Журнал «Вокруг Света» №05 за 1972 год

— А ты начни с костра, парень, — сказал Савельич. — Бери отходы.

Сергей быстро наколол дров, сложил костер из коротких полешек, достал из кармана какую-то бумажку и зажег, но на сильном ветру бумага в момент сгорела. Сергей встал на колени с подветренной стороны, что-то еще зажег и долго и бесполезно пытался выдуть пламя. Савельич наблюдал некоторое время, затем подошел, молча нащепал лучины, поджег и сказал:

— Рви полынь. Стебли сухие, хорошо горят.

Пока Савельич поддерживал огонек, Сергей нарвал охапку полыни, накрыл костер, и сушняк вспыхнул, обдав сухой и морозный воздух горьковатым теплом. Сергей глотнул этот дымный воздух и вдруг заторопился, бросился к сопке, к траве и начал быстро-быстро рвать охапками и все подкладывал, подкладывал в костер, впервые, наверное, почувствовав настоящий запах земли и весело оглядываясь на ребят, на Савельича; все носил и носил в костер, и слушал треск пламени, и подставлял всего себя дыму, словно хотел, чтобы все тело прокоптилось и чтобы даже ночью, в постели, радоваться этому неожиданному и простому аромату полыни.

Семь дефектов

Несмотря на то что «Приморье» ошвартовано к берегу и здесь живут строители, на судне неукоснительно соблюдается корабельный устав. Несут вахту, работают в машинном отделении, драят палубу... Ребята не хотят жить на берегу. На судне лучше. В каютах свет, вода, тепло, а на берегу надо топить печь, греть воду. А здесь и душ, и кают-компания, и шахматы, книги...

В коридор из кают-компании доносятся фортепианные звуки и голоса. Чтобы не прерывать разговора, осторожно вхожу, неплотно закрываю дверь.

Ребята полукругом стоят у инструмента с открытой стенкой, за которым сидит седой старичок в тельняшке.

— Все смотрят кино, но я, конечно, не выдерживаю и в темноте подхожу к верзиле. «Ты что делаешь?» — спрашиваю. «Сижу», — говорит. «Нет, ты, во-первых, не сидишь, а лежишь, а во-вторых, ты лежишь на «Блютнере».

Было неожиданностью встретить здесь, на строительстве, настройщика пианино. Он ловко орудует пальцами, разбирая молоточки, а ребята смотрят на него, как, бывает, собираются вокруг живописца на улице.

Настройщик поглядывает поверх очков на парней и продолжает объяснять:

— Это последний Блютнер. Сейчас он живет в ГДР. Он коммерческий директор фортепианной фирмы. ...Чугунные рамы у них остались от старых «Блютнеров». Самый старший, Адольф Блютнер, жил во Франкфурте-на-Майне.

Он так увлечен своим делом и рассказом, что, наверное, и сам не замечает, как объединяет живого Блютнера и инструмент в одно целое.

— Правда, у современного «Блютнера» все время в молоточках оси выскакивают.

Он осторожно снимает фетровый молоточек, чистит щеточкой и, понимая, что все следят за его руками, поясняет:

— От пыли и ненужных зазоров — посторонний звук...

Настройщик для ребят как иллюзионист. Он открывает перед ними тайны гармонии, чистоту звуков и, чувствуя благодарную аудиторию, как актер, заражается сам и заражает зрителя. Иногда он меняет инструменты, перекладывает отвертки и щеточки по рангам в той последовательности, в какой они ему надобны.

— Ну куда они смотрят? — говорит он о молоточках, призывая ребят в свидетели, и берет несколько аккордов. — Вот тут надо чуть отпустить, здесь не надо, — и, коснувшись басов, уточняет: — А здесь тоже чуть-чуть... Достань-ка мне ключи из футляра, — просит старичок одного из ребят.

На диване лежит футляр от гобоя и в нем инструменты и пузырьки с лаком.

Один из парней закуривает сигарету и деликатно кладет всю пачку перед настройщиком. Тот взглядом поймал этот жест, оценил, но промолчал.

— Прошу на обед, Авдий Иванович, — громко сказал боцман, войдя в кают-компанию, и презентовал настройщику пачку «Столичных».

— Я сигареты не очень... Курите, ребята, — проговорил старичок, протянув ребятам обе пачки. — Я другой сорт... — Он оторвал клочок газеты, достал махру, ловко свернул самокрутку и закурил.— Как в Севастополе... Да-а-а. Вот соберу, отрегулирую и дальше поеду.

Взяв ключ, настройщик протянул руку к невидимой гайке на чугунной раме и, осторожно подвинчивая, обругал не то новый «Блютнер», не то другого, до него работавшего настройщика:

— Вот недотепа... надо здесь колки менять... А знаете ли вы, что сила натяжения струн от «ля» до «до» достигает 375 килограммов?

Покончив с гайкой, улыбнулся:

— А ведь я этот инструмент знаю. Еще в пятьдесят втором году работал с ним.

Кто-то из ребят засомневался. Еще бы, ведь некоторые из них еще и не родились в этом, пятьдесят втором.

— Не верите? — он взял несколько клавишей и протянул парням. — Смотрите, мое клеймо стоит.

Забыв об обеде, Авдий Иванович устроился на диване, возле футляра, сделал глубокую затяжку, и в легкий сигаретный дымок кают-компании вплелась густая махорочная терпкость.

В дверь заглянул вихрастый парень и, отыскав глазами приятеля, крикнул:

— Обедать...

Никто не ответил, и только настройщик сказал:

— Зайди, одессит. Говорят, драпаешь отсюда... Я бы мог тебе многое рассказать за Севастополь и за Одессу, но ведь ты бежишь. Чтобы понять, что такое Одесса, надо много пожить вдали от нее.

— Я свое отработал честно, — отчеканил вихрастый парень. — Приехал на год, и год прошел.

— Говоришь, отработал? А какая тебе польза от этого? Год... Да что ты знаешь о времени, — взорвался вдруг старичок. — Я с двухклассным образованием настраиваю фоно и настраивал многим знаменитостям... — Он так расстроился, что, не вынимая изо рта самокрутку, подошел к пианино, сел на стул, и пальцы его побежали по клавишам. Он хотел сказать что-то еще, но услышал фальшивый звук, несколько раз ударил, послушал и снова к одесситу: — Ты хоть знаешь Рихтера? Это величайший пианист. Если бы он поработал за инструментом всего один год и бросил, кем бы он стал?!!

И вдруг совсем неожиданно старик прикоснулся к клавишам, и зазвучал Скрябин. Ребята слушали музыку и смотрели не на руки старика, а на удары молоточков по струнам. Перед ними стоял открытый «Блютнер», и они видели тайну звука. Когда он кончил играть, кто-то заметил:

— Чувствуется, что теперь настроен.

Старик встал, снял очки и заметил:

— Еще семь процессов надо отработать. Семь! — И снова опустился на стул и заиграл. Он играл, выпрямив спину, откинув голову, закрыв глаза. Стремительно бегали молоточки по струнам, тихо стояли боцман, ребята, и звучал двенадцатый этюд Скрябина.

Вдруг молоточки остановились, звуки исчезли, а старик поглядел поверх очков на «Блютнера», словно продолжая слушать звуки, и с профессиональной беспристрастностью подытожил:

— Я же говорил вам, еще семь дефектов осталось...

Нулевой цикл

— Сейчас будем пить чай. Обещайте, сегодня больше ни слова о работе, — сказал Олег Таран и встал, отчего в его каюте стало тесно. — Будем есть пряники и пить чай, — улыбнулся он. — Ты будешь говорить, а я молчать.