Журнал Наш Современник №8 (2003)

Йован Маркович исполнил обещание, прорвавшись в Приднестровье с “блокадной” сербской делегацией. Вот только на открытие они не успели: микроавтобус сломался в молдавской деревушке под Тирасполем, и до нас они добрались только к ночи.

Конечно же, не все желающие смогли попасть на торжественное открытие. Мы предвидели это и установили на площади большой экран, благодаря которому сотни людей наблюдали за происходящим в зале, пели, танцевали и веселились прямо под открытым небом. А по окончании церемонии открытия небо Тирасполя заполыхало красочным салютом. Приднестровцы праздновали двухлетие со дня окончания войны. Открытие “Золотого Витязя” совпало с Днём Победы. Я не припомню такого яркого праздника даже в лучшие советские времена.

Встречи со зрителями Тирасполя, Бендер, Дубоссар, просмотры, пресс-конференции, интервью, приёмы, щедрые застолья, собрания оргкомитета, ночные бдения — спать удавалось 2—3 часа в день.

Было очевидно, что “Золотой Витязь” стал самым ярким и запоминаю­щимся событием в жизни республики, его положительно оценили все местные СМИ, и только газета 14-й армии генерала А. И. Лебедя высказала негативное отношение к проведению в Тирасполе III МКФ “Золотой Витязь”. Посвященная событию статья была напечатана под заголовком “Пир во время чумы”. Несмотря на наше приглашение, не приехал на открытие и А. И. Лебедь. Ну что ж, если гора не идёт к Магомету... Первыми наведались в 14-ю армию Г. С. Жжёнов с В. В. Гостюхиным — и были приняты самым радушным образом. Вслед за ними с неменьшим успехом у Лебедя побывали Н. С. Михалков и А. В. Петренко.

Накануне закрытия фестиваля командующего 14-й армией навестил и я вместе с духовником фестиваля архимандритом Иннокентием. Александр Иванович принял нас в своей маленькой комнатке отдыха по соседству с его кабинетом. Предложил чаю с конфетами и сразу — “быка за рога”. Темпераментно, не стесняясь в выражениях, громогласно стал обвинять руководство ПМР во всех смертных грехах: “пьяницы... воры... я их... как г... по стенке размажу...” и т. д.

В ответ я сказал, что не раз уже общался с руководителями ПМР и ни разу не видел их нетрезвыми. Сказал о том, что, на мой взгляд, руководители ПМР решили в Приднестровье самое главное — национальный вопрос: русские, украинцы и молдаване равны и каждый может свободно говорить на своем языке...

Лебедь взвился, резко оборвал меня:

— Достаточно! Всё понятно! Нам не о чем больше говорить!..

Встреча грозила завершиться скандалом, но положение спас отец Инно­кентий.

— Александр Иванович, дорогой, — начал он нежным, успокаивающим тоном. — Вы такой открытый, прямой человек... Вот и Коленька... Он тоже такой открытый, прямой... Ну что же вы будете ссориться...

Не помню, какие ещё слова нашёл отец Иннокентий, только буквально через минуту после этого в ответ на моё настойчивое приглашение на завтрашнее закрытие фестиваля и слова о важности именно его, Лебедя, присутствия, Александр Иванович сказал:

— Ладно... Я буду.

Навсегда останется в моей памяти тот момент закрытия третьего “Золотого Витязя”, когда Алексей Петренко пел сербскую песню “Тамо далэко...”. Я был ведущим, находился за кулисами и не видел того, что происходит в зале. Внезапно раздался странный шум... Перед началом мне говорили о том, что возможна диверсия, могут минировать зал, была долгая проверка здания. Я выглянул в зал и увидел, что под воздействием патриотической сербской песни и необыкновенного её исполнения Алексеем Петренко весь зал поднялся в едином порыве.

Вот в четвёртом ряду, справа — президент И. Н. Смирнов, в этом же ряду, но слева — А. И. Лебедь... Непримиримые враги... И у того и у другого, как у большинства зрителей, в глазах — слезы.

Третий “Золотой Витязь” закончился триумфально.

А в Москве меня ожидал удар — предательство “соратника”. Своего молодого помощника Колю Мельникова я пестовал три года, выводил на орбиту активной творческой жизни, абсолютно доверял ему и сделал поэтому директором не только фестиваля, но и кинотеатра “Повторного фильма” — чудесным образом обретенной крыши над головой “Витязя”. Осознав свою юридическую власть над кинотеатром и возможность “стричь” с него “живые” деньги, Коля украл его у “Золотого Витязя”, указав мне на дверь.

Долго я не мог оправиться от этого удара. В голове не укладывалось, что вот так просто, из корысти, можно спокойно запятнать своё имя позором, превратившись из “патриота и поэта” в мелкого воришку. Ребята из “Альфы” предлагали мне силовое решение вопроса, но я отказался. Пусть остаётся наедине со своею совестью.

Однако надо жить и работать дальше.

1995 год

Езжу по миру, собираю единомышленников. Побывал в Греции у своего старого коллеги по “Мосфильму”, а ныне одного из руководителей греческого кинематографа Маноса Захариоса. Он помог мне устроить отбор фильмов в Греческом национальном киноцентре. На грядущем фестивале в нашем конкурсе будет фильм выдающегося греческого режиссёра Тео Ангелопулоса “Замедленный шаг аиста” (“У черты”) с Марчелло Мастрояни в главной роли. Сам Манос Захариос обещал приехать в Москву в качестве члена жюри.

А Йован в Белграде познакомил меня со многими своими замечательными друзьями, выдающимися личностями сербской культуры. Со Стево Жигоном, великим театральным режиссёром и актёром, и его дочерью актрисой Иваной Жигон, которой отец привил свою всепоглощающую любовь к России. “Без России я бы был никто”, — утверждает он. В конце 40-х годов Стево был студентом Ленинградского ГИТМИКа, ставил спектакли у Товстоногова в БДТ и у Царёва в Малом театре, поставил на сербской сцене почти всех крупнейших русских драматургов и классиков литературы.

Статный, аристократичный, высокорослый красавец и подлинный витязь Драган Кресоя — один из трёх лучших кинорежиссёров сербского кино, даже в условиях блокады ставящий по фильму в год. И каждый его фильм (“Оригинал фальсификата”, “Тёмная ночь”) — это мощная эпическая фреска о прошлом и настоящем Югославии. Я счастлив, что в нашем фестивале принимает участие столько ярчайших, талантливейших людей. Как жаль, что их совершенно не знает Россия — что ж, мне предстоит устроить знакомство.

Давно не бывал я в Польше. Остановился в доме моей дорогой партнёрши по фильму “Легенда”, тогда, в 70-м году — выпускницы польской гимназии, ныне — известной польской актрисы и режиссёра Малгожаты Потоцкой. Она смиренно и с радостью приняла на себя обязанности оргсекретаря “Золотого Витязя” в Польше.

Малгожата показала мне свой светлый документальный фильм “Магические голоса Болгарии”. Она — полька, католичка, сняла такой сердечный фильм о духовном православном песнопении Болгарии, что я вновь открыл и еще сильней полюбил столь знакомую мне страну. Малгожата организовала встречи с моими старыми знакомыми: Анджеем Вайдой, Кшиштофом Занусси, Беатой Тышкевич, Даниэлем Ольбрыхским. В доме Даниэля мы вспоминали 1972 год, когда познакомились с ним в кавалерийском полку под Киевом, где трениро­вались в езде на лошадях, готовясь каждый к своей картине: он — к “Потопу”, я — к “Как закалялась сталь”, где должен был играть Павла Корчагина. Даниэль водил меня по своему дому, с азартом показывал сабли, сёдла, награды... А потом, когда я рассказал ему о “Золотом Витязе”, с жаром сказал: “Я обязательно приеду в жюри. Я буду в русском православном храме креститься справа налево... Мы должны быть вместе — ты, я, Никита...”. Правда, поддавшись ходившим по Польше сплетням о “Золотом Витязе”, он всё же не приехал в Москву, сказав мне спустя несколько недель по телефону: “Ты поддерживаешь сербов, а они агрессоры...”. И сколько я ни убеждал его в важности того, чтобы мы, представители различных государств, по-разному относящиеся к этой проблеме, он — католик, я — православный, объединились на глазах у мира, уговорить Даниэля мне всё же не удалось.

Программу для фестиваля я отбирал на Польском телевидении — главном производителе кинопродукции в стране. По просьбе Малгожаты мне помогала сотрудница международного отдела ПТ пани Барбара Фундалинская. Она любезно, но без лишних эмоций провела меня в комнату с телевизором и принесла несколько видеокассет с отвечающими, по её мнению, критериям “Золотого Витязя” фильмами. Первый же — “Янчо Водолей” молодого режиссёра Яна Якуба Кольского (о нем Малгожата говорила мне как об одном из самых ярких режиссёров Польши) — глубоко тронул меня. Я сидел в пустой комнате, смотрел на экран телевизора, и не было нужды скрывать слезы счастья: я нашёл в современной Польше режиссёра-собрата, полностью созвучного моему сердцу.