Журнал «Вокруг Света» №03 за 1989 год
Шрифт:
В Ширгайту мы приехали под вечер, и Володя повел меня знакомиться со своими родственниками. Село как село, разбросанное среди редких лиственниц у подножия пологих гор. Дома крепкие, широкие, приземистые, с вместительными покоями — почти как у нас в России. Но в отличие от старых русских селений вблизи некоторых домов стояли деревянные шести- или восьмиугольные юрты из бревен, с конической крышей — аилы. Дверь аила была ориентирована на юг. Дневной свет попадал сюда через дымовое отверстие наверху, а вечером пользовались светом костра. Место у очага считалось почетным, вокруг него растягивали войлок и шкуры животных; ужинали, беседовали, пели песни, слушали состязания кайчи.
Едва мы ступили на порог дома Володиных родственников, я наткнулся на какие-то хмурые, неприветливые взгляды. Ничего вроде не изменилось: русские «здравствуйте» и «садитесь,
Володя: — Брось валять дурака! Видишь, я тебе гостя привез.
Анатолий Ойношев, его двоюродный брат: — Не ко времени, понял? У меня сегодня дежурство на ферме, а завтра я в горы ухожу. Взял бы с утра и звякнул — так, мол, и так. Еду! Я бы подготовился, поменялся дежурством...
Володя: — Ты и сейчас можешь поменяться... Я ему в дороге столько о тебе рассказывал: передовой чабан, мыслящая личность! Что он подумает, представляешь? К тебе ведь не каждый день писатели приезжают.
Анатолий: — Ну и что — посидит, подождет. Куда ему торопиться?.. Ты бы лучше, Володя, не писателя, ты бы лучше колбасы привез...
«Где же традиционное гостеприимство, о котором мне так много рассказывали?» — думал я, слушая этот запальчивый разговор.
А часа через два, когда Анатолий управился со своими делами и мы сидели за столом, поедая дёрьгом (национальное блюдо из бараньих внутренностей) и запивая его... нет, не кумысом, я предложил им «перевод» их диалога. Смеху был полон дом, даже ребятишки выглянули из боковой комнатушки и тоже заулыбались. Вообще, как я заметил, любая откровенность рождает ответную откровенность, люди в этом отношении одинаковы, что алтайцы, что русские, и наш разговор покатился без всяких осложнений.
Заговорили о брачных обычаях. У алтайцев есть традиция, идущая из веков (ученые называют ее обычаем родовой экзогамии): мужчина не имеет права жениться на женщине из того, рода, к которому принадлежит сам. Но теперь, сказал Ойношев, дедовский принцип экзогамии мало-помалу нарушается. Во всяком случае, такие семьи уже не редкость, и люди старшего поколения относятся к ним, мягко говоря, настороженно. А вот смешанные русско-алтайские браки всемерно поощряются: «русский — сила!», хотя как чабан-профессионал русский и уступает коренному алтайцу. Но большинство подростков, родившихся в таких семьях, относят себя к русским.
Довольно прохладно (это уже говорил Володя Торбоков) молодые люди относятся и к своей родовой исторической памяти. Об этом свидетельствуют социологические исследования, которые проводила в конце 70-х годов кандидат исторических наук Н. И. Шатинова. На вопрос, к какому роду он принадлежит, ответила примерно половина учеников старшего класса в Горно-Алтайске. Что же касается характеристики самого рода и его многочисленных колен и подразделений, то тут процент просто ничтожен. В то же время каждый второй представитель среднего поколения — 40—55 лет, а на его детство и юность выпал самый расцвет «деалтаизации»,— мог поведать свою родословную до третьего-пятого колена.
Конечно, генеалогическая и историческая память — свойства, приобретаемые с годами, но закладываются-то они в детстве...
Сейчас положение чуть выравнивается, люди все чаще задаются вопросом: «Откуда мы, кто мы такие и куда идем?»
Мы говорили-говорили и не сразу услышали, как в другой комнате заплакал ребенок. Малыш смотрел по телевизору фильм «Русь изначальная»... Жестокие, немытые, узкоглазые кочевники-кипчаки жгли и грабили славянские жилища, уводили в полон женщин, кровь лилась рекой... Гордые русичи, «красавцы удалые», давали отпор кочевой банде — красиво гарцевали, красиво убивали, красиво умирали...
— Это мы, да? — спрашивал шестилетний мальчишка, когда на экране появлялись азиатские лица с хищными оскалами, и прятал зареванное лицо на груди у отца.
— Это же кино, чудак! — успокаивал его Анатолий.
Не знаю, уснул ли малыш после таких потрясений, а вот сам Анатолий выглядел взволнованным.
— Если уж показывать историю,— он обращался непосредственно ко мне,— то делать это надо объективно, а не взмахами двух кистей — черной и белой. Такое упрощенчество лишь во вред нам, сегодняшним... Кстати, что касается грабежей...— Он посмотрел на меня и лукаво усмехнулся.— Так ведь вы, русские, тоже грабили.
Кто на Византию ходил? Кто на болгар ходил? Князь Олег, князь Игорь (правда, неудачно), а Святослав — тот три раза ходил. И всегда с богатой добычей возвращался. Читайте «Повесть временных лет», ее Нестор написал, а перевел академик Лихачев. Там все сказано!Расстались мы с Анатолием друзьями, хотя и не во всем сошлись во взглядах в споре о кочевниках и русичах.
Когда я вернулся в Горно-Алтайск, мне посчастливилось встретиться со старейшим алтайским историком, этнографом и писателем Евгением Модестовичем Чапуевым. Сам он живет в Новосибирске, но несколько раз в году приезжает сюда, чтобы «подышать» воздухом родины. Мы оказались соседями по гостиничным номерам. В памяти Чапуева живут необъятные пласты познаний. Его незамутненный годами пылкий и непредубежденный ум хранит множество архивных и литературных источников, народных сказаний, обрядов, сказок, его душа охотно резонирует на отзвуки прошлого.
— Алтай — это невскрытая сокровищница, говорил Рерих. Известный востоковед Радлов считал, что невозможно выяснить происхождение древнейших обитателей края. Но он ошибался, уважаемый историк. Я — из древнего рода кипчаков,— заявляет Евгений Модестович,— и я выяснил свое происхождение. Мы, кипчаки, входили в состав гуннов, мы подчинялись Тюркскому каганату, А потом князь Мстислав Удалой выгнал нас в казахские степи, а потом мы оказались на Алтае.— Он задумывается на мгновение и начинает загибать пальцы.— Так, будем считать эпохи. Под кем находились и кому подчинялись алтайцы. Тюркский каганат — раз, Уйгурский каганат — два, период киргизского великодержавия — три, «эпоха конского устрашения» (монголы) — четыре, майманское иго — пять, китайское иго — шесть, джунгарский контайша — семь, царское правительство — восемь. И так — тысяча триста лет!
— По-вашему выходит, что до 1917 года над Алтаем и солнце не всходило?
Чапуев охотно принимает шутку:
— Всходило, еще как всходило! Русскую колонизацию я не считаю игом. Никогда алтайцам не жилось так легко, как с русскими. Да, гнет был, налоги платили — но не было унижения национального достоинства. Из Бийска приезжал становой пристав, его торжественно принимали, угощали, поили, соболей давали в придачу. Вот и все иго!.. А русские кержаки-старообрядцы! «Града настоящего не имеем, а грядущую взыскуем»,— говорили они. Кремень-народ! Разве его можно сбрасывать со счетов? Старообрядцы пришли к нам в конце XVIII века, и приняли их почти как своих. В жилах алтайцев и сейчас течет кержацкая кровь. Русские привили нам вкус к земледелию, а мы их учили пастбищному скотоводству. Русские пришли с топорами и показали, как строить большие жилища, а мы их учили охоте, ореховому и травному промыслу... В нашей истории очень крутой замес кровей, культур, языков.
Я поделился с Евгением Модестовичем своими сомнениями: очень трудно постичь характер алтайца.
— И никогда не постигнете, так что имеете право на ошибку,— успокоил он меня с добродушной улыбкой.— Тысяча триста лет под иноземным ярмом — это ведь не шутка! Память человеческая коротка, но в памяти подсознательной, генетической все хранится очень и очень долго. Вот почему алтайцы — самый покладистый, мягкохарактерный народ. (Ох, встретиться б ему с химиком-майманом!) А песни какие у нас? Жалующиеся, печальные. Женщины лишнего слова сказать боятся. (А я слышал от Н. И. Шатиновой, декана историко-филологического факультета пединститута, что алтайская женщина как личность занимала более высокое положение в семье, чем у русских.) У каждого подспудно живет мысль: не будь лучше меня и не старайся занять места более высокого, чем мое. На чужой род наговаривают больше, чем тот того заслуживает. И одновременно — очень добрый народ, доверчивый, приветливый. В алтайских диалектах и наречиях нет слов, которые бы соответствовали русским значениям «вор» или «замок». Алтаец никогда не скажет «стой!», а произнесет вежливое «ондо тур» или «тох-то» — «остановись». Ни в литературе, ни в устных преданиях и сказках нет ни одного эпизода, где бы мужчина убил женщину. Это считается страшным грехом... Наш народ — как спящая почка, ему надо помочь раскрыться. И хорошо, что в последние годы наметился поворот к алтайскому языку, алтайской культуре... Я не уверен, что историк Чапуев вылепил полный портрет своего сородича. Здесь сколько людей, столько мнений. Скорее всего это несколько штрихов к познанию национальной психологии, национального характера, который находится в развитии, постоянной эволюции.