Журнал «Вокруг Света» №03 за 1988 год

Новые земли

Под монотонный перезвон гонгов и мажорное повизгивание рожков гостеприимные жители общины Кронг Ана проводили нас в обратную дорогу. По традиции, вручили подарок: положили в машину мешок с полутора десятками крупных рыбин, похожих на лещей. Я плохо представлял, что буду делать с ними в метхуотской гостинице. Но подарки были от чистого сердца.

Над дорогой стелился дымок, и запах его был похож на запах горящих прелых листьев поздней осенью в московском парке. То здесь, то там из зелени мелколесья, подступавшего к дороге, вырывались красные языки пламени.

— Делают рэй? — спросил я.— Но ведь этому лесу еще далеко до полувека. Он и не успел стать лесом.

— Это не совсем рэй,— объяснил мой вьетнамский коллега из Метхуота.— Просто вдоль дороги должна быть открытая местность. Знаете, чтобы никаких неожиданностей. А землю возделают, удобрят и посадят маниоку или сахарный тростник.

Старик И Пуй Хра помнил о черных десятилетиях голода, смуты и усобиц после сиамского вторжения в прошлом веке. Век спустя американская агрессия стала первопричиной похожих бед, но помноженных на масштабы эпохи. На плато — это ковровые бомбежки и дефолианты, стратегические деревни и бросовый ширпотреб. Воинственному мнонгу внушали силу доллара, простодушного эде учили быть лукавым. Для них старинное селение Дон на реке Кронг Ана в течение многих десятилетий было центром цивилизации. А сегодня двадцатилетние щеголи предпочли на праздник вместо вышитой рубахи и полосатой набедренной повязки надеть потертые, обрезанные до колен джинсы и майку с рисунком.

Но в последние годы они же научились ходить по пашне за буйволом и сажать рисовую рассаду в жидкую грязь залитого водой чека, сопровождаемые недоверчивыми взглядами стариков. В общине Кронг Ана действуют одна восьмилетняя и семь начальных школ. А в старом Доне до семьдесят пятого была лишь единственная трехлетка на целый уезд.

Новое вторгается все настойчивее, наступая на пятки старине, которая уходит все дальше в горы и джунгли. И хоть не все новое лучше старого, оно неотвратимо сильнее. Наверное, завтра в Доне, а послезавтра и в самых глухих горных уголках Дакнонга яркий праздничный наряд старца И Пуй Хра будет выглядеть нелепым маскарадом.

Все, что написано о плато, его природе, нравах и обычаях коренных жителей, относится к довоенным временам. Некогда было еще взвесить и сосчитать все демографические, экологические и социальные последствия двух войн, следовавших одна за другой. Центральное плато Вьетнама вместе с прилегающими возвышенными районами Лаоса и Кампучии было главным театром военных действий. До войны тропические леса покрывали миллион двести тысяч гектаров, или более половины площади провинции Дарлак. Осталось только двести двадцать тысяч.

После освобождения Южного Вьетнама половина коренного населения освоила поливное земледелие и перешла к оседлому образу жизни. Это одна из важнейших программ развития отсталых национальных окраин СРВ. Постоянные поселки легче благоустроить, чем полукочевые баны. Там строятся школы, медпункты, радиоузлы. Но леса продолжают уменьшаться подобно шагреневой коже. Их по-прежнему жгут. По десять тысяч гектаров ежегодно.

Многие кварталы Метхуота напоминают неизвестно как сюда занесенные декорации к голливудским боевикам о Диком Западе: деревянные разноэтажные дома с мансардами, верандами, пристройками на красноватых пыльных улицах, почти лишенных растительности.

Как ни иронично звучит сейчас сравнение с Америкой, но Центральное плато для Вьетнама и есть те новые земли, которые принимают массовую волну пионеров. Действительно, широкое освоение края началось с конца семидесятых. Раньше вьетнамцы, дети зеленых рисовых равнин, считали плато «землями дьявола». На склонах не посадить поливной рис. А он — основа вьетнамской материальной культуры. Кроме того, плато — малярийный край, при колонизаторах — место ссылки, из которой редко кто возвращался. Сам Метхуот превратился в город из маленького форта только в тридцатом году, когда построили его главную достопримечательность — большую квадратную тюрьму. Но и тогда по ночам на его улицы забредали леопарды.

В пятьдесят пятом на землях нынешней провинции Дарлак жило лишь около десяти тысяч вьетнамцев, переселившихся с равнин. И почти все — в Метхуоте. Теперь вьетнамцев, носителей культуры поливного земледелия, стало в этой провинции триста шестьдесят тысяч, а эде, мнонгов и других местных старожилов— около двухсот тысяч.

Новые поселки не похожи на горские баны с домами на сваях. Вереницами наскоро сколоченных деревянных домиков прижались они к дорогам. В них почти нет зелени, а возраст поселка можно определить по высоте саженцев «мит» — хлебного дерева, которое быстрее других фруктовых деревьев Вьетнама растет и начинает кормить хозяев. К востоку от Метхуота до самого Мдрака, где плато обрывается к морю, протянулись плантации кофейных госхозов. С кофе связаны большие перспективы развития Дарлака и всего Центрального плато. А еще и каучук, чай... Край мнонгов Дакнонг сплошь сложен из бокситов. Они и не подозревали, что ходили босиком по крылатому металлу.

Но сначала людям все же надо есть. Переселенцы, идя на новые земли, думали не об утренней чашке кофе. Так же, как мнонг-охотник не предполагал, выжигая леса, что когда-нибудь ему не на кого будет охотиться.

Если нужно много риса, не обойтись без орошаемого земледелия. Ровные участки разбивают на квадратики рисовых чеков, плотины встают на пути горных речек. За пять лет после освобождения Южного Вьетнама площадь орошаемых рисовых полей в Дарлаке выросла в сто раз, достигнув двадцати тысяч гектаров. Но навыки земледельцев, выработанные тысячелетиями труда на равнине, природа здесь сводит на нет. Базальтовый краснозем ненасытно пожирал воду из оросительных каналов, превращаясь в мягкое тесто. Рисовый чек, наполненный слоем воды в треть метра, оказывался пустым через полчаса, если не закачивать воду постоянно. И ее закачивали. А на опушке джунглей стучали топоры лесорубов и строителей.

Облик Центрального плато меняется стремительно. Двадцатый век спешит, словно наверстывая упущенное в таких вот долго забытых временем уголках первобытной старины. Но в жизни все было бы слишком просто, если бы новое становилось явью по команде, а благородные цели не обходились без жертв.

Александр Минеев, корр. ТАСС — специально для «Вокруг света»

Метхуот — Xаной — Москва

Кала-и-Шерон — крепость львов

В Ташкургане нас, наверное, уже ждали. А мы задерживались в пути: никак не могли расстаться с перевалом и начать спуск в каньон реки Кызылсу. С перевала открывался впечатляющий вид на Гиссарский хребет со снежными вершинами вдали; под нами же зияла пропасть с отвесными стенами и крутыми завитками древних каменных обнажений. Быстрая речка едва просматривалась на дне каньона. А вокруг на много километров простиралась высохшая от зноя горная степь с колючими подушками акантолимона...

Нечто загадочное, библейское, бесконечно далекое было в этом пейзаже, напоминавшем гравюры Гюстава Доре. Красноватые и серые тона горных склонов кое-где были разбавлены зеленью редких арчевников. Подумалось, что геолог, наверное, легко объяснил бы причины разноцветья земных слоев, отметил бы чередование девонских отложений с более поздними, мысленно проследил бы, как миллиарды лет назад каменело прежнее морское дно, вздымались новые горы, как река пропилила русло сквозь скалы... Я же смотрел на горную страну как биолог и видел прежде всего ее живой верхний слой, тонкой кожицей прикрывший каменные мускулы. Даже увеличенные биноклем стволы арчи казались ничтожными ворсинками. Как же слаб и беззащитен этот слой жизни!