Журнал Наш Современник №5 (2002)

Сергей Козлов,

директор Горноправдинской средней школы

Ханты-Мансийского АО,

член Союза писателей России,

п. Горноправдинск, Тюменская обл.

Русская идея уходит

Уважаемый Станислав Юрьевич!

А как Вы думаете бороться с тем, что происходит в России? Я — из той рыночной пыли, о которой Вы говорили в своем труде “Поэзия. Судьба. Россия”. Магистр с/х наук, закончил Университет дружбы народов в 1995 г. Мне 34 года. Торгую продуктами — по мелочи. Зарегистрировал казачью организацию в г. Троицке в Подмосковье. Я бы хотел организовать в моем родном Обнинске филиал вуза с ядром — культурологическим факультетом. В этом, например, заинте­ресована Государственная Академия славянской культуры. Там можно было бы собирать патриотическую молодежь, возможно также присоединение катехи­заторского факультета Свято-Тихоновского богословского института (одно время я учился и там на очной форме). Цель “моего” факультета — выработка школьных и вузовских программ, обучающих мыслить, помнить родство, быть русскими по духу.

Ваше исследование “Поэзия. Судьба. Россия” проникает глубоко в душу. Ваш текст буквально трепещет, мысль пульсирует, течет, живет. Т. е. Вы пристально вглядываетесь не только в “феномены”, приходящие к Вам извне, но и во всплывающие в Вашем сознании из глубин. Это и есть тот принцип любой верной обучающей программы. Вы — истинный Учитель непредвзятого мышления. Мышления — исследования, самоисследования. Что может быть сейчас важнее школы — верной, правильной, умной?

Я хочу сказать о том, что вызревает (или уже почти вызрело) в моем поколении. Абсолютное большинство людей моего возраста — с высшим образованием и без него — подались в торговцы, челноки, работники фирм. Кто и уехал. Читающих “НС” среди моих ровесников — мизер. Деньги становятся фокусом “духовности”, так как сколько ты заплатишь — такова твоя среда проживания, общения и т. д. Родина, конечно, у моих ровесников еще чувствуется, но как нечто пусть пока еще большое и живое, значительное, но уже отдаленное, неудобное, дискомфортное, “перпендикулярное” всеобщему духу выживания , даже как нечто пугающее: “Лучше бы этого не касаться” (из наиболее мягких высказываний).

Подавляющее большинство моего поколения не желает “кровоточить душой”, мыслить, выстрадывать то, что все еще шевелится в сердце, более того, желает цинизма: “Родина — это там, где мне хорошо”.

Русская идея все глубже уходит в область чистой метафизики и религиозности (а опросы свидетельствуют, что лишь около 4% крещеных по-настоящему воцерковлены. — о т ред. ). И это вещи уже почти решенные, и говорю я с Вами как бы из совсем недалекого будущего — необнадеживающего. В Обнинске, откуда я родом, евреи возглавляют поэтические объединения, ведут беседы в православных храмах, обустраивают свои американские программы. Славяне, как всегда, ершисты, сложны, раздроблены. И это тоже — проблема школы.

С уважением

Андрей Чирков,

ст. Анастасиевская,

Краснодарский край

СЛОВО НАДЕЖДЫ

Уважаемая редакция!

Публикация Игоря Ростовцева “Рукоять меча Божьего” в № 6 за минувший год оставила неопределенное чувство... Казалось, о войне столько написано и сказано, что нового, пожалуй, не сказать. Подвиги на войне и в тылу цементировали Победу. А подвиг Духа был один на всех в этой войне.

Историкам действительно удивителен тот факт, что в первые же месяцы сам Сталин И. В., советское правительство, коммунистическая партия пересмотрели свой взгляд на деятельность православной церкви. Православные со всей страны на собранные средства снаряжали танковые подразделения, отдавали в Фонд обороны деньги, золотые и серебряные украшения. Не только с верой в Победу, но и с верой в Бога шли люди в бой. Друзья познаются в беде. Митрополит Гор Ливанских Илия Карама был одним из них. Удивительна судьба этого человека, но удивительней то, что к его слову прислушались. Слово Надежды и Спасения было услышано. Поистине: “...в начале было слово...”. По своей жизни мы знаем, как нужно бывает это слово тем, кому необходима поддержка. Историческая память не дает покоя. ХХ век — “век антихриста” — прошел, а покоя в душе нет. Мир стал хрупок, как никогда. Жизнь человеческая по-прежнему стоит немного. Бушуют политические и экономические кризисы, не удалось построить светлое коммунистическое общество, не получится и со светлым капиталистическим. Нет ответа на вопрос: “Правильно ли живем?” Для Илии Карамы не было чужого горя, для каждого у него был кусок хлеба или слово надежды. Кто сегодня скажет нам его? Миром правит ненависть. События в США (террористический акт 11 сентября) тому подтверждение. Мир снова на грани мировой войны. Удар “возмездия” не решит проблемы, а переведет ее на рельсы войны. “Все — против всех”. “Кто не с нами, тот против нас”. И опять кровь, ненависть. Война вновь подбирается к нашему порогу. Но сегодня нет того народа, который может объединиться перед лицом общенациональной катастрофы. На мой взгляд, сегодня в обществе доминируют корпоративные интересы. Нация разобщена. Людей не объединяют общенациональные интересы: их просто нет. Девиз сегодня: “Не живем, а выживаем!” Хочется думать, что в какой-то миг оживет историческая память, и наш народ вспомнит моменты поистине общенационального испытания и триумфа.

На историческом пространстве у России не так много было искренних друзей и радетелей. Митрополит Гор Ливанских Илия Карама молился за Россию, и она была спасена. Сегодня мы на пороге новых испытаний. Вера уходит из душ людей, а пустоту эту заполняет ненависть. Сегодня никто не рушит храмы, разруха в умах и пустота в душах. Лев Николаевич Гумилев писал о том, что каждый народ уходит с исторической арены, уходит, теряя пассионариев, тех, кто определяет развитие общества, выражает интересы людей.

Неужели пробил и наш час? Оскверненные уста не прочтут молитву, грязные руки не сотворят креста, пустое сердце не сотворит добро. Остается уповать на помощь Небесной Заступницы и молитвы таких людей, как Илия Карама.

Родионова Людмила Валентиновна,

учитель истории школы № 520,

г. Москва

“Испуг — общая черта эпохи”

Удивительно состояние человека, лишенного нравственных и духовных — как бы ни было расплывчато слово “дух” — понятий, для которого добро и зло безразличны, но все равно возможно . Ложь для него не имеет дурного запаха; к правде он не испытывает естественного доверия по родству... Для него существуют только мнения и относительный успех того или иного образа действий. Если когда-то и говорили о “силе правды”, то такой человек знает только о правде силы . Короче говоря, это человек, созданный повседневным чтением газет или сам для них пишущий, человек эпохи демократии. И мне хотелось бы знать: приводит ли демократия — в самом широком смысле, как жажда равенства, — к растлению масс, или же растление масс и демократия только сопутствуют одно другому?..

Человечество ныне искушается властью и страхом . “Чудо, тайна и авторитет” сократились до “власти и страха”; власть — вместо чуда, страх вместо авторитета, тайна же выпала вовсе. И “власть” здесь имеет двоякий смысл: власть над природой и власть над массами , причем чем шире одна, тем сильнее другая. За небывалую власть над природой массы платят небывалым подчинением и понижением уровня . Мы видим оскотинивание, расчеловечивание, развенчание человека на пути к все большей власти — над природой, над неживыми вещами, над всем, кроме собственной души. Человек, можно даже указать правило, тем более властвует над внешними вещами, чем менее владеет собой. Предел самообладания есть предел мирской нищеты, выход из общества и истории. Государство аскетов едва ли может рассчитывать на продолжительное существование, но и обратная крайность, общество исключительно внешних стремлений, не может быть долговечно. Его единственная скрепа — непрерывное расширение, непрерывное движение во всех направлениях, побольше шума и суматохи, которые внушат гражданам видимость смысла в их жизни. Общество не верующих в смысл жизни может быть только обществом самоубийц...

Мы были свидетелями десятилетий безответственной раскачки человеческой души. Внушали человеку нравственные заповеди и тут же показывали, что все дозволено . В сущности, это были судороги гуманизма и “просвещения”. От вполне растленного человека требовали и требуют, чтобы он остался христианином в отношении к ближним и гражданином по отношению к государству. Сытые и благополучные проповедники безнравственности полагали, что их сытая и благополучная жизнь останется такой вечно; что они растлят народы, а государство, под сенью которого они живут, останется все таким же просвещенным и благоустроенным и, главное, безопасным... “Врете, мерзавцы!” Не останется! Государство держится на совести, и только одной совестью, во всяком случае, то государство, которое желает быть долговечным. Впрочем, мы опоздали, безнадежно опоздали. Старое начало падать и будет падать, пока не развалится окончательно. Конец теперешнего культурного мира приблизился, хотя это и не тот конец, о котором говорит Апокалипсис. Кстати, к сведению боязливых надо заметить, что смысл Апокалипсиса не в том, что “будут ужасы”, а в том, что будет конец Истории . Без понятия о конце и суде Апокалипсис бессмыслен. Простодушное желание видеть во всяких ужасах признак апокалиптических времен — признак житейского, я даже сказал бы: грубо материалистического понимания Библии, но оно свойственно нашему времени.

Испуг — общая черта эпохи. Ясность и прозрачность душевной жизни не поощряется сим временем — не в последнюю очередь, думаю, потому, что человеком с ясной и безбоязненной душой труднее управлять. Легче всего подчинять волю испуганных и смятенных. Побуждения управителей, каким бы родом “народовластия” они ни прикрывались, всегда одинаковы: до предела уменьшить разнообразие личного поведения среди управляемых; согнать как можно больше народа в одно большое стадо или, если это не удастся, в несколько стад поменьше. Власть бережет усилия, дабы не иметь дело с личностью, ведь личность своевольна и упряма. Многими управлять легче, чем одним. Современная власть это знает и никогда и нигде не оставляет человека одного. Что же делать тому, кто не хочет быть испуганным и подчиненным? Сохранять прозрачность и чистоту души несмотря на все усилия власти и тех, кто ей служит. Пусть ищут и находят себе испуганных рабов: мы постараемся остаться свободными.

Как же нам, свидетелям неудержимого упадка всего человеческого, быть с общераспространенной верой нашего времени, с “верой в человека”? Признаюсь, моя вера в человека есть почти что только вера в себя и в тех, кого я люблю. Она не распространяется не все человечество; ко всему человечеству я отношусь скорее с сомнением. Говоря откровенно, я верю в сильных и их подвиг, в сильных и в тех, кого сильные могут защитить. Притом я понимаю, что мужество не обязательно длится, и тот, кто раз был героем, не обязательно снова им станет. Героями становятся не навсегда, а на время. Стой против судьбы, отбей сегодняшний натиск — большего нельзя требовать... Слабые же будут пищей или почвой для зла, если рядом с ними не окажется сильных.

...Теперь вы никого не убедите в том, что высшие ценности суть действительно высшие и потому могут требовать себе подчинения от ценностей второстепенных. Преимущество более сложного над простейшим больше не очевидно. Эпоха тяготеет к простейшим мыслям и простейшим формам их выражения при повседневном увеличении сложности обслуживающих общество машин. Я говорю, конечно, о культуре — именно в ней простое господствует. Все то, привычка к чему вырабатывается только длительным воспитанием и самовоспитанием, изгоняется из жизни... На место ясных и выработанных понятий, на место лестницы ценностей становится такая шаткая мера, как “успех”. Что есть добро? То, что имеет успех. Что есть зло? То, что не имеет успеха... А нужна ли еще кому-нибудь четкость понятий? Или она, как и даруемая четкостью понятий ясность мышления, необходима слишком малому меньшинству — просто интеллектуальная роскошь? “Четкость понятий и ясность мысли мешают получать удовольствие; удовольствие изгоняет мысль — так не лучше ли отказаться от мысли?” Так может рассуждать современное большинство. Нельзя сказать, право оно или нет, — хотя бы потому, что в решениях относительно себя самой личность всегда права. Но принять мир, отказавшийся от мышления и выражения мыслей, я никогда не смогу.