Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год

...Но однажды прилетел из Ташкента на станцию один исследователь сверить таблицы. Собирался поработать часок. Эвакуировали его через месяц.

Недаром домики станции, оборудование, даже трактор (тоже, как и все здесь, заброшенный на ледник вертолетом) такие же, как у полярников. И основал станцию известный полярный исследователь гляциолог Ноздрюхин. И эта станция дрейфует, как и любая полярная, вместе со льдом — каждый год ее необходимо переставлять на 50—60 метров. На станции есть весь набор и других арктических атрибутов — морозы, пурга, ненадежный, располосованный трещинами лед. Нет только белых медведей — они бы тут не выжили. Да еще высота, на которой трудно передвигаться, и гости, непривычные к жизни в высокогорье, не спят ночами и устают, сделав несколько десятков шагов; грозы, когда с остроконечных предметов с шипением стекают светящиеся голубым пламенем электрические разряды; электрические бури, когда холодные синеватые искры высвечивают радиомачту станции, искрятся бороды сотрудников экспедиции, а с поднятой вверх руки начинают стекать голубые искры.

Станция стоит на леднике, потому что она, как и ее «полярные сестры», очень нужна людям — ледники, сползающие с азиатских хребтов, рождают бурные горные реки. В долинах вода их разбегается по полям. И от того, сколько ее сегодня, зависит благополучие целых областей. И если знать, сколько ее будет завтра, можно планировать посевы и строительство каналов.

Работы на леднике Абрамова эта молодежная экспедиция начала в 1967 году, когда решением XIV генеральной ассамблеи Международного геофизического и геодезического союза этот район был включен в число постоянных пунктов исследований по программе Международного гидрологического десятилетия.

За эти годы накоплен уже большой материал о жизни ледяного великана, площадь которого 22 квадратных километра. Он подтверждает данные других исследований, говорящие о том, что общая площадь ледников в Средней Азии сокращается — за эти четыре года ледник Абрамова отступил на 250 метров. По-видимому, это связано с общим потеплением климата в Средней Азии.

...Елку гляциологи принесли к самому Новому году. Больше двадцати часов Кислов с Мясниковым не снимали лыж, в ночи, в дороге, которую и летом не пройдешь. Елка пахла землей — такой близкой и такой недоступной. А наутро началась работа — будничная работа на высоте четыре тысячи метров.

Потом елка осыпалась, но запах хвои, уверяли меня зимовщики, они чувствуют еще и сейчас, в конце августа.

В. Ершов, корреспондент УзТАГ для «Вокруг света»

Гамбургский плотник

Начало этой истории — в Австрии, в старинном городе Граце.

День был жаркий. Мы, группа туристов, добросовестно, в поте лица, совершали обход достопримечательностей. Осмотрели собор, ненадолго одаривший нас тихой прохладой, и музей, ослепивший воинственным блеском рыцарских доспехов. Их хватило бы, пожалуй, на целую дивизию латников. По каменной лестнице, убранной плющом, взобрались на холм к весело раскрашенной, будто фарфоровой, часовой башенке. Большой круглый глаз ее циферблата уже третий век глядит на черепичные крыши, застывшие внизу острыми волнами.

Разместили нас в гостинице «Три ворона». Название сулило легенду, но мои расспросы не привели ни к чему — администратор и горничные в ответ лишь пожимали плечами.

Вечером я вышел погулять. День кончался до обидного быстро. Витрины гасли, редкие прохожие исчезали в темноте.

И тут из-за угла впереди, шагах в двухстах от меня, показался человек, одетый столь диковинно, что я замер на месте. Широкополая шляпа, куртка с пузырящимися выше локтей рукавами, сапоги с раструбами... Европа сейчас заполнена ряжеными и хиппи в маскарадных костюмах. Но лицо незнакомца было так не похоже на бледные лики уличной богемы. Он прошагал, слегка задев меня чем-то твердым, торчавшим из заплечного мешка,— как мне почудилось, прикладом мушкета. Машинально я двинулся за ним вслед. Но было уже поздно — видение исчезло.

Рядом звякнуло — пожилой господин в тирольской шляпе с кисточкой отпирал дверь. Я подбежал и смущенно поведал о видении.

— Гамбургский плотник, — услышал я.

— Какой?

— Да гамбургский же!

Австриец спешил. Он устал, от серого плаща пахло дорожной пылью. Все же я удержал его.

— А что вас, собственно, удивляет? — произнес он с оттенком раздражения. — Парень зарабатывает на жизнь. Как вы. Как я. Очень просто, милостивый государь.

Ворота захлопнулись.

А я направился в узкий переулок, проглотивший гамбуржца. Где-то впереди звенела падающая вода: на маленькой площади пел свою песню фонтан. Отсюда в разные стороны отбегало пять переулков-щелей. Какой выбрать? Я все еще надеялся поймать плотника — репортерское везенье не раз выручало меня.

Увы, на сей раз оно изменило мне. Я вернулся в гостиницу около полуночи и только теперь сообразил, сколь нелепо выглядел мой порыв.

Во взгляде портье мне почудилась укоризна. Добропорядочные люди уже в постелях, только один ключ — тяжелый, с тремя воронами, оттиснутыми на медной рукоятке, ждет непутевого постояльца.

— Скажите, — все же спросил я, — вы знаете что-нибудь про гамбургских плотников?

— Да, да, конечно, — с профессиональной живостью откликнулся портье, — они из Гамбурга...

Пока немного. Но я не дал ему пощады и постарался выжать из него все. Вот что удалось узнать:

— В Гамбурге до сих пор существует старинный цех бродячих плотников. Ходят они по градам и весям в своих традиционных костюмах, с топором, с пилой, с рубанком. Славные, честные ребята, не чураются никакой работы. Чинят лестницы, рамы, ставят сараи, скотные дворы, из дерева смастерят что угодно, хоть скворечник.

Доведется ли мне еще раз столкнуться с выходцем из прошлого? Надежды было мало. Может быть, дома, в Ленинграде, в Публичной библиотеке мне удастся хоть что-нибудь разыскать об этом этнографическом персонаже?

Из Граца туристская фирма повезла нас в Зальцбург.

Часы на башне ратуши сыграли первую фразу увертюры «Дон-Жуана», напомнив, что мы прибыли в город Моцарта. Словно предвидя несметные толпы визитеров, Зальцбург с трогательной заботливостью сохранил все, что связано с великим композитором и его эпохой. В летней резиденции архиепископа, у которого Моцарт служил музыкантом, уцелел поразительный механический театр, приводимый в движение водой. Это макет городской улицы XVIII века, набитой лавками и мастерскими. Нажатие рычага — и кузнец начинает ковать, булочник вынимать хлеб из печи. Два лакея несут в портшезе старую барыню, щелкает каблуками военный патруль. А вот плотники — уж не гамбуржцы ли! — сколачивают кровлю дома, и один из них на самом коньке подносит к губам кружку, чтобы освежиться пивом...

По вечерам разноязыкая масса приезжих, утомленная музейным галопом, растекается по кафе и пивным, по набережной быстрого Зальцаха, по Гетрейдегассе — узкой улочке, увешанной цеховыми эмблемами. Я шел, разглядывая их, и в глубине души ждал счастливой, необыкновенной встречи. С кем? Нет, о гамбургском плотнике я не мечтал. Но путешественник всегда ждет чего-то не предусмотренного путеводителями.

Я слишком долго стоял у киоска, иначе бы раньше увидел его. Расшитый заплечный мешок, острая шляпа с неровными полями... Он шагал, удаляясь от меня, резко непохожий на людей в пиджаках, в галстуках, в нейлоновых рубашках, будто ожившая кукла из механического театра его высокопреосвященства. Я бросился в погоню.

Он остановился, собираясь, по-видимому, пересечь улицу. Мне представилось невероятное: косяк машин несется, а мой гамбуржец свободно движется наперерез, бесстрашный и неуязвимый. Проходит сквозь металл, одетый угольно-черным, кофейным, бежевым, малиновым лаком, сквозь небьющееся стекло, пластмассу, ковровые обивки, навьюченные скатки палаточного брезента, сквозь резину надувных матрасов, кресел, лодок и ванн. Он проходит, рассекая все эти шедевры ширпотреба, все эти приманки цивилизации — человек из другого века, подчиняющийся лишь законам своего волшебства. Туристы несутся дальше, не замечая чуда, унося свои дорожные карты, пестроту флажков-сувениров, гирлянды кукол-талисманов, оберегающих автомобилиста от опасностей в пути.