Журнал Наш Современник №10 (2002)

Уважаемый Сергей Иванович!

Письмо Ваше давно получил, отвечаю поздно, оно требовало вживания, размышлений, хотя и непосредственный отзвук сердца — был силен. То, что Вы решили заняться сохранением, собиранием и изучением наследия Н. А. Клюева и отдаете этому так много сил и своей души, я не только что могу приветствовать, но — вижу в этом особый знак.

Великому — не должно больше пропадать! И так его исчезло слишком много, в результате планомерной и беспощадной деятельности людей, желающих обратить Россию в ничтожество, в мизерабль.

Из стихотворений, которые мне не были знакомы раньше, прекрасны: “Деревня”, напечатанная в альманахе “Поэзия 80” (особенно первая, зачинная ее часть), а также другая “Деревня — сон бревенчатый, дубленый”. Хорошо также — “Я гневаюсь на Вас”, относящееся к теме Искусства, Поэзии и ее судьбы. Но особенно сильно: “Старикам донашивать каф­таны”...

Закончив эпическую тему “Пугачевым”, Есенин ушел всецело в свою судьбу, в лирику, и показал неминуемую гибель восторженной личности. Клюев же остался в духовном эпосе и здесь возвысился до Апокалипти­ческого!

Для меня они — величайшие русские поэты нашего века, есть нечто апостоль­ское в их типах: нежное, от Иоанна, в Есенине и суровое, от Петра, в Клюеве.

Я очень был рад узнать, что Вам деятельно помогли Лазарев и Осетров. Хочу рекомендовать Вам — Юр. Ив. Селезнева, автора изумительной книги “В мире Достоевского” (если не читали, хорошо бы Вам ее прочесть!). Селезнев работает теперь в редакции журн. “Наш современник”. Он — первый зам. отв. редактора. Это — очень талантливый критик. Может быть, он мог бы оказаться полезным для Вашего дела? Я — немного его знаю и берусь с ним поговорить, если надобно. Да, забыл: статья Клюева “Порванный невод” также замечательна. Он многое увидел, глубоко смотрел!

Будьте здоровы!

Хочу пожелать Вам бодрости духа, сил и успеха Вашему делу.

Г. Свиридов. 22 ноября 1981 г. Москва.

Я читал и перечитывал письмо... Его начало не только навсегда врезалось в память, но все следующие двадцать лет по сути было — и, пока я жив, останется — для меня руководством к действию: “Великому — не должно больше пропадать!”

15 декабря, накануне дня рождения композитора, я послал ему телеграмму, поздравив его и поблагодарив за подарок и письмо. 28 декабря из Москвы пришла новогодняя открытка:

“Уважаемый Сергей Иванович, благодарю Вас за телеграмму ко дню рождения. Было приятно ее получить! Сердечный Вам — Новогодний привет, лучшие пожелания: здоровья, добра, счастья Вам и Вашим близким. Г. Свиридов”.

Я тут же отправил на Большую Грузинскую ответ: “Дорогой Георгий Васильевич! С Новым 1982 годом! Пусть он принесет Вам и Вашим близким только радость и бодрость, так необходимые для того Дела, которым заняты Вы. Спасибо от души за Ваше поздравление и сердечные слова”.

В том сезоне музыка Свиридова не раз звучала в консерваторских залах. 20 и 30 декабря с большим успехом прошли концерты хора Минина, где мы вновь услышали и “Ночные облака”, и “Ладогу”, и гениальный “Пушкинский венок”. 28 февраля 1982 года со “свиридовским” концертом выступил Владислав Пьявко, исполнивший “Отчалившую Русь” и (в ансамбле с баритоном Михаилом Масловым) цикл песен на слова Есенина “У меня отец крестьянин” (кроме того, прозвучало инструментальное трио композитора). 14 марта на сцену Малого зала консерватории вышли Ирина Архипова и сам автор, подарившие слушателям такие лирические жемчужины, как пушкинские “Роняет лес багряный свой убор” и “Предчувствие”, лермонтовский “Силуэт”, блоковские “Вербочки” и “Ветер принес издалека”, а также цикл из пяти частей на слова Аветика Исаакяна в переводах русских поэтов с проникновенным “Изгнанником” среди них...

На 24 марта в Большом зале был объявлен вечер “СВИРИДОВ: Произведения на слова Александра Блока”. В первом отделении автор и Елена Образцова исполнили цикл “Десять песен для меццо-сопрано в сопровождении фортепиано”. Надо признать, что певица на этот раз была “в ударе”, что (хотя бы частью) искупало недостатки ее дикции. С подлинно “неслыханной простотой” завершился тогда этот цикл сравнительно новой для слушателей песней “Невеста” (на слова стихотворения Блока “За гробом”):

Божья Матерь “Утоли мои печали”

Перед гробом шла, светла, тиха.

А за гробом — в траурной вуали

Шла невеста, провожая жениха...

Второе отделение было хоровым: “Ночные облака” и “Песни безвременья” прозвучали в отточенном исполнении хора Минина (при участии камерного состава Республиканской русской хоровой капеллы имени Юрлова). Как обычно, Свиридов с женой слушали музыку, сидя не в гостевой ложе, а в шестом ряду партера. В последней из “Песен безвременья” — “Иконе” (“Вот он, Христос, в цепях и розах...”) — Образцова прекрасно спела сольную партию; по настойчивому требованию зала эта вещь была повторена. Затем Свиридову пришлось выполнять обязанность, которая, как мне всегда казалось, была для него в тягость, — идти на вызовы.

Когда восторги публики закончились, композитор ушел за сцену, а его жена задержалась в зале. И тут меня словно бы что-то (или Нечто) толкнуло — подойдя поближе, я обратился к ней по имени-отчеству.

Эльза Густавовна вопросительно взглянула на меня. Я назвался.

Сразу же, без малейшей паузы последовало:

— Пойдемте, я вас представлю.

Она провела меня в небольшую комнату за сценой, где стояли две группы людей. В центре первой из них была певица, а во второй шел оживленный разговор между Свиридовым и незнакомым мне человеком.

Эльза Густавовна сказала собеседнику композитора (лишь годы спустя мне станет ясно, что это был кинорежиссер Швейцер): “Михаил Абрамович, Вы человек свой, а я хочу представить Юрию Васильевичу...” — и назвала меня.

То, что случилось потом, — невозможно забыть: Свиридов раскрыл мне свои объятья... Я, надо сказать, растерялся, но деваться было некуда. Мы обнялись и даже постояли в обнимку несколько мгновений.

А вот слова, сказанные Георгием Васильевичем в те недолгие минуты, исчезли из памяти совершенно. Наверное, это были такие же страстные и добрые слова, которыми он приветствовал меня в нашей переписке. Недавно, перечитывая черновики своих писем композитору, я смог вспомнить только, что именно в том первом разговоре Свиридов упомянул о знакомстве С. С. Гейченко с Клюевым (этот сюжет вскоре получил дальнейшее развитие, о чем — немножечко ниже). Документальной же памятью о вечере 24 марта осталась мне лишь собственная помета на концертной программе: “Первая встреча”. Позже, на других концертах, я еще дважды подходил к Свиридову, но о чем шла речь во время этих коротких бесед, я не помню. Но эти встречи, как по-канцелярски написал я попозже (13 сентября 1982 года) композитору, “стимулировали меня” — и очень сильно — к дальнейшей поисковой деятельности в “клюевском” направлении.

Я отправил в Михайловское письмо, в котором, сославшись на слова Свиридова, попросил С. С. Гейченко поделиться тем, что он помнит о Клюеве. 22 июля Семен Степанович ответил мне:

Уважаемый Сергей Иванович!

С Николаем Алексеевичем Клюевым я был знаком много лет. Познако­мился еще в 20-х годах. Познакомил меня мой знакомый, ставший в 1924 году сослуживцем, Николай Ильич Архипов, которого я очень близко знал до 1937 года, когда он и Н. А. Клюев были сосланы в Сибирь. Встречался я с Николаем Алексеевичем в Петрограде, Ленинграде и Петергофе, где с 1924 года работал в дворцах-музеях их хранителем. Часто бывал на квартире Клюева, который жил около Исаакиевской площади, рядом с бывшим германским посольством. Дом его стоял во дворе. Квартира была маленькая в одну комнату, разделенную занавеской на две половины. В одной половине была “гостиная”, она же “столовая”, она же “приемная” и все такое прочее... За занавеской была спальня и своеобразная часовня-молельня, в которой горела неугасимая лампада пред старинными прекрасными иконами, привезенными им с севера, из Вытегры. Вещей у Н. А. Клюева было немного, большинством их он гордился, рассказывая: “Вот чашка Наполеона, когда он жил в Москве, а эта кружка из Кремля, а это графинчик Петра Великого” и т. п. В книжном шкапу и сундуке, стоявшем возле него, он хранил свои книги, среди которых было много с автографами — Блока, Городецкого, Есенина... Здесь он хранил свои северные сувениры, разные бумажные свитки, разные рукописные книги и бумаги XVII — XVIII веков.

Выступал он публично не часто. С удовольствием приходил на наши молодежные сборища. Вместе со всеми “прикладывался” к рюмочке... Читал свои стихи вдохновенно и даже с какой-то “хлыстовщиной” — большим экстазом, входя в раж, он даже рвал на себе рубаху...

Одежда его была “деревенская”. Он носил обыкновенную русскую рубаху (синюю, голубую, розовую), кафтан-поддевку шерстяную. Зимой ходил в шубе с узким кушаком, шапке меховой, в сапогах с голенищами гармошкой.

Любил рассказывать о своих снах. Во сне бывал он и в Африке, и Голландии, Испании и Иерусалиме, встречался с Ефремом Сириным, Иоанном Богословом, В. И. Лениным.