Журнал Наш Современник 2009 #3

А тогда, осенью 1907 года, он пишет ей письмо, где упоминает ещё одного ближайшего себе человека того грозового времени.

"Решился опять написать Вам — от Леонида Дмитриевича не получаю ничего, он велел мне писать В. С. Миролюбову, Тверская, 12, я посылал ему два заказных письма, но ответа не получал. Смею просить Вас — передать присланные стихи Миролюбову — или Л. Д.

Простите, пожалуйста, что я Вам пишу, но, поверьте, иначе не могу, не могу прямо-таки терпеть безответности. Очень тяжело не делиться с Леонидом Дмитр/иевичем/ написанным. Если бы Вы знали мои чувства к нему — каждое его слово меня окрыляет — мне становится легче. 23 октября меня вновь зовут в солдаты — и мне страшно потерять из виду Леонида Дмитриевича — он моё утешенье.

9 месяцев прошло со дня моего свидания с Л. Д., тяжелы они были — долгие, долгие… И только, как свет небесный, изредка приходили его письма — скажите ему об этом.

Прошу Вас — отпишите до 23 октября, — а потом, поди знай, — куда моя голова — покатится".

Леонид Дмитриевич Семёнов, внук знаменитого путешественника, получившего в 190б году для себя и всего своего потомства фамилию "Семёнов-Тянь-Шаньский", был из тех русских мальчиков начала ХХ века, что в своих исканиях готовы с горящими сердцами идти, что называется, "до упора", не взирая не то что на какие бы то ни было препятствия, а на течение самой жизни. Под впечатлением сиюминутного потрясения они готовы "сжигать всё, чему поклонялись, и поклониться всему, что сжигали" и с тем же горячим упорством идти до конца в новом направлении…

Мария Добролюбова была страстной любовью Леонида и считалась его невестой. Сам же Семёнов, студент историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, начинал как поэт-младосимволист с подражаний Сологубу, Бальмонту, Брюсову и, в особенности, Блоку, а в общественной жизни — как ярый монархист-"белоподкладочник". После расстрела 9 января 1905 года он бросил университет и вступил в РСДРП. Александру Блоку он писал в это время письма, полные признаний в своем новом "усовершенствовании": "Набросился на Маркса, Энгельса, Каутского. Открытия для меня поразительные! Читаю Герцена, Успенского. Всё новые имена для меня!" А прочтя впервые "Что делать?" Чернышевского, поделился впечатлением: "Поразительная вещь, мало понятая, неоценённая, единственная в своём роде, переживёт не только Тургенева, но, боюсь, и Достоевского. Сие смело сказано. Но по силе мысли и веры она является явлению Сократа в древности".

Вот так. Ни больше, ни меньше.

Опростившись и "уйдя в народ", он вёл революционную пропаганду среди крестьян Курской губернии, дважды был арестован, жестоко избит, а о гибели Марии узнал по выходе из тюрьмы. Пять раз был в Ясной Поляне у Толстого, которому привозил свои рассказы, и кроме тесного общения с Александром Добролюбовым поддерживал сношения с христами, скопцами и бегунами. Одно время проживал в христовской общине в Данковском уезде Рязанской губернии, где вскоре доведётся побывать и Клюеву.

Отношение Леонида к официальной церкви вполне воплотилось в стихах, напечатанных в "Трудовом пути".

Снились нынче мне попы Бородатые, седые, Жирно-масляные, злые, В смраде сдавленной толпы, С волосами завитыми, Все с крестами золотыми… Совершали злое дело, Убивали чьё-то тело, Выпивали чью-то кровь. Страсти грезились и муки, Воздымались к небу руки, Пели скорбно про любовь, Так униженно просяще, Заунывно и слезяще, Точно вправду убивали Там Того, кого назвали Сыном Божиим они…

Естественно, Клюев не мог пройти мимо такого человека, не сойтись с ним, как и с Добролюбовым. Трудно сказать, когда именно произошло их знакомство, но, скорее всего, оно состоялось через уже знакомый нам Крестьянский союз, членом которого был Леонид Семёнов.

В начале 1907 года Клюев обнаруживается в Санкт-Петербурге, — пытается завязать серьёзные литературные связи в столице. О стихах, которые он показывал Леониду, у которого уже вышло "Собрание стихотворений" (единственный прижизненный сборник), появилась коротенькая информация в газете "Родная земля" в рубрике "Календарь писателя":

"В литературных кругах говорят о девятнадцатилетнем поэте-самоучке крестьянине г. Клюеве; как ни странно, но стихи его написаны в декадентской форме".

Собственно, из известных нам на сегодняшний день стихотворений Клюева этого времени в полном смысле слова "декадентскими" можно назвать лишь стихотворение "Вот и лето прошло, пуст заброшенный сад… " (и то, здесь, скорее, не "декаданс", а нота мещанского романса) и написанные в духе раннего символизма "Немая любовь", "Мы любим только то, чему названья нет…", "Холодное, как смерть, равниной бездыханной…" Последнее стараниями Леонида Семёнова и было напечатано в "Трудовом пути". Клюев, ещё только начинавший обретать собственно поэтический голос, был, естественно, на этих порах заражён символистской поэтикой, казалось, вполне предназначенной для того, чтобы незримое, неведомое преподнести читателю на блюдечке, сервированное по всем правилам "нового искусства".

Мы любим только то, чему названья нет, Что, как полунамёк, загадочностью мучит: Отлёты журавлей, в природе ряд примет Того, что прозревать неведомое учит.

Немолчный жизни звон, как в лабиринте стен, В пустыне наших душ бездомным эхом бродит; А время, как корабль под плеск попутных пен, Плывёт и берегов желанных не находит.

И в этот ряд примет, знакомых по строкам Владимира Соловьёва, Николая Минского, Дмитрия Мережковского, Константина Бальмонта, вроде бы уже ставших общим местом для их последышей, — вторгаются приметы родного поэту Русского Севера, и сама мелодия стиха обретает затаённую тревогу, словно притаившуюся в олонецком сосновом бору.

Избушка ветхая на выселке угрюмом Тебя, изгнанницу святую, приютит,

И старый бор печально-строгим шумом В глухую ночь невольно усыпит.

Но чуть рассвет затеплится над бором, Прокрякает чирок в надводном тростнике, — Болото мёртвое немереным простором Тебе напомнит вновь о смерти и тоске.

А 15 июня Клюев пишет Леониду Семёнову письмо, содержащее несколько просьб.

"Получил Ваше дорогое письмо, в котором Вы пишете, что одно моё стихотворение последнего присыла предложено "Русскому богатству", а одно помещено в майской книжке "Трудового пути". — За всё это я очень благодарю Вас… — Рассказ Ваш, про который Вы говорите — мне читать не приходилось. Читал только стихотворение "Проклятье", но оно было вырезано из журнала и прислано мне в письме из Петрозаводска — по моей просьбе одним из моих товарищей. Стихотворение "Проклятье" мне очень нравится: таким, как я, до этого далеко. Больше мне ничего Вашего читать не приходилось… Хотелось бы мне просить Вас прислать мне хотя ту книжку "Трудового пути", в которой моё стихотворение, а в случае помещения в "Русское богатство" — то и эту книжку. — Если и этого нельзя — то хоть что-либо из новых поэтов".

"Новых поэтов" Клюев читает жадно и придирчиво, постигая их систему образов и символов, вслушиваясь в музыку стиха… Близкого он находит себе немного, а его уничижение перед Семёновым, как перед поэтом, кажется несколько смешным даже на фоне тогдашних клюевских стихов, в отдельных строках которых уже ощущается мощь и твёрдость пера, Семёнову и не снившаяся.

Если Клюев держал в руках 7-й номер "Трудового пути" за 1907 год, он не мог, вчитываясь в "Строки из серии свобода" Семёнова, в его надрывный истеричный верлибр, переходящий в анапест и занимающий почти две с половиной журнальных страницы, даже встречая строки, которые не могли не быть близки Николаю ("Травы, травушки, мои братцы родимые! Я бы и рад погрузиться в их влагу, я бы и рад погрузиться в их сон, я бы рад в них забыться их жизнью, но для жизни иной я рождён!"), не мог не заметить рядом шестнадцатистрочного стихотворения Иннокентия Анненского "Милая", одного из драгоценнейших созданий русской поэзии ХХ века… "Милая, милая, где ж ты была Ночью в такую метелицу?… " — "Горю и ночью дорога светла: К дедке ходила на мельницу"…