Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Журнал «Вокруг Света» №04 за 1972 год

Вокруг Света

Шрифт:

Мы — Пустошкины

— На што тебе про старину и знать-то? — удивился крепкорукий, веселый старик Дмитрий Иванович. — Старины не упомню, а вот ежели про свою фамилию рассказать?

Фамилия наша, извиняюсь, Пустошкины. Мне сколько говорили: «Сменяй, неподходящее прозванье! Ты работящий мужик, у тебя все есть!» А я: «Эта фамилия мне от деда; я должен ее сам носить и внучонкам передать. Это мой дед провинился...»

Он уж старый был. Лежал на печи. Бабка к соседям умелась, молодые пали в сани — на ярмарку улетели. Лежит дед, кряхтит: «Никуда я не гож — стар стал! А кабы со мной была старопрежняя девушка, с какой молодцевал, я бы — ого!..»

Только подумал — на повети сова скричала; с печи кот спрыгнул — весь топорщится. Старый кот, глаза как плошки, лапой морду моет, мурлычет;

дед лаптем на кота замахнулся: «Какого лешего гостей намываешь, какие тебе гости!» Только откуда ни возьмись — пялятся через порог девки, бабы простоволосы. Они деда волочили, они его вертели, плясали с ним старопрежни кадрели. Повертели — бросили, корытом прикрыли.

Молодые, невестки с сыновами, вернулись — нет деда! Бабка с посиделок пришла — догадалась, лохань подняла.

«Охти мне! Глупой ты, дедка: вспомнил прежнее, молодое». (Про старопрежнее-то, говорили, можно вспоминать, ежели кому молодому пересказать: промеж себя старики про старое не говорят, а того больше — сам с собой, шутка ли...)

Стал дедушко задумываться. Все, с кем он жил, померли, дак он и задумывался. Было вышел за порог вечером, а холодно, росно. Дед на нивья пошел; на меже — старуха. От росы трава бела, а она сидит.

«Уйди, бабушка, не сиди здесь. Ночь! Зачем сидишь?» — «Скоро, скоро узнаешь, зачем я сижу!» Девкой обернулась, схлопнула в ладоши, да и улетела. Дед догадался: опять судьба приходила. Он уж и в первой раз видел — была меж простоволосыми бабами одна, с какой он, молодой, гулял: с лица схожа очень. И опять она... Судьба!

Дед побелел; зубы выпали; стал совсем старик: «За мной уж судьба приходила, дак...» Он хозяйству голова был, а тут ото всего отошел, на печи лежал. Тогда-то у нас все и затгустошилось. Дождь велик пал, водяная мельница была — поломало, унесло. Дом от молнии занялся. Мы не в этой, в другой деревне жили. Мы сюда пришли. «Которы строятся?» — про нас разговор. «Пустошкины, у которых все запустошилось!»

Побеседовали, чайку попили — и Дмитрий Иванович повел меня в свой сад. Спускаясь по крутой лестнице своего высокого дома, дед рассказывает:

— Невестка у меня — ух, бедовая! Как лето — сейчас на юг угребется! Отдыхать желает!

«Что на юге нашла больно хорошего?» — спрошу. — «Там хоть яблок поем; тебе привезу. Чемодан!» — «Не вези чемодан яблок, привези кулек семян!»

— А я уж и сам — какое яблоко повкуснее — семечки берегу. Зато теперь вот!

Дед открыл калитку в целый ботанический сад: здесь выпестованные с семечка яблони, вишни, сливы; стоят рядышком ближние гости — молодая липа, куст орешника; тысячью черных глаз смотрит пахучий куст смородины; а рядом алеют малина, клубника, в уголке — застенчивая лесная брусника и куманика. Огораживал свой сад Дмитрий Иванович ольховым частоколом — так и колья ольховые принялись, вот диво-то!

— У меня не запустошится. Я думаю, как наперед жить, чтоб от наших мест людей на сторону не тянуло? Теперь и я могу внукам яблочко дать! Я знаю, когда старое вспомнить, ежели вот молодой парень интересуется.

Виктор Пулькин

После «Арго»

Август в Сухуми самый жаркий месяц. И в тот полдень напротив лодочного причала, что около устья реки Беслетки, было особенно много народу. Поэтому когда вынырнувший из воды мужчина, захлебываясь от возбуждения и судорожно ловя воздух ртом, закричал: «Ко мне!», купальщики поплыли к нему со всех сторон. Вскоре и они увидели лежащую на дне мраморную плиту, наполовину погребенную в иле и песке. С трудом, коллективными усилиями ее удалось вытащить на берег. Лицевой оказалась нижняя сторона плиты. Она пролежала не менее двух тысяч лет в песке и потому была спасена от разрушительного действия волн. На ней было выбито рельефное изображение. Молодая женщина, задумавшись, сидит в кресле. Рядом, напряженно всматриваясь ей в лицо, на коленях стоит мальчик. Рука сидящей — в его руке, вторая покоится на его плече. Сзади, склонив голову, стоит еще одна женщина. Сидящая в кресле — покойница, найденная плита — часть ее надгробия. Здесь есть все, что сделало бессмертным

искусство Эллады. Все уравновешенно и спокойно и вместе с тем трогает до глубины души. Кто была умершая и кем было сооружено надгробие, неизвестно. Об этом должна была повествовать его недостающая часть. Ее искали в море и ищут до сих пор. Пока безрезультатно... Трудно придумать более греческую вещь, чем сухумский барельеф.

В VIII—VI веках до нашей эры Черное море бороздили корабли с переселенцами из Греции. Пройдет еще столетие, и греческие города будут разбросаны на всех его берегах, и великому философу Платону они напомнят лягушек, рассевшихся вокруг болота.

Переселялись крестьяне, лишившиеся земли, захваченной аристократами, и бедняки, не нашедшие себе работы и пропитания в городах, и ремесленники, терявшие покупателей и заказчиков, потому что труд рабов был дешевле. Родину покидали отважные, которые стремились в далекие чужие страны в поисках лучшей жизни, и предприимчивые, которых влекла жажда богатства, и побежденные, которые просто спасали свою жизнь.

Во всех греческих городах шла в это время ожесточенная борьба между аристократами и сторонниками демократии. Переворот следовал за переворотом, и каждый из них сопровождался казнями, конфискацией имущества и изгнанием. Сегодня из города вынуждены были бежать демократы, ища за морем спасения от гнева победителей, а завтра наступала очередь аристократов — побежденные, они садились на корабли вместе со своими приверженцами и родичами. И в поисках убежища, в поисках места, где можно все начать сначала и вновь обрести надежду, где сбудутся мечты о новой и лучшей родине, взоры часто обращались на север, к богатым, но малознакомым, овеянным дымкой мифов и легенд землям Причерноморья. Рассказывали, что земля там дает отменный урожай, недра богаты металлами, и реки несут столько золота, что местные жители собирают его с помощью косматых шкур.

Уже несколько сот лет купцы, бывшие одновременно пиратами, и пираты, не брезговавшие по обстоятельствам и торговлей, посещали эти края. Были еще живы воспоминания об этих плаваниях, в которых быль причудливо и нерасторжимо сплелась с вымыслом. И многие жадно внимали рассказам о Фриксе, прилетевшем в Колхиду на волшебном золотом баране, и Язоне, который в погоне за «золотым руном» приплыл туда с друзьями на корабле «Арго».

Греческие купцы все чаще появлялись в Причерноморье, в том числе и в Восточном, в землях керкетов, ахейцев, гениохов, мосхов и колхов. В обмен на рабов и сырье они везли ремесленные изделия, изысканные сосуды и предметы роскоши. И для удобства торговли во многих пунктах побережья с ведома и содействия варваров (для древних греков варварами были все, чей язык и образ жизни отличался от эллинского), а иногда даже вопреки их желанию, появились сначала временные, а затем и постоянные торговые фактории — эмпории. А затем, когда дорога была разведана и намечена, на смену купцам пришли поселенцы, и эмпории превратились в города. А если варварам это не нравилось — тем хуже для варваров: с ними вели войны и вытесняли с захваченных земель.

В те времена самым крупным, и самым богатым, и самым культурным из всех греческих городов был Милет, расположенный на западном побережье Малой Азии. Здесь процветали литература и наука, жили великие философы и географы. Милетские купцы, «вечные мореходы», как их называли, торговали в Египте, Финикии, Персии и других странах. Прославленные изделия милетских мастеров всюду были желанным товаром.

Но сам Милет раздирался внутренней борьбой. Бедняки и богачи оспаривали друг у друга власть. Побежденные искали спасения в бегстве.

Свыше 60 городов-колоний было создано милетцами. Среди них Фасис в районе нынешнего Поти, и Диоскурия на месте Сухуми, и Питиунт — там, где теперь расположена Пицунда.

Где-то около 1600 года нашей эры небольшая группа эскимосов, жившая на севере Гренландии, из-за ухудшающегося климата утратила всякую связь со своими соплеменниками. Изоляция полярных эскимосов длилась около трехсот лет и была настолько полной, что к началу XX века они стали считать себя единственными людьми на Земле. Когда европейцы впервые наткнулись на их селения, эскимосы были убеждены, что имеют дело с духами, а не с людьми. Ведь им было доподлинно известно, что к югу от них лежали только льды и любая жизнь была невозможна!

Поделиться с друзьями: