я возьму.
Ее рука протянулась сквозь железные ворота, а я отодвинул свою — с пакетом — подальше.
— Это не тебе. Сообщение для Санда. Отведи меня к нему. Сейчас же.
Это напугало бейю. Она попятилась к крыльцу.
— Никого внутри, — снова сказала она и уселась на ступеньки, принявшись крутить в руках мою карточку.
— Я тебе кое-что дам, — пообещал я, — если отнесешь, записку Санду. Лучше, чем карточка.
Бейя вернулась к воротам, поглядывая на меня с подозрением. Я совершенно не представлял, что ей всучить. Порылся в рваном кармане, выудил ручку, по которой шла надпись трехмерными буквами и показал этой упрямице.