Журнал «Вокруг Света» №03 за 1974 год

— Поддается. Может, и получится из него охотник, — вслух размышляет Валентин. — Впрочем, все может статься...

Валентин несет птицу обратно в сарай:

— На день, а то и на два ему достаточно, — заключает он. — Потом опять приеду. И так всю зиму. Кстати сказать, Филипп, с которым я затравил зайца, похож на него...

О Филиппе и зайце я уже слышал и довольно четко представляю себе, как все было. Заяц неожиданно вымахнул из кустов, крупный, тяжеловатый на ходу, солидный. Валентин тогда же окрестил его «профессором». Вот только шубка не шла ему, мешала стать совсем важным — недолинявшая, куцая, раздерганная: белая шерсть вперемешку с рыжей, не успевшей выпасть.

Филипп, серый тетеревятник, был раза в три меньше косого. Самец. Таких называют челигами: у хищных птиц они обычно намного слабее и меньше самок. Спустить Филиппа — значило подвергнуть его риску. Здесь было о чем поразмышлять, но сработал охотничий азарт. Привычное движение руки, одетой в кожаную перчатку, — кольца опутенок, охватывающих лапы, скользнули по должику, и вот уже ястреб рвется к добыче...

Заяц сразу оценил опасность, понял, что не уйти, и, когда Филипп готов был вцепиться в лохматую шубу, стремительно перевернулся на спину, поднял лапы. Птица, спасаясь от острых когтей, взмыла вверх; косой успел проскочить по направлению к лесу еще несколько метров, прежде чем ястреб снова повис над ним.

Заячья спина ушла из-под птицы в последнюю секунду: чуть не по самым перьям скользнули заячьи лапы, хищник едва успел отвернуть в сторону. Так повторялось несколько раз. До леса оставалось совсем немного, но заяц, видно, не рассчитывал больше на свою ловкость и впрыгнул в первый попавшийся на пути куст. На его счастье, куст попался раскидистый, в нем было где затаиться. Ястреб сделал круг и сел тут же, на сухую вершинку.

Валентин застыл на месте. Что будет дальше? Ястреб не торопясь поджимает одну лапу. Точно так, когда спит. Значит, устроился надолго, не собирается улетать. Неужели решил пересидеть зайца, дождаться, когда тот отважится поскакать дальше?

Больше часа стыла тишина над поляной. Заяц поверил ей. Беспечно выскочил из куста, словно ему никогда и ничто не угрожало. Ястреб не потерял ни секунды. Косой дернулся, но было поздно: одна из хищных лап уже впилась в него. Заячий вскрик прорезал осенний воздух. Челиг натужно махал крыльями, тянул вверх непосильную ношу. Поднять, конечно, не поднял, но не дал зайцу снова перевернуться на спину. У зайца вся надежда теперь была на лес, он протащил на себе ястреба еще метра четыре, но тот чувствовал присутствие хозяина, оно подстегивало его, и птица яростно цеплялась за добычу. Обреченно дыша, заяц повалился на бок...

— Я подбежал, не без труда освободил зайца от ястребиных когтей, сунул его в шалгач — сумка такая из лозы и кожи для живности. Ястреба повабил на перчатку, — дополняет Валентин на обратном пути к электричке свой прежний рассказ. — Мог бы Филипп справиться с зайцем в одиночку? Конечно. Он бы от него не отцепился. Сокол, тот своим жертвам ломает шеи. Клювом. У него на клюве специальный зубец. У ястреба зубца нет, но зато кровожаден. Сокол сытым никого не губит. Ястреб никогда не пропустит случая задавить птицу. Даже друг друга не щадят. Этот же Филипп сожрал потом одного из самых хороших моих ястребов — Розового. По оплошности я привязал их на шесте слишком близко друг к другу...

Что с тем зайцем сталось? — повторил Валентин мой вопрос. — Я принес его в деревню, показал всем. Потом посмотрел, что глаза у него остались целы, серьезных ран нет, и ночью выпустил в лес. Понравился мне «профессор» своим мужеством. Заслужил пощады. Кстати, птиц я тоже всегда выпускаю, если они после ястреба остаются живыми. Не могу добивать. Да и не в добыче дело...

Мы встречаемся с Валентином не впервые, и каждый раз я с наслаждением вслушиваюсь в музыку старинных речений. Помцы — от помыкать, ловить. Вабить, повабить — значит манить, приманивать к себе сокола или ястреба, приучать их возвращаться к охотнику и садиться на руку, одетую в кожаную перчатку, или на специальное вабило — обычно крыло птицы, на котором хищник получает мясо. Упоминавшиеся вскользь опутенки — это ремешки из оленьей замши. К опутенкам прицепляют должик — прочный ремень с утолщением, шляпкой на конце. К должику крепится шнур, или, если следовать старинной терминологии, вервь: она мешает птице улететь. К принадлежностям соколиного и ястребиного наряда относятся также клобучок, нагрудник, нахвостник, обножи, сильца, колокольцы, вотолки, ворволки. Помчи, опрометы, кутни, поножи, гвозди с сильями — это различные приспособления для ловли птиц. Самих соколов и ястребов по возрасту делят на гнездарей, слетков, молодиков, розмытов, дикомытов...

Несомненно русские и все-таки незнакомые слова, которых не найти даже у Даля, всплывают одно за другим. За ними целый мир, ныне полузабытый, высокое искусство красной, как говаривали пращуры, славной птичьей потехи. Валентин Михайлович Прикащиков — один из немногих, а может, и последний ее поклонник в наших краях.

— Отец у меня был ветеринарным врачом и ружейным охотником, — рассказывает Валентин. — От него я много узнал про животных. Птицами увлекся с детства. Сначала всяких птах ловил. Для себя, для продажи. Лет с пятнадцати заинтересовался ястребами. Это у меня, видно, в крови. Если верить дядюшке, сокольником был наш пращур. Потом уже кто-то из его наследников, когда интерес к соколиной охоте стал пропадать, пошел в приказчики. Отсюда и фамилия наша...

Валентину лет тридцать с небольшим. Стройный. Красивые волосы, уложенные на старинный манер. Есть в нем какое-то спокойное достоинство, некоторая горделивость, строгость. Родом он ленинградец, здесь вырос, окончил десятилетку. Работает много лет на одном месте — лаборантом в научно-производственном объединении «Пластполимер». Все свободное время отдает птицам, отпуск проводит только на Севере.

— Что мне на тех югах делать, — коротко поясняет он. — На Вологодчине деревенька есть такая — Тудозеро. Там меня теперь уже все знают...

Сокол, во всяком случае лучшие из соколов, — продолжает Валентин, — птица северная. В неволе их в полумраке держат на ледяных глыбах. Добывают и добывали прежде в основном на Севере, на берегах ледовитых морей. В документах можно прочесть о Канином Носе, Терской и Двинской сторонах, о Тиунском береге, о Печорском крае. Оттуда больше всего да еще из Сибири их везли. В специальных коробах, обитых изнутри овчиной.

Историю соколиной охоты Валентин знает великолепно: дома у него целая библиотека. Среди прочего — несколько роскошно изданных еще в прошлом веке фолиантов с превосходными иллюстрациями.

Кое-что он показал, а потом и принес мне. И я на несколько вечеров погрузился в повествование о древнем промысле, где соседствует как будто бы несовместимое: азарт и выдержка, риск, мужество и расчет, наблюдательность, осторожность.

Откуда пошла на Руси соколиная охота, сказать трудно. Сокол был уже в личном гербе Рюрика, а соколиный двор держал Олег, воевода Игоря. Ловчих птиц можно увидеть на фресках Софийского собора в Киеве. Страстным сокольником рисуется в летописи Владимир Мономах: он стремится вникнуть во все хлопоты соколиного двора, сам заботится о любимых своих соколах и ястребах.

В средние века в Москве и под Москвой, не считая частных птичьих охот, существовало два государевых сокольих двора — Семеновский и Коломенский. Зимой птиц содержали в светлицах, летом — в амбарах. Поставляли голубей для кречетов и ястребов, конечно, крестьяне. На протяжении столетий они несли «голубиную» повинность. На территории нынешних Сокольников в Москве располагалась слобода, где жили кречетники, сокольники, ястребники, а также несколько помытчиков и зверовщиков, со своим начальством. Была при царском дворе и специальная должность сокольничьего: впервые она упоминается в документе, датированном 1613 годом. Выступал тогда в этой роли пращур Пушкина — думный дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин.