Журнал «Если», 1999 № 12
Шрифт:
— Если время еще есть, я покажу бейе переводчик, хорошо? — спросил я. — Если я отнесу его в сторонку и все объясню, вероятность обнаружить его завтра утром на месте увеличится. Согласен?
Лако кивнул и снова наклонился над гамаком, глядя на Эвелин.
Я снял с аппарата верхнюю панель, подозвал бейю и начал свой спектакль. Вытащил все микросхемы, платы, шлейфы и разрешил бейе возиться с ними, подносить к свету, совать в рот и наконец уложить на место в надлежащем порядке собственными грязноватыми ручками. В середине этого занятия снова выключился свет, и мы минут пять сидели
— Виноват аппарат искусственного дыхания, — объяснил он. — К другому я подключил Борхарда. Перегрузка генератора.
Мне бы очень хотелось, чтобы горел свет и я мог видеть его лицо. Я готов был поверить, что генератор перегружен. Тот, что был у группы Лиси, то и дело выходил из строя без всяких аппаратов искусственного дыхания. Но я чувствовал, что Лако лжет. Всему виной был холодильник с двойными дверцами, стоявший напротив моего бывшего узилища, он-то и перегружал генератор, оставляя нас без света. Что спрятано в этом холодильнике? Кока-кола?
Зажегся свет. Лако наклонился к Эвелин, а мы с маленькой бейей поставили на место последнюю микросхему и закрыли верхнюю панель переводчика. Я дал бейе перегоревший предохранитель, и она, отойдя в уголок, принялась его изучать.
Лако позвал:
— Эвелин!
Она что-то пробормотала.
— Думаю, мы почти готовы, — сказал он. — Что ты хочешь от нее услышать?
Я достал микрофон, который можно было закрепить на пластиковом пологе над ее головой.
— О холодильнике, — начал я, чувствуя, что захожу слишком далеко. Как бы мне снова не оказаться в клетке. — Пусть она скажет что-нибудь, чтобы я мог настроиться. Например, свое имя. Что угодно.
— Эви, — произнес он неожиданно мягко. — У нас есть аппарат,
который поможет тебе говорить. Я хочу, чтобы ты назвала свое имя.
Она что-то произнесла, но прибор не уловил.
— Микрофон далеко, — заметил я.
Лако немного опустил полог, Эвелин снова что-то сказала; на этот раз прибор принял звук за помехи. Я покрутил ручки аппарата, но ничего не добился.
— Пусть попытается еще раз, ничего не ловится, — сказал я и нажал кнопку «запомнить», так что удержал звук и смог с ним работать, но все равно получался только шум. Мне пришло в голову, что бейя могла вставить что-нибудь задом наперед.
— Попробуй еще раз, Эвелин, — тихо произнес Лако и склонился к ней так низко, что едва ее не коснулся.
Опять ничего связного — только шумы.
— Что-то не в порядке с аппаратом, — сказал я.
— Она не говорит «Эвелин», — отозвался Лако.
— А что?
Лако выпрямился и посмотрел на меня.
— Она говорит: «Записка».
Свет снова погас на несколько секунд, и я, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, ответил:
— Хорошо, годится и записка. Пусть повторит.
Свет зажегся, и тут лампочки на панели замигали, и голос, теперь похожий на женский, произнес: «Записка», а потом: «Сказать».
Наступила мертвая тишина. Было даже странно, что прибор не уловил моего дикого сердцебиения и не преобразовал его в слово «попался». Свет погас. Эвелин начала хрипеть, и хрип становился все сильнее.
— Ты не можешь
перевести аппарат искусственного дыхания на батареи? — спросил я.— Нет, — ответил Лако. — Сейчас принесу другой. — Он зажег фонарик; а затем в его свете — керосиновую лампу. Взял ее и вышел.
Как только вдалеке между ящиками исчезли колеблющиеся тени, я на ощупь приблизился к Эвелин и чуть не упал, споткнувшись о бейю, которая сидела, скрестив ноги, рядом с гамаком и сосала перегоревший предохранитель. Приказал ей:
— Принеси воды. — Потом придвинулся ближе к Эвелин, ориентируясь на ее хриплое дыхание. — Эвелин, это я, Джек. Я уже был здесь.
Хрип прекратился, словно она затаила дыхание.
— Я отдал записку Санду. В собственные руки.
Эвелин что-то произнесла, но переводчик стоял слишком далеко, чтобы я мог понять слово. По звучанию оно напоминало «пошел».
— Вчера ночью я пошел отсюда прямо туда.
На этот раз было понятно, что она сказала: «Хорошо». Свет зажегся.
— Что было в записке, Эвелин?
— В какой записке? — внезапно отозвался Лако.
Он поставил аппарат искусственного дыхания рядом с гамаком. Я понял, почему он не хотел использовать этот прибор: его трубку надо ввести в гортань, и это не даст говорить.
— Что ты пыталась сказать, Эви? — спросил он.
— Записка. Санд. Хорошо.
— Все это бессмыслица, — вмешался я. — Может, она все еще под действием морфия? Задай ей вопрос, ответ на который ты знаешь.
— Эвелин, кто был с тобой в Спайни?
— Хауард. Каллендер. Борхард, — она на минуту замолчала, словно припоминая. — Бейя.
— Прекрасно. Можешь не называть остальных. Что вы делали, когда нашли сокровища?
— Ждали. Послали бейю. Ждали Санда.
— Вы входили в гробницу?
По тону было заметно, что Лако уже задавал эти вопросы, но на последнем его тон изменился, и я внимательно прислушался к ответу.
— Нет. — Голос слышался совершенно ясно. — Ждали Санда.
— Что ты пыталась мне сказать, Эвелин? Вчера… Ты все время хотела что-то сказать, а я не понимал. Теперь у нас есть переводчик. О чем ты хотела сообщить?
Что она скажет ему? «Не беспокойся, я нашла другого, чтобы выполнить поручение»? Мне приходило в голову, тогда и потом, что она не могла нас различить еще и потому, что уши ее тоже закрывали «соты» и все голоса для нее звучали одинаково. Но это, разумеется, было не так. Она точно понимала, с кем говорит, понимала до самого конца. Я затаил дыхание, рука застыла на выключателе. И думал: она может сообщить Лако, что я был здесь раньше. Но может и поведать мне, что было в записке.
— Что ты хотела рассказать о яде, Эвелин?
— Слишком поздно, — выговорила она.
Лако обернулся.
— Я не понял, о чем она…
— Мне показалось, она говорит о сокровищах.
— Сокровища, — подхватила Эвелин. — Проклятие.
Дыхание ее выровнялось. Переводчик перестал его воспринимать. Лако выпрямился, опустил полог и сообщил:
— Уснула. Она никогда не остается долго в сознании после морфия.
Наступил черед бейи: она схватила бутылку из-под колы с картонного ящика и протиснулась мимо Лако к гамаку.