Журнал «Вокруг Света» №02 за 1984 год
Шрифт:
Таков он, Дубровник, в далеком прошлом смело вступавший в спор с «королевой Адриатики» Венецией и жестоким. Стамбулом.
Я невольно вздрогнул, встретившись с суровым взглядом застывшего в глубокой нише старца с посохом. «С какими помыслами входишь в город?» — словно спрашивает он. Еще шаг — и, кажется, из-за щербатого угла выскочат замешкавшиеся стражники и, грозно скрестив алебарды, простуженно окликнут: «Пропуск!» Выхожу на белую мраморную улицу, продуваемую солоноватыми морскими ветрами, истертую тысячами подошв.
Идешь по Дубровнику, и такое ощущение, словно находишься на огромной сцене, где вот-вот должно начаться какое-то представление. Так и приходит на память высказывание неутомимого путешественника,
Словно белые паруса, вокруг дома. А вдобавок ко всему шум ударяющейся о скалы волны, морской ветер постоянно напоминают об Адриатике. Мускулистое море ворочается совсем рядом. И когда из ослепительного дня попадаешь в полумрак морского аквариума, это не кажется чем-то невероятным. Под каменными сводами — зеленоватые полутона, словно опускаешься на морское дно. Потрескивает неоновая лампа, слышен звук воздухонасоса. За огромными толстыми стеклами вольно чувствуют себя морские обитатели: зубастые мурены, медлительные десятикилограммовые морские окуни. Злобно поглядывает оплывший парафиновый осьминог, над разбитой узкогорлой амфорой мельтешат пурпурные асцидии, розовые морские перья. Оглядываюсь. Посетители переговариваются шепотом. Подхожу к огромному аквариуму, и в глаза брызжет разноцветная радуга.
— Что это? — в изумлении спросил я стоявшего рядом парня.
— О, русский! — обрадованно произнес он.— А я был у академика Ковалевского!
Он так и сказал: «У академика Ковалевского». Познакомились. Оказалось, Мирко Миланович — служитель музея-аквариума. И, отвечая на мой вопрос, пояснил:
— Это коралловый риф, он из Красного моря.
Мирко водил меня по музею и рассказывал о том, как в Дубровник заходило научно-исследовательское судно «Академик Ковалевский» Севастопольского института биологии южных морей и экипаж приглашал в гости югославских коллег.
Кончался рабочий день, и Мирко, закончив свои дела, вызвался проводить меня. Вечерний Дубровник... Пылающие неоном вывески. Музыка в кафе. На улицах шумная молодежь.
Вот прошла мимо стройная девушка в полотняном, расшитом цветными узорами платье. Талия перехвачена узеньким полосатым пояском. Заметив мой взгляд, Мирко улыбнулся:
— Она местная, черногорка. Оденься она, как все, в джинсы с броской эмблемой, пожалуй, и не выделялась бы так среди остальных, а тут...
Я обратил внимание, что на девушку действительно заглядывалось немало прохожих.
Мирко предложил зайти в кафе. Мы сели за столик, и к нам тут же подошла официантка. Случайно я обратил внимание на барельеф.
— Что это?
Мирко тут же пояснил:
— Сидящая на троне молодая женщина олицетворяет наш город. Видите — ее трон в опасности. С одной стороны крылатый лев — герб Венеции, а с другой — дракон — герб Турции. И лев и дракон готовы к нападению.
Да, кто только не стремился завладеть городом: воинственные римляне, иллирийцы, норманны, арабы-сарацины. И только благодаря военному искусству, умелой дипломатии Дубровник оставался относительно независимым.
Нам принесли две чашечки ароматного черного кофе и ломтики маслянистого сыра.
— Сыр на оливковом масле,— сказал Мирко.— Его привозят с моей родины — Черногории.— И, заметив мою улыбку, спросил:
— Я что-то не так сказал?
— Нет-нет, просто я подумал, что ты должен быть именно из Черногории. Я был там, видел ваш народ. — Ты был в Црна Гора?!
Черногория...
Историческая судьба маленького народа, уходившего в горы, чтобы сохранить свою свободу, с давних пор связана с Россией.
Черногорский владыка Данила побывал в загадочной для него Руси
у Петра I. Очаровал его любознательный царь стремительностью вникать во все самому, «чтобы дела не проронить». Долгим и оживленным был разговор Данилы с царем, у которого он нашел моральную, материальную и военную поддержку.Шли годы, и в свой предсмертный час владыка завещал черногорцам крепить дружбу с Россией и грозил страшной карой тем, кто нарушит эту заповедь. И другой правитель Черногории, возведенный в сан архиерея, Петр Негош, остался верен этому завету. В его доме за толстыми стеклами массивных шкафов я увидел золоченые корешки книг: «Житие Петра Великого», сочинения Ломоносова, Карамзина. Поэтому в произведениях Петра Негоша встречаются русские слова, которыми он стремился обогатить язык черногорцев. Петр Негош умер в возрасте тридцати восьми лет. Последние его слова были такими: «Любите Черногорию и свободу...» Он завещал, чтобы его похоронили на вершине Ловчена, откуда видна вся Черногория. Но в год смерти Негоша в горах бушевали неистовые грозы, обильный снег завалил склоны, занес дороги. Черногорцы похоронили своего вождя в Цетинье. Но, выполняя его волю, позднее перенесли останки на вершину Ловчена.
Мне посчастливилось быть в Цетинье в доме, где жил Негош. Не назовешь просторными покоями монашеские, вырубленные в скалах кельи-комнаты. На стенах — ятаганы с выложенными серебром рукоятками, пистолеты, сабли. Сверкая, свисает крест священнослужителя. Быть может, он постоянно напоминал Негошу о том дне, когда его торжественно принимали в Венеции и служитель собора протянул для целования не сам крест, а цепь от него. Наклонился было владыка, но тут же отпрянул, вскинув гневный взгляд: «Черногорцы цепей не целуют!»
Под стеклом рабочего стола хранится письмо Петра Негоша в «Общество русской истории и древностей российских», избравшее его своим почетным членом. Вот отрывок: «Благодарю Москву за внимание, за то, что она вспомнила о своем искреннем поклоннике, обитающем на краю славянского мира; за то, что не забыла атома, но атома, который ей принадлежит по всему,— атома, который ураганами времени занесен на страдания, в среду чужих! О, сколь Москва восхищает меня!... Как усладительно внимание Москвы для души, пылающей пламенем величия и гордости славянской! Я ее преданный сын, я ее поклонник...»
— А ведь только благодаря Петру Негошу Черногория добилась выхода к морю,— дополняет Мирко.— Вы видели Которскую бухту?
— Это просто сказка. Оттуда только открытки посылать.
Мирко засмеялся.
— А я-то думаю, почему мой друг из Котора только и шлет открытки, а не письма.
Котор — самый тупик бухты. Город любуется своим отражением в воде. На спокойной глади ее — островки с маленькими церквушками, домиками. Говорят, один из островов образован на затонувших кораблях. И каких только судов не было в этой бухте!.. Об этом рассказывают экспонаты здешнего музея.
Лишь только открыл тяжелую дверь, как почувствовал на себе пристальные взгляды гордых мореплавателей, которые смотрели с огромных полотен. Кругом расставлены макеты шхун, фелюг, барок, быстроходных клиперов. Можно погладить шершавые бока каменных пушечных ядер, заглянуть в темный зев пушек. За стеклами — рукописи прошедших веков, свитки грамот вольных городов Котора и Дубровника. Останавливаюсь перед огромной картиной. Кажется, где-то встречал репродукцию с нее. Но где? С трудом разбираю надпись: «Русские бояре учатся по велению царя Петра Великого мореходному делу у Мартиновича». Так вот они, царевы посланцы! Вглядываюсь в лицо бывалого моряка Маро Мартиновича. Он сосредоточен, смотрит на одного из своих учеников. Они в меховых шапках, шубы подпоясаны кушаками. На столе разложены карты, компас, мореходные приборы.