Журнал «Вокруг Света» №05 за 1972 год
Шрифт:
Потом я долго разговаривал с Ф. Рантари. Он говорил о том, как трудно изменить психологию местных первобытных племен, приобщить их к новым формам жизни. И о том, что, несмотря на все трудности, это все же необходимо сделать.
— Я думаю, что власть над самым маленьким и самым отсталым племенем в Африке не делает Кении много чести, — сказал он. — Честь Кении в том, чтобы эльмоло выжили и нашли свое место в двадцатом веке...
С. Кулик, корреспондент ТАСС в Восточной Африке — для «Вокруг света»
Найроби
Так я лишилась родины
В
После моего возвращения в Англию многие спрашивают меня: «Что такое пытки? С чего они начинаются?» — «С того, что стараются растоптать человеческое достоинство», — обычно отвечаю я. Чтобы люди могли представить, какая участь ждет противников греческой военной хунты, я хочу рассказать о горьком месяце пребывания в специальном следственном центре греческой военной полиции (ЭСА).
Тот день, 31 августа 1971 года, я буду помнить всю жизнь. Начало уже светать, когда я подъехала к моему дому и остановила машину. В ту же секунду в лицо мне уставились дула автоматов неизвестно откуда выскочивших мужчин. Грубый рывок, и я на тротуаре.
— Кто вы?!
— Молчать!
— Что вы от меня хотите?
— Ты что, оглохла? Тебе сказано молчать!
В спину больно уперся автоматный ствол. По телу зашарили грубые руки.
— Но в чем дело?
— Военная полиция. Поедешь с нами. Не вздумай поднимать шум.
Сильный толчок, лязг захлопнувшейся дверцы, и машина на бешеной скорости понеслась по пустынным улицам. Вскоре мы въезжали в ворота специального следственного центра ЭСА, в самом центре Афин, рядом с американским посольством. Перед входом в мрачный корпус издевательский плакат: «Добро пожаловать в ЭСА». Подгоняемая тычками, я даже не заметила, как оказалась в комнате, полной офицеров. В глаза бросилось знакомое лицо: сам начальник военной полиции майор Теофилояннакос. С ним я уже встречалась.
...Казалось, все старались перекричать друг друга, но громче остальных надрывался майор. Вопросы-обвинения сыпались градом. В ту минуту меня больше всего беспокоила судьба двух моих друзей. Ночью должен был попытаться бежать из тюрьмы Александрос Панагулис, приговоренный к смертной казни за покушение на премьер-министра Пападопулоса. Двое друзей должны были поджидать Панагулиса неподалеку от учебного центра военной полиции в районе Гуди, а затем отвезти его в надежное место. Я знала об этом плане и даже договорилась с одним американским студентом, чтобы тот нанял машину. Сама я всю ночь не могла уснуть и утром отправилась посмотреть, не видно ли на улицах каких-нибудь признаков побега — солдат, полицейских патрулей.
— Дайте мне воды...
— Нет.
А обвинения сыпались со всех сторон: я пыталась помочь бежать Панагулису; я поджидала его в автомобиле, чтобы переправить в подготовленное укрытие; я и раньше приезжала к тюрьме, чтобы на месте все прикинуть. Да, я знала о готовящемся побеге и всей душой хочу, чтобы Панагулис оказался на свободе. Все остальное чепуха.
Меня подтащили к столу, сунули в руки лист бумаги и карандаш.
— Напиши все, что делала за последние сутки. Это приказ.
Я отбросила бумагу.
— Вот и видно, что ты коммунистка, — злорадно ухмыльнулся один из офицеров. — По инструкции Москвы они должны вести себя именно так...
Час за часом продолжался допрос, причем обвинения становились все более фантастическими —
винтовки, бомбы, убийства, а угрозы все более грубыми и страшными. Наступил полдень, когда следователи собрались уходить. И хотя я ни в чем не призналась, майор Теофилояннакос выглядел довольным. Он явно считал, что и без моих признаний сможет упрятать меня в тюрьму.Его ненависть ко мне началась в 1969 году, когда я выступила свидетелем защиты на суде над 34 интеллигентами. Позднее ее, видимо, подогрела наша личная встреча в специальном следственном центре, куда меня вызвали для дачи показаний о связях с либералами. Я сидела в кабине следователя, когда в дверях возникла его фигура: полный мужчина среднего роста, лет пятидесяти, в плохо сидящем коричневом костюме, с изрытым оспой лицом.
Представившись — о, я уже знала, что он пользуется страшной славой палача-садиста! — майор принялся потчевать меня комплиментами: «Нам известен ваш патриотизм, леди Флеминг, и то, как много вы сделали для Греции в годы войны. Больше, чем некоторые офицеры». Он даже предложил мне в подарок фотографию премьер-министра: повесить дома на стену. Я, естественно, отказалась.
— Почему вы против нас? — притворно удивился он. — Ведь армия старается ради всей страны.
— При чем здесь армия? — возразила я. — Просто группа офицеров захватила власть. А что вы сделали с народом?
К концу разговора майор Теофилояннакос от ярости совсем потерял рассудок. Он угрожал повыдергать мне все зубы и сгноить в тюрьме. Он был похож на зверя, почуявшего кровь.
Теперь он решил рассчитаться со мной.
Когда следователи-офицеры вышли из комнаты, меня окружил десяток солдат. Я чувствовала, что еще минута, и меня стошнит, и попросила отвести в туалет. Нет, нельзя, не приказано. Голова раскалывалась от боли. Пытаясь унять ее, я прижалась горячим лбом к доскам стола. Тогда солдаты — совсем еще зеленые юнцы — решили немного развлечься. Они столпились по оба конца стола и принялись раскачивать его так, чтобы ящики, выскакивая из гнезд, били меня в живот.
Каким же бесчеловечным должен быть сам режим, сама эта власть, чтобы из юношей делать садистов!
Часа через два следователи вернулись. Они плотно пообедали — в последующие семь дней пребывания в тюрьме у меня во рту не было маковой росинки! — и допрос возобновился.
Честно говоря, я оказалась вовлеченной в политику не по своей воле. По образованию я врач-бактериолог. В годы войны участвовала в греческом Сопротивлении, была арестована и попала в тюрьму. В 1946 году как стипендиатка я уехала в Англию, где работала под руководством моего будущего мужа Александера Флеминга в Паддингтоне. После его смерти вернулась в Афины и скромно жила в своей однокомнатной квартирке с пятью кошками и множеством цветов. До тех пор, пока к власти не пришли «черные полковники».
Моя оппозиция их режиму началась буквально с первого же дня: мне было стыдно, что в Греции воцарилась диктатура, что кучка самозванцев «спасает нас» без нашего разрешения, хотя никто моей родине не угрожает, что этот режим держится на пытках и запугивании. Например, я точно знала, что Панагулиса — человека, которому мы хотели помочь, — непрерывно пытают с 1968 года.
Ничего не добившись, тюремщики вечером отправили меня в камеру — крошечную душную и омерзительно вонючую каморку с наглухо привинченными к стене стулом и столиком. На целый месяц она станет моей скорбной обителью. Но в тот вечер я этого еще не знала. «Что с друзьями?» Эта мысль настойчиво билась в голове. Прошло, видимо, часа два, как в камеру вошли солдаты. Новый допрос, ничем не отличавшийся от первых. Я твердо решила: что бы ни было, не делать никаких признаний. Скорее всего тюремщики поняли это, а может быть, просто устали, потому что ближе к полуночи меня отправили в камеру. Грязный вонючий матрац, полуистлевшее одеяло да цементный пол — вот и вся постель. В глаза бьет нестерпимо яркий свет. Прошу выключить его. Нельзя, не приказано. И все же я уснула. Тогда я даже не догадывалась, что впереди ждут мучительные дни, когда не удастся сомкнуть глаз хотя бы на час...