Журнал «Вокруг Света» №01 за 1972 год

Я нырнул. Спокойно, чтобы не испугать пикуду, подплыл к ней и только прицелился, как она, шальная, рванет ко мне. И глазом не успел моргнуть, вижу, она уже висит на ноге. Даю слово, боли не было. Если бы не видели глаза, поплыл бы дальше.

Я улыбнулся. Роландо заметил и заговорил быстрее:

— Даю слово, чико! Защипало, как если б обжегся о кораллы, но только когда разжала пасть.

— Сама?

— Ну да, сама! Рукояткой раз пять по голове трахнул, тогда только отпустила и поплыла. Я поднялся наверх, и тут мы оба увидели акулу, верно, Оскар?

Барракуда с двумя гарпунами в голове, брошенная капитаном у самой кормы, еще шевелилась.

Раздавив ложкой таблетки пенициллина на бумаге, я осторожно сдул пудру на рану и прикрыл ее чистой марлей. Большего без врача мы сделать не могли. Чтобы облегчить боль, Роландо выпил таблетку пантопона.

Найти в Ла-Эсперансе местного врача оказалось пустяковым делом. Он, выслушав, что с нами стряслось, прихватил ящичек с инструментами, стерилизатор со шприцами и оказал Роландо первую помощь. Доктор ввел под кожу пенициллин и кофеин, дал таблетку морфия и посоветовал как можно быстрее добираться до Пинар-дель-Рио.

Рыбу капитан всю сдал в местный кооператив, а по поводу барракуды сказал:

— Эту тварь съем за ваше здоровье и даже кошкам не дам.

Юрий Папоров

Валентин Берестов. Наказание

На 346 году Будущей эры некий Нарушитель совершил проступок, вызвавший всеобщее недоумение и самые разнообразные толки.

Проступок объяснили своеобразием характера Нарушителя, недоразумением, временным умопомрачением, педагогическими ошибками, которые, может быть, совершили в детстве воспитатели Нарушителя, уязвленным самолюбием, срывами в работе, неустроенной личной жизнью и даже излишне пылким проявлением добрых чувств.

Но все эти объяснения оставляли у людей той прекрасной эпохи смутное чувство неудовлетворенности. Получалось, что нужно скорее сострадать Нарушителю, чем осуждать его. Да и сам Нарушитель то ухмылялся, радуясь неожиданной популярности, то всем своим скорбным видом взывал к сочувствию.

Объяснения были правдоподобны, но оставался в этом деле некий икс, не раскрыв которого ничего не поймешь.

Решение вопроса поручили электронному мозгу. Ответ пришел поразительный: «Поступок является попыткой достичь своих целей низким искательством при отсутствии чувства чести и самоуважения. В древности его назвали бы подлым».

Ответ вызвал не только отвращение к Нарушителю, но и успокоение умов, чувство облегчения, которое приходит, когда решена сложная задача.

«Если уж в древности только исключительные преступления называли подлыми, то каким же преступлением была сама подлость!» — рассуждали все.

Преступление требовало наказания, которого не было в обычаях и установлениях того чудесного времени. Тогда решили покарать подлость по законам тех исторических эпох, когда она еще существовала на Земле.

В электронный мозг поступили все судебники, уложения, законоположения, уставы и кодексы, начиная с законов древневавилонского царя Хаммурапи. Решения ждали с трепетом, а то и с ужасом: вдруг выйдет, что Нарушителя следует повесить, четвертовать, колесовать или, обмазав медом, посадить в муравейник.

И снова ошеломляющий ответ: «Нет никаких данных, что подлость как таковая преследовалась законами. Она каралась лишь постольку, поскольку входила в состав других преступлений».

— Как? — удивилось человечество. — Неужели древние спокойно терпели такую ужасную вещь, как подлость?

Электронному мозгу пришлось переработать уйму материала, начиная с древних саг и былин и кончая пожелтевшими телесценариями. И вот пришел ответ: «Среднестатистическое наказание за подлость — пощечина, затрещина, плюха, оплеуха».

Наказание было совершено в торжественной обстановке на глазах у всего человечества, приникшего к устройствам, заменившим наши телевизоры.

На ринге Центрального стадиона в разных углах, опираясь на канаты, стояли Нарушитель и Наиболее Потерпевший. По свистку Верховного судьи (судьи сохранились только в спорте) они стали сближаться.

Наиболее Потерпевший был мрачен. «Все-таки жестокие обычаи были у древних, — думал он. — После того, что пережил, ты должен еще и ударить человека. А вдруг этот подлец сообразит после правой щеки подставить левую? Я этого не вынесу. Может, взять и по-братски поцеловать его? А если он тут же умрет со стыда за содеянное?»

Он занес руку. Человечество застонало от ужаса. Ведь люди привыкли ощущать чужую боль как свою.

И вдруг Наиболее Потерпевший опешил. Щека Нарушителя, которая должна была подвергнуться экзекуции, густо покраснела, хотя пощечина еще не была нанесена. Покраснение быстро распространилось на другую щеку, а затем и на все лицо.

— Доктора! Доктора! — закричал Верховный судья.

— Послушайте! — раздался женский голос из первых рядов. — Не надо никакого доктора. Нарушителю стыдно. Он просто покраснел. Так бывает. Я где-то читала об этом!

— Ему стыдно! Он познал стыд! Он спасен!

По всей Земле, на всех обитаемых планетах Солнечной системы люди аплодировали, обнимались и плакали от радости.

Пять кастрюль гладиаторов

Предо мной шел пожилой китаец с кастрюлей под мышкой. Кастрюлю он нес осторожно, словно боялся расплескать; она сверкала, начищенная, когда китаец переходил перекрестки, и тускнела в тени бесконечных вывесок — по десятку, а то н больше, на доме. Здесь, в старой части Сингапура, каждый дом был поделен на несколько лавок, контор, мастерских и у каждой была своя вывеска по-английски, по-китайски, по-малайски. Из ниш и подъездов тянулись запахи жарева, дымок курильниц и бог знает еще какие ароматы, все смешивались и повисали невидимыми облаками в недвижном воздухе.

Потом я потерял человека с кастрюлей из виду, зайдя в китайскую аптеку с громадной — с бочку — рекламной банкой тигрового бальзама над распахнутой дверью. Тигр в смелом прыжке старался преодолеть узкую улицу, нацелив когти на дом напротив, откуда ему томно улыбалась узкоглазая красавица с вывески парикмахерской. В аптеке стоял свежий острый запах бальзама. Видно, весь дом был пронизан им.

Пока я расплачивался за бальзам, удивительное снадобье, которое отлично излечивает от радикулита, ревматизма, простуды и еще тысячи болезней, правда, лишь тех, кто в него верит, прохожий с кастрюлей возник на пороге и спросил о чем-то хозяина. «То-чи-чу» — прозвучало в вопросе. Тут хозяин аптеки принялся объяснять прохожему дорогу, в дело вмешался второй фармацевт, кто-то из посетителей аптеки, и, наконец, на улицу вышло сразу человек пять, охваченных добродетельным зудом разобъяснить, указать и помочь. Потом аптекарь, сняв белые нарукавники, ушел вместе с человеком, несущим кастрюлю.