Журнал «Вокруг Света» №04 за 1984 год

— Столетия прошли, прежде чем люди научились варить кофе по-настоящему. Эфиопские пастухи просто жевали красные ягоды. Арабы — их познакомил с кофе шейх Джемаль-эд-Дин, побывавший в Эфиопии,— стали молоть зерна и заваривать порошок подобно чаю.

Но они пили отвар без сахара. А перед вами совершенный продукт! Валдомиро поднял кофейник.

— Давайте выпьем и мы. Сахару хватит? У нас говорят: если жизнь горька, пусть хоть кофе будет сладким.

Кофейный парок смешивался с оранжерейными ароматами. Жесткая глянцевитая листва блистала под стеклянной крышей. В неподвижном воздухе нечем было дышать от испарений.

— Ну а мате,— продолжал Валдомиро,— думаю, все же возьмет свое. Это питье деревни, и его доступность сейчас, наверное, сумеют оценить и в городе. Не вижу во вкусах ничего загадочного. Было много кофе — пили кофе. Кому теперь это не по карману, переходит на «шимаррон».

Сельва против иноземцев

Еле дыша от духоты и кофе, слушая ветерок, шелестевший снаружи, я спросил Валдомиро:

— Зачем вам оранжереи? Орхидеям холодно?

— Да, мы находимся на тропике Козерога. А этим уроженкам экватора здешние колебания температуры вредны.

— Гевеи-каучуконосы тоже, я слышал, очень привередливы. Вам, ботанику, конечно, известно, почему не удается разводить их искусственно в Бразилии? Может быть, ваши коллеги, работавшие у Генри Форда, не хотели, чтобы у него пошло дело?

В двадцатые годы, когда саженцы гевеи были тайком вывезены за границу, кончилась бразильская монополия на каучук и его производство. Сбор латекса с разбросанных по сельве дикорастущих деревьев не мог конкурировать с урожаем, получаемым в английских и голландских владениях на Цейлоне и Яве. И Бразилия стала давать лишь два процента мировой добычи каучука.

Форд, недовольный зависимостью автозаводов от поставок из Южной Азии, решил завести собственные плантации в Бразилии. Исходил он из делового соображения, что гевея у себя дома должна расти не хуже, чем в другом полушарии. Получив, в сущности, даром земли в нижнем течении Амазонки, он заложил на них огромные плантации дерева-каучуконоса. На него работали тысячи батраков, нанятых на голодном северо-востоке Бразилии, множество американских и местных ученых. Опыты — а дело было поставлено с размахом — длились почти два десятка лет. Но гевеи чахли, болели и погибали. После второй мировой войны плантации были заброшены.

— Непосредственная причина известна — грибок, поедавший листья. Его называют «ржавчина». Но отчего он не поражает дерево в смешанном лесу, среди других видов, то есть во враждебном для гевеи окружении? И отчего поражает ее в заботливо ухоженной посадке? Сейчас как будто появились в Амазонии благополучные плантации, но каким образом там добились успеха, остается тайной промышленников.

— Ну а как же другой пример, как две капли похожий на этот? Я имею в виду предприятие Кейта Ладвига.

Этот американский миллиардер за бесценок скупил два миллиона гектаров земли примерно в тех же местах. Он занимался и разведением быстрорастущего африканского дерева гмелины. От гмелины — предназначалась она в качестве сырья для бумажной фабрики — требовалось лишь расти как в Африке. Однако это дерево не только не давало того сказочного прироста древесины, которого от него ждали, но вдвое уступало в этом эвкалипту, завезенному в Бразилию в давние времена и хорошо там прижившемуся. Владелец за два года сменил тридцать три директора бразильского филиала. Но гмелина проявляла не меньшее упорство, чем гевея. И Ладвиг отделался от крупнейшего в Бразилии частного поместья, занявшись по-прежнему спекуляцией недвижимостью в Рио-де-Жанейро.

— Выходит, «антиамериканизм» у гмелины еще более настойчив, чем у гевеи? — заметил я.

— На этот вопрос ответить проще,— сказал Валдомиро.— При акклиматизации всегда есть риск. Ладвиг ставил опыты с совершенно новым для нас видом. Результатов нужно ждать долго — годы. Для меня, ботаника, сомнительна сама идея замены смешанной сельвы посадками одной культуры, хотя бы и эвкалипта. Вам приходилось бывать в эвкалиптовом лесу?

Я вспомнил частокол светлых кривоватых стволов, опушенных блеклой листвой. Прозрачный, тихий — и пустой лес. Не попадаются в шуршащей под ногами листве даже сухопутные улитки в кулак величиной, столь обычные в Бразилии. Не забредают сюда неторопливые пауки-птицееды. Может быть, потому, что нет и птиц?

Кое-где эвкалипт — решение проблемы. Например, в штате Сан-Пауло, некогда сплошь лесном, сейчас осталось леса не более чем на трех процентах площади. Так что здесь быстрорастущий эвкалипт благо.

Но для бразильской флоры и фауны эти посадки чужды. Лишь осматривая себя на опушке эвкалиптового леса, я обнаружил наконец местную «живность». Это были голодные и тощие клещи, очень навязчивые.

...Валдомиро проводил меня к выходу по аллее королевских пальм — на диво ровных серых колонн, увенчанных в головокружительной высоте темной розеткой листьев. Посаженные то ли ради науки, то ли для красоты, они вернули меня к исходной мысли — о величии растительного мира Бразилии и его влияния на те или иные черты национального характера. Образ суровой сельвы не отразился в сердце человека, но смелость и свободолюбие, способность к дерзаниям и умение найти нежную красоту во враждебной чаще, да и мало ли еще какие яркие свойства бразильской души сформировались, наверное, не без ее участия.

Виталий Соболев \ Фото автора Рио-де-Жанейро — Москва

Нескончаемый полдень

П лоская до горизонта степь. Бесконечная череда полей, вишневых садов, указателей, черепичных крыш, палисадов, прудов. Все это с ходу, с размаху — навечно схваченное сетчаткой глаза и вмиг исчезающее, чтобы уступить место новым полям, садам и крышам. Дорожный пейзаж как бы сжимается до масштабов топографической карты.

Петриковка, небольшой поселок, стоит на развилке многих дорог — в Полтаву, Кривой Рог, Сумы. Внешне он похож на сотни других поселений Приднепровья, но уже на автобусной станции, среди шумного разноязычного люда, начинаешь смутно ощущать, что здесь есть что-то неуловимо особенное... В простоте и обыденности окружающего нелегко уловить это «что-то». Вроде бы те же белые хатки с синими ставнями, те же дремотные, утомленные от зноя улочки, где редко встретишь прохожего, те же песни горлинок, укрывшихся в густой листве, и та же мягкая, распевная полуречь-полумузыка, которую слушаешь с жадным вниманием, потому что не все понимаешь. Яблони, вишни, абрикосы в садах, велосипедные стайки мальчишек на шоссе, пыльные акации по обочинам — это тоже все привычно, чему, казалось бы, удивляться! И все-таки это село необычное. Как сказал мой случайный попутчик: «Це ж вам не просто селище, це ж вам Петрикивка! Село майстрив, село художникив!»

Но чем объяснить, почему именно Петриковка стала центром народного художественного промысла в этих краях? За ответом я пришел к председателю поселкового Совета Анатолию Васильевичу Наливайко.

Конец рабочего дня, солнце палит вполнакала, но его жар по-прежнему ощущается в тесных комнатках поссовета. Полное загорелое лицо председателя с капельками пота на лбу выражает усталое довольство. «Можа, скупнем-ся, а? — вдруг предлагает он и располагающе смеется.— Там, на Орели, и побалакаем...»