Журнал Наш Современник №5 (2002)
Шрифт:
Помните, как школьною порой
Мы, юнцы, в Чапаева играли?
Только это не было игрой —
Мы азы Победы постигали.
Он имел право перекинуть столь длинный мост от мальчишеских игр к великой Победе, потому что прошел по этому мосту сам, прошел, срываясь и падая, на ходу перебинтовывая раны, но ни в чем не раскаиваясь. “Было в нашем подвиге солдатском /Внутреннее, личное веленье”, — подтвердил он сказанное выше в другом стихотворении. Очень важное свидетельство! Веление Родины для его поколения было личным велением каждого.
Прошло почти двадцать лет, как отгремели последние залпы
Глаза...… закрою на минуту,
И сразу, тут как тут,
Вновь силы дьявольские люто
Вокруг меня взревут... —
делится он своей бедой с читателями. В другом стихотворении — более конкретно:
Высота...… И падают солдаты —
Руки врозь — в колючую стерню,
Словно все на свете автоматы
Рубят их, сердечных, на корню.
Путь, пройденный им от Сталинграда до Берлина, предстает в этих кошмарах одним грохочущим и дымным, “солдатским полем”, на котором — что ни ночь, то бои, бои, бои...
Скрежет танковых траков
На поле моем
Поднимает с постели ночами.
Я по “тиграм” во сне бронебойными бью...
Добро бы одна ночь такая. А если их бесконечная мучительная череда?!
О Господи, — взываю я тогда, —
Яви одну-единственную милость
И сделай так, чтоб мне война
Не снилась
Отныне и вовеки. Никогда.
Но если бы только сны... Душу угнетала и сама память о войне. И не было способа если не избыть ее, то хотя бы приглушить, кроме одного: рассказать, переплавить в стихи. Стал замечать: опубликованные, они живут отдельно от автора. Рассказать — и тем самым хоть немного разгрузить, облегчить душу. Да и не имел он права унести эту память с собой... Любое свидетельство о войне, а свидетельство окопного солдата особенно, не будет лишним для потомков. Мог ли, к примеру, генерал, пусть даже самый боевой, припомнить после войны вот такую картину:
Мы под обугленным селом,
Чумазые, как черти,
Который день в снегу живем,
За сто шагов от смерти.
За сто берет и автомат,
Кучней ложатся мины...
Но пострашнее для ребят
Мороз, что дубит спины.
Шинель — не зимнее пальто,
И пахнут дни не щами.
Баланду в термосах — и то
Подносят к ним ночами...
Добавлю (по собственному опыту): днем об этом и думать нечего. Днем (это уже из стихотворения самого М. Борисова):
Мины землю рубят, как зубилом,
Как кувалдой, лупят “мессера”.
Обращает на себя внимание и еще одна подробность из приведенного выше стихотворения: “Подносят баланду”, а не щи, — бывало так на фронте... А хочется щей, домашних, горячих... И поскольку при “жизни” в окопе разрывы мин и снарядов — повседневная реальность, а щи — мечта, то, вполне естественно, они и снятся:
В окопе, промороженном до хруста,
Мне снятся щи,
Домашней варки щи.
О таком сладком сне невозможно было не рассказать соседу по окопу. И никакие другие слова не могли венчать тот рассказ, как только эти:
Бывает же такое наважденье —
Идет война, а снятся только щи.
А сколько зримых деталей, достоверных жестов и выразительных реплик в стихотворении “Психическая атака”! Она действительно была такая со стороны противника, и наводчик орудия сержант Борисов, отражая ее, не сдрейфил, отличился и храбростью, и боевой выучкой. Цитировать такое стихотворение — только портить его. Думаю, читатель извинит меня, а может, и поблагодарит, если я приведу его полностью.
Психическая атака
Они идут за рядом ряд,
Как три лавины,
За ними Ворошиловград,
Пол-Украины.
И тянет явно коньяком
От их походки...
А мы скупым сухим пайком
Заткнули глотки.
Припали к снегу, затаясь,
Мороз по коже:
Идет коричневая мразь —
И все же, все же!
У дула черное кольцо,
Не видно неба,
Мне пистолет сует в лицо
Комбат свирепо.
Орет:
— Ты, Мишка, сибиряк,
По скулам вижу.
Дай подойти им, так-растак,
Как можно ближе! —
Мой командир еще орет,
А сам при этом
Плашмя со лба стирает пот
Тем пистолетом.
Меня он знает — не слабак,
В мозолях плечи.
Я подпущу врага и так
Под хлест картечи.
И подпустили мы его,
И смерч ударил.
Не видно больше ничего
В смердящей гари.
Комбат опять орет:
— Растак,
Бери пониже!
Ты — настоящий сибиряк,
По хватке вижу!..
А враг нахрапом прет и прет
К моей траншее,
И у меня холодный пот
Бежит по шее.
Порушил цепь убойный град,
Мутится разум...
Но бью еще — и новый ряд
Ложится наземь.
Наверное, много еще стихов о войне написал бы пушкарь Михаил Борисов. И в русской батальной поэзии заметно прибавилось бы “горькой правды о солдате” (его слова), которой недостает в стихах сочинителей, видевших войну со стороны. Да и лирика не была ему чужда. Не раз смотревший смерти в глаза, он имел право, так сказать, посидеть у тихой речки, помечтать, подивиться всему сущему на земле, и даже самому мирозданию: “С какой звезды я прилетел сюда /На Землю эту грешную? Откуда?”