Журнал «Вокруг Света» №04 за 1985 год

...Когда везли зерно из Назрета на юг, в Робе, крепко запомнился нашим водителям один перевал высотой 3600 метров. Трудное это было испытание и для людей, и для техники. Наш шофер Володя Пройчев вспоминает:

— ЗИЛ — машина что надо, но ведь на такой высоте уши закладывало, людям дышать трудно было. И моторам не хватало кислорода, начинали захлебываться. Пришлось водителям на стоянках повозиться. Но ведь обкатались же машины.

Два раза преодолевали этот перевал, который ребята иначе как «чертовым» не называли.

Зато однажды колонну застал дождь, правда, первый и единственный, но настоящий ливень — метрах в двадцати ничего не видно. В горах даже градом ударило. Но продолжалась эта благодать, к сожалению, всего полчаса.

...Дважды автоотряд ходил в рейсы с продовольствием на запад, в район города Матту. Опять дорога была высокогорная: серпантины, спуски, подъемы. Да там еще и не асфальт, а гравий. Пыль и песок забивали рот, дышали с трудом. Моторы перегревались так, что, когда колонна шла ущельем, рычали почище львов! Казалось, от их рева рухнут каменные стены.

Зато раем казался привал в районе Джиммы, на большой реке Гибэ. Не доезжая до города, колонна останавливалась, разворачивали кухню. Заядлые рыболовы успевали даже рыбки натаскать на уху; там, где буйная растительность немного отступала от берега, поражало всех изобилие гусей и уток. Тут как тут и орлы — стерегут добычу. У одного парня орел вырвал рыбину прямо из рук. А вдали в реке резвились бегемоты: с шумом выныривали, "блаженно плескались. У лагеря еще один парень поутру наткнулся на бегемота. Бегемот добродушно взглянул на него и неторопливо потопал в прибрежные кусты. И на морде его, казалось, было написано: «Ну чего, бегемота, что ли, не видел?»

Когда второй раз приехали в Матту, крестьяне с помощью государства возвели там поселки для переселенцев. Дома под прочными крышами стояли в ряд, а не вразброс, как тукули — местные хижины. Правительство предоставило переселенцам землю, машины, семена. Сюда привезли жителей из засушливых районов. Когда те увидели наши ЗИЛы, очень обрадовались, как родным. Оказалось, что они видели нашу колонну раньше возле Асэба. И теперь знали: «Русские — хорошо». Так и говорили водителям.

По просьбе представителей провинциальных комитетов по борьбе с засухой на стоянках автоколонны показывали крестьянам фильмы.

— Мы подружились с товарищем Бэдру, секретарем районного комитета Рабочей партии Эфиопии и эфиопскими специалистами, учившимися в Советском Союзе,— рассказывает Матюх.— Они просили привозить фильмы о Ленине, и крестьяне действительно любили их смотреть...

В районах засухи эфиопские крестьяне знают «в лицо» не только наши ЗИЛы, но и советские вертолеты и самолеты. На них доставляют продовольствие и медикаменты, перевозят переселенцев в новые районы.

По нескольку раз в день в самых неблагоприятных погодных условиях поднимают в воздух пилоты Аэрофлота свои машины.

Провинция Уолло — одна из самых засушливых в Эфиопии... Здесь из города Комболча, в котором находится центр распределения чрезвычайной помощи, Ми-8 доставляют продовольствие в горы, в Лалибелу. Прежде чем вертолет сядет на площадку над обрывом, сверху можно увидеть древние храмы, вырубленные в скалах. Здесь когда-то было королевство Ласта, а сейчас Лалибела — центр области Ласта. На тесной площадке люди терпеливо ожидают вертолет, сидя на своих пожитках, уложенных в корзинки и джутовые мешки. Большинство жителей видели металлических летающих птиц издали, только в небе. Сейчас эти винтокрылые машины — надежда, спасение от гибели. Подсаживая друг друга, помогая слабым, люди впервые садятся в вертолет. Пилоты Аэрофлота навели постоянный воздушный мост между Комболчой и поселками Чет, Мэканэ-Селям, Огельбена. Улетая из родных, привычных мест, переселенцы бросают прощальный взгляд на пересохший ручей, на бесплодное теперь поле у брошенной хижины.

Такой же видел Эфиопию я, когда пролетал на Ан-22 над засушливыми районами.

— «Антей» открыл воздушный мост между нашими странами,— говорит командир корабля Валерий Воробьев.— Мы уже доставили в Аддис-Абебу вертолеты. На них перевозят грузы и людей в районах засухи. Теперь вот на борту целый госпиталь.

К нашему разговору прислушивается, склонившись над иллюминатором, Николай Владимирович Ярмоленко. Именно он, главный врач, будет руководить работой госпиталя.

За его спиной в грузовом отсеке «Антея» находятся санитарные палатки, электростанция, санитарная машина, медикаменты... Всего и не перечислишь — очень большое хозяйство у Ярмоленко. Он пытливо всматривается в прорезанные трещинами ущелий нагорья, ищет глазами сухие русла рек. Где-то раскинется его госпиталь?

— Наши врачи — хирурги, анестезиологи, терапевты, инфекционисты — специалисты опытные. Поедем туда, где людям больше всего нужна медицинская помощь,— Ярмоленко энергично рубит фразы.— Но госпиталю обязательно нужно место рядом с водой. В день потребуется нам огромное количество воды. И только отличного качества. Везем с собой водно-фильтровальную станцию. Тогда наша поликлиника сможет пропускать в день до пятисот больных...

...В аэропорту Аддис-Абебы Валерий Воробьев приземлил громадного «Антея» мягко и точно. Выгрузил госпиталь беспокойный Ярмоленко. И увез через несколько дней его на машинах в провинцию Уоллега. Госпиталь уже развернулся около поселка Асос, где живут десятки тысяч переселенцев.

Работы врачам хватит надолго...

В. Лебедев

Аддис-Абеба — Москва

Дожди, несущие тревогу

Дождь может быть обложным и ливневым... Может быть грибным, звонкоголосым, бойким, слепым... Моросящим, секучим, студеным и теплым... Безотрадный, противный, скучный — так характеризовали дождь, идущий долго и не вовремя. Но чаще дождь называли благодатным, долгожданным, добрым, животворным.

Полторы сотни определений к слову «дождь» нашел я в словаре эпитетов русского языка. В последние годы к этому списку прибавилось еще одно определение— «кислотный».

Оно пришло из английского языка. А из шведского уже стучится в дверь новорожденный эпитет к слову «озеро» — «прокисшее».

Проблемы, породившие новые термины, были главной темой моей беседы с участниками третьей Конференции молодежи балтийских стран: биологом из Швеции Марией Гардфьелль, ее соотечественницей токсикологом Анной-Корин Олин и студентом-экономистом из ФРГ Иоганном Фласбартом.

Мы беседовали в номере юрмальской гостиницы. Поначалу казалось, что разговор не сложится: уж очень туго было со временем на конференции. «Круглые столы», дебаты, встречи с советскими молодыми учеными, заседания по комиссиям... И все же минута выкроилась...

— Три года назад,— рассказывает Анна-Корин,— я была в гостях у Сверре, приятеля-биолога. Летом он работает на одном небольшом озере, очень красивом. В домике на берегу — полевая станция экологов. Плывем мы со Сверре в лодке, я любуюсь желтыми листьями: ковер их, устилающий дно на небольшой глубине, словно дрожит от легкой ряби на поверхности воды. Я и говорю: «Как красиво!» — «Эта красота,— сухо отвечает Сверре,— нисколько не изменилась за те пять лет, что прошли со дня моего приезда сюда. Листья и тогда уже лежали на дне нетронутыми. Кислота препятствует нормальному процессу разложения». Я прикусила язык. Но потом не удержалась: «Какая прозрачная вода! Нигде, пожалуй, такой не видела!» — «Да,— отзывается Сверре,— фитопланктон погиб полностью, поэтому свет проникает глубже, чем обычно. Все умершие от кислотных дождей озера — так сказать, «прокисшие» — поразительно прозрачные и необычно голубые...»