Журнал Наш Современник 2008 #9

Восторженное чувство вселения требовало закрепления, причем конкретного. Ведь как у нас: если хорошо, то надо ещё лучше. Я подбросил и в печь и в подтопок поленьев поосновательней и отправился в магазин. Мимо дома проходил черноватый мужчина в желтой телогрейке. Снявши потёртую шапку, протянул руку, представился Аркадием. Поздравил с покупкой, просил по всем вопросам обращаться к нему.

–  Дрова, картошка, овощи какие - нет проблем. Со служебного входа. В магазине, куда, оказывается, шел также и Аркадий, я взял посудину.

Естественным было то, что приглашу Аркадия. Стал брать закуску. В кармане пока шевелилось, брал, что подороже.

–  Ты идёшь, Аркаша?
– спросил я.
– Или что-то покупать будешь?
– Зачем было церемониться, всё равно же на "ты" перейдем.

–  Нет, я так зашел, - отвечал он.

Продавщица хмыкнула. Мы пошли к выходу. На крыльце Аркаша как-то поёрзал плечами:

–  Знаете что, разрешите к вам обратиться.

–  К тебе, - поправил я.
– К вам - раздельно, квас вместе.

–  По рукам!
– воскликнул он.
– Ты взял очень дорогую, я видел. Но ты ещё возьми пару-тройку бормотухи, левой водяры. Потом поймёшь, для чего. Но если нет возможностей, не бери.

Но я уже начал понимать. К крыльцу двигалось несколько, как говорили раньше, темных личностей. Я понял, что придется поить и их. Если хочу иметь тут благоприятную атмосферу для жизни. Нельзя же показать себя скупым, нелюдимым.

–  Но почему плохую брать. Возьму, что получше.

–  Не надо, - решительно опроверг мой порыв Аркаша.
– Им без раз-

ницы. И кильки пару банок возьми. У них желудки, как у шакалов. Бык помои пьет, да гладок живет.
– И почему-то добавил: - Не бедность страшна - безденежье.

Рукопожатия новых в моей жизни людей были искренни, крепки, имена их я не запомнил. Они дружно заявили, что давно знали о моем предстоящем въезде в село, пребывали в нетерпении ожидания, и что сегодня, сейчас, одновременно с моим приездом, наступает полнота человеческого ожи-вотворения этих пределов. Витиеватость приветствия вернула меня в магазин, где я отоварился дополнительно и основательно. Продавщица многозначительно на меня посмотрела.

НАЧАЛО НОВОСЕЛЬЯ

Около дома нас ждали ещё трое. Завидя нас, стали прямо ногами разгребать дорожку к дому. Тоже трясли и сжимали мою заболевшую правую руку. На крыльце шумно и старательно топали ногами, оттряхивая снег. Крыльцо содрогалось.

Вот такая артель ввалилась в мои хоромы. В них уже было можно снять верхнее одеяние. Замороженные стёкла в окнах начинали сверху оттаивать. Пальто, телогрейки и шубы свалили в угол. Снова обменялись рукопожатиями. Я просил всех называть меня на ты.

–  Мы Господа на Ты называем, а друг с другом будем чиниться.

–  То есть вы, то есть… ты не чинодрал?

–  Обижаешь.

Аркаша распоряжался. Со двора тащили доски, клали на табуретки, получались скамейки. Два ободранных стола застеливали, как скатертью, - нет, не старыми газетами, - а очень приличными листками белой неиспользованной бумаги.

–  Откуда такая?

–  Да тут всего выше крыши, - отвечали мне.

Аркаша давал знак, что всё потом объяснит. И он, да и все, да и я, что скрывать, очень хотели скорее приступить к основному событию новоселья.

–  Прошу!

Зашумели, рассаживаясь. Кто-то сел на пол, но кричал, что ему и так хорошо, падать некуда.

–  Мы тебе всё обустроим, - горячо обещали они.
– Вешалку из карельской березы притащим. Дом же с вешалки начинается. Не только театр, а?
– И хлопали по плечу.

Аркаша отозвал меня в кухню.

–  Налей им по сто, ну, по сто пятьдесят и выгоняй.

–  Это нехорошо.

–  Тогда совсем не выгонишь. Ну, ты - хозяин, твоя касса, но я предупредил.

–  А они женатые?

–  Кто как. Но здесь нет.

–  А ты женат?

–  Да как скажешь, - отвечал Аркаша. В кухню просунулось два небритых лица.

–  Аркаш, горит!

–  Цыть!
– прикрикнул Аркаша.

От старых хозяев остались треснутые чашки, толстые мутные стаканы, но их всё равно на такой табор не хватало. Но оказалось вдруг, что у некоторых стаканы были с собой.

–  Сами наливайте, - велел я, за что и получил от Аркаши пинок под столом по ноге.

Запах сивухи заполнил застолье. Опять же, пнув меня под столом, Ар-каша подставил мне посудину, как я понял, налитую из качественной бутылки. Этим он давал мне понять отличие нас с ним от основной массы.

–  Обождите, хоть колбасу нарежу, - сказал я.

Но они дружно загудели:

–  Да зачем, да что ты, да разве мы не едали, да и зачем ты на еду тратился, себе оставь, рукавом занюхаем.

–  Поднимем стаканы да хлопнем их разом, - возгласил Аркаша. Я видел, что он тоже торопится выпить.
– С новосельем! Да скроется разум!

–  Да скроется тьма!
– поправили Аркашу.

–  Во тьме скроется разум!
– бодро добавили и к этому. О, тут народ собрался грамотный.

–  Ты, солнце святое, гори!
– И я вознес свой граненый кубок.

–  Кустиком, кустиком!
– кричал невысокий бородач.
– Сдвигайте стекло.

Сдвинули. И правда, получилось, как кустик, выросший над столом на секунду и сразу распушившийся. Пошло у всех, кроме одного. У него, как говорится, не прижилось, его замутило, он выскочил.

–  Это называется: раз травил я в окно, было душно не в мочь, - такая была реплика.

Бедняга вернулся побледневший, но ещё более желающий выпить. Ему налили, но велели пить не сразу, не тратить драгоценность, а отпивать по столовой ложке и прислушиваться к организму. Все с таким состраданием смотрели на беднягу, так солидарно морщились, что участие ему помогло. Больше его не тошнило. Он стал порываться рассказать анекдот, но не мог его вспомнить.

–  Сегодня не твой день, - сказали ему.
– Не ходи в казино.

Добрались и до закуски. Смели и колбасу, и сыр, и всё остальное. Хлеба я умудрился не купить, но о нём и не вспомнили. Мазали масло прямо на колбасу. Особенно любовно отнеслись к селедке. Снова налили. Наливал Ар-каша. Не забывал и меня, и себя. Надо ли говорить, что почти все они уже вовсю курили.

–  А-а!
– вдруг крикнул бледный мужчина.
– Вспомнил! Вот! Один мужик всегда брал в магазине одеколон "Тройной". А тут приходит, просит ещё одеколон "Сирень".
– "Зачем тебе?" - "Будут дамы".