Журнал «Вокруг Света» №06 за 2007 год
Шрифт:
Хотя, конечно, в глазах мировой общественности наша школа по-прежнему остается «осененной» — идеей Художественного театра, Станиславским… Многие верят, что в России владеют особым секретом обучения артистов, прививки, как они говорят, «метода» Станиславского. Поэтому с 1980-х годов, как только открылась страна, у нас начались активные контакты со всем миром. А в 1990-х возникли устойчивые международные программы. 15 лет назад мы запустили обмен с Национальным театральным институтом Юджина О’Нила (штат Коннектикут), 10 лет назад — аспирантскую актерскую программу совместно с Институтом высшего театрального образования при Гарвардском университете».
Изменились ли за последние годы сами студенты?
«Надо сказать, что сейчас абитуриенты в целом хуже подготовлены, малограмотные, поскольку общий уровень образования резко снизился. Нам даже придется ввести со следующего года в программу обучения русский язык. Но не думаю, что это катастрофа для нас. Здесь ведь другой принцип отбора. Мы смотрим, насколько человек эмоционален, может ли он претворить эту эмоцию в действие, подвижно ли его воображение, как он поет, насколько ритмичен. Это связано не с образованием, а совсем с другими вещами. А добрать знания можно и здесь, у нас же много гуманитарных дисциплин.
Вообще, знаете, я с каждым новым студентом обязательно знакомлюсь вот здесь,
Кстати, по статистике, из группы в 30 человек за первые два года отчисляют троих, а то и четверых. И даже на третьем курсе расставания тоже случаются: ребята попросту не выдерживают нагрузки. В том, насколько она велика, я смогла убедиться, что называется, на себе.
Школьные истории-2
В том же 1943 году в Москве , а затем и в других городах Союза появились объявления о приеме на первый курс. В них говорилось: «Школа-студия готовит: а) артистов для пополнения труппы МХТ, б) организаторов постановочной части (завпостов, руководителей сценических цехов, художников-светооформителей, техников сцены). Срок обучения на обоих отделениях — 3 года». Возрастной ценз на актерский факультет определялся от 17 до 25 лет, а на постановочный — от 17 до 30. Едва ли мхатовские корифеи могли предположить, какой ажиотаж вызовут скромные анонсы. Только на актерский было подано более 1 500 заявлений. И это при том, что основная часть молодежи в тот год была на фронте! В результате строжайшего отбора до «решающих конкурсных испытаний» допустили всего 280 абитуриентов. Из них 31 человек в итоге стали студентами актерского факультета, а 20 были приняты на постановочный. Наконец 20 октября состоялось официальное открытие нового училища. Уроки актерского мастерства в расписании стояли ежедневно, утром и вечером. Выходные? Едва ли кто-то из живших — иначе и не скажешь — в школе-студии замечал их отсутствие. «Василий Иванович Качалов не вылезал из школы, — вспоминал впоследствии один из первых выпускников, Иван Тарханов. — Помню: горит свечечка, и он читает монолог Ивана Карамазова, а потом нас заставляет что-нибудь читать». Достоевский в те годы был запрещен как «антисоветский писатель», однако кто-то уговорил Качалова сыграть для студентов знаменитую сцену двойного монолога Ивана Карамазова и Черта. Пришлось баррикадировать двери и наглухо зашторивать окна. О том, какое доверие существовало между мастерами и их воспитанниками, свидетельствуют и полулегальные встречи с Ахматовой, Пастернаком, Рихтером, нередко проходившие в этих стенах. Хотя, конечно, существуя в рамках системы, школа выполняла и некоторые ее «предписания». Так, наряду с занятиями сценической речью, пластикой, этюдами, изучением литературы, истории искусства и театра, уроками манер, которые вела Елизавета Григорьевна Никулина, урожденная княжна Волконская, в обязательном порядке изучалась история СССР, с характерным для того времени упором на историю партии. Рассказывают, что на экзамене по этой дисциплине строгий преподаватель спросил не слишком разбиравшегося в предмете Михаила Пуговкина: «Какая была обстановка перед 1905 годом»? Тот, не растерявшись, глядя прямо в глаза педагогу, ответил, стукнув кулаком по столу: «А вы как думаете? Россия стонала!» За это ему поставили тройку и отпустили с миром. Увы, доучиться Михаилу Ивановичу так и не удалось. До третьего курса он успешно скрывал, что поступил всего с пятью классами образования, но обман все-таки открылся, и тут же последовало отчисление. Что, правда, не помешало Пуговкину стать прославленным артистом. Впрочем, в первые годы существования нового театрального училища таких случаев, когда приходили студенты, не окончившие среднюю школу, было много. Одни умудрялись параллельно заниматься на рабфаке, чтобы получить аттестат зрелости, а другие, поизобретательнее, находили и более оригинальные выходы из положения. Сосед Пуговкина по общежитию Игорь Дмитриев тоже был «недоучкой» — с 9 классами. Когда Сахновский объявил ему, что придется идти в школу рабочей молодежи, будущий народный артист России пришел в ужас. «Опять эти поезда, которые ходят туда-сюда, не знают, где они встретятся, да и встретятся ли когда-нибудь… А я даже сдачу никогда не мог посчитать!» — описывал позже Игорь Борисович свой ужас перед необходимостью заняться математикой. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Узнав, что в авиационном институте недавно случился пожар, в котором сгорели документы абитуриентов, Дмитриев отправился туда. Там он настолько убедительно доказывал, будто его аттестат находился именно здесь, что в качестве подтверждения сошла почтовая квитанция, по которой документ якобы был отослан. В результате импровизированного спектакля исполнитель получил-таки желанную справку об утрате аттестата. Принеся ее в канцелярию, он честно поведал всю историю своему наставнику Николаю Павловичу Хмелеву. «Ну что же, я думаю, что вы сдали второй экзамен по актерскому мастерству. Идите, учитесь», — сказал тот. Подобных историй — тысячи. Одни из них можно найти уже только в архивных документах, другие до сих пор передаются из уст в уста. Каждая из них — живой портрет не только ее героев, но, по большому счету, своей эпохи, а вместе они создают тот легендарный ореол, который, пожалуй, и составляет главное очарование школы-студии.
Один день из жизни…
Дождавшись конца экзаменационной поры, отправляюсь в школу-студию на целый день, с тем чтобы с головой окунуться в ее жизнь.
На часах еще нет десяти, однако коридоры школы уже напоминают муравейник, где каждый занят делом. Вот на небольшой площадке перед аудиторией, в которой распевается приятный баритон, три девушки отрабатывают какой-то танец, отсчитывая ритм: «Раз, два, и раз два три!» Чуть дальше по коридору одни мальчишки таскают стулья, другие неподалеку разбирают костюмы… Несмотря на всеобщее оживление и творческий настрой, все это напоминает не столько богемную жизнь, сколько хорошо организованный рабочий лагерь, где царят самодисциплина и порядок, который ребята, между прочим, тоже
поддерживают сами: «Кто бросил пластиковый стаканчик? Братцы, убирайте за собой!» — слышу я из соседней аудитории.— Это в твоих же интересах! — смеется в ответ на мое восхищение всеобщей сознательностью студент четвертого актерского курса Роман Маякин. — У нас вот тут недавно один парень рубашку свою бросил в общую кучу, а когда хватился — ее уже разодрали на костюм бомжа для этюда.
Сперва отправляюсь на лекцию по истории зарубежной литературы у второго курса. Выслушав длинный список произведений испанской драматургии, который диктовал студентам преподаватель, даже я, выпускница филфака, была несколько озадачена. И, признаться, ничуть не удивилась возгласу с последней парты: «А мы это все успеем за семестр?» — «Вы не думайте, это они сейчас кажутся такими несобранными, — с улыбкой обернулся ко мне профессор, услышав жалобную реплику. — К экзаменам станут гораздо серьезней». Видно, выбора нет — придется успеть…
А мне надо спешить на занятия по вокалу у четвертого курса. «Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная…» — вдохновенно выводит рыжая красавица. Я уже вновь готова громко выразить свое восхищение, но преподаватель Марина Владиславовна Смирнова спешит меня остановить: «Только не вздумайте их хвалить! У нас сейчас очень напряженный период — подготовка к экзамену, так что расслабляться никак нельзя. Курс очень загружен, поэтому мы припозднились и сдаем номера, как видите, после сессии. Вообще на пение отводится четыре семестра. За это время, конечно, оперные партии освоить невозможно, да такой задачи перед нами и не стоит. Ребята должны научиться владеть собственным голосом. Ведь часто в спектакле нужно пропеть какую-то музыкальную фразу, а сделать это грамотно и органично без подготовки невозможно».
На занятиях по так называемому «пластическому воспитанию» студенты осваивают разные стили танца: от классического и народного до современного джаз-балета
Заскочив в балетный класс, в котором, наряду с классической хореографией, студенты осваивают основы современного танца, я выбегаю на улицу перекурить (в помещениях школы курение строго запрещено) и там знакомлюсь с четверокурсником актерского факультета Игорем Хрипуновым.
— Удается вам во время семестра иногда хоть немножко отдохнуть? — задаю я наболевший вопрос.
— А мы и не умеем! — отвечает Игорь. — У нас даже за праздничным столом все разговоры все равно вокруг учебы вертятся. Хотя это, конечно, неправильно…
Мне тоже отдыхать рановато — хочется еще заглянуть на занятие по сценречи у первокурсников. Там-то меня и поджидает самое интересное. Виктор Владимирович Мархасев предлагает мне присоединиться к группе. Я, по наивности полагая, что все ограничится отработкой дикции, ну максимум скороговорками, живо соглашаюсь. На деле же все оказывается ох как непросто! Сначала занятие напоминает тренинг в спортзале: разбившись на пары, мы помогаем друг другу полностью расслабиться, разминая мышцы. Мои руки и ноги почему-то упорно остаются деревянными и со стуком падают на пол, а не опускаются мягко, как положено. «Не бросай ее! — обрушивается Виктор Владимирович на моего партнера. — Она тебе не доверяет, поэтому и не может расслабиться!» В конце концов, напряжение все-таки уходит, и мы приступаем к отработке посыла звука. Вы когда-нибудь пробовали положить восклицание «Эй!» на подоконник или забросить на противоположную сторону улицы? Я честно минут сорок пыталась это сделать. Не получилось!
Когда, вконец изможденная, я отправилась домой, в голове настойчиво вертелась скороговорка, которую мы, взявшись всей группой за руки, произнесли столько раз, что не запомнить было невозможно: «Надо себя сжечь и превратить в речь. Сжечь себя дотла, чтоб только речь жила!»…
«Живой организм, а не академия»
Что касается современной истории «первого драматического театра страны», то самое известное и столь же прискорбное ее событие произошло на пике перестройки — в 1987 году. «Жесткая» политика бескомпромиссного лидера Олега Ефремова, назначенного худруком МХАТ еще за полтора десятилетия до этого, — политика кадровая, творческая и репертуарная, направленная на вытравление пресловутого музейно-патетического, «нафталинного» духа важничанья со сцены, вызвала открытый бунт части труппы. Многие артисты, среди которых, надо признать, преобладали годами не игравшие ни единой роли, заявили о несогласии с «вождем», непризнании его главрежем и образовании особого, «альтернативного» МХАТ под руководством народной артистки Татьяны Дорониной. Территориально «развод» удался как нельзя лучше, поскольку к этому времени подоспело открытие после реставрации старого здания в Камергерском переулке (тогда — проезде Художественного театра). Туда и отправились «ефремовцы», а недовольные остались на Тверском бульваре, 22. Так же легко разделились и классики, осеняющие своим авторитетом одну и другую труппы соответственно — «атакующий» МХАТ Ефремова перешел под «покровительство» Антона Чехова , «доронинцы» остались верны Максиму Горькому , имя которого, чтобы польстить буревестнику революции, навязал театру еще Сталин. В 2004 году произошло еще одно изменение: директор МХАТ им. А.П. Чехова Олег Табаков, руководствуясь тем, что «театр — это не академия, а живой организм», исключил из названия определение «академический», появившееся в ходе национализации театра в 1919 году. Ныне на афишах его имя пишется так же, как и при отцах-основателях, — МХТ. Однако прежнее название настолько прижилось, что до сих пор в ходу. Не стали менять и имя школы-студии: она по-прежнему «при МХАТ».
Вместо эпилога
Забежав через несколько дней в школу-студию, чтобы показать готовую статью, я невольно подслушала разговор двух девушек лет семнадцати-восемнадцати, изучавших объявления о приеме на будущий учебный год.
— Да какая разница, в чем на прослушивание идти! — недоуменно восклицала одна из них.
— Нет, что ты, это же чуть ли не главное! Ты только подумай, какой здесь круг, какой уровень! — отвечала та.
Памятуя об уроке сценречи, половину из которого мы провели на полу, ужасно хотелось поиронизировать на тему дресс-кода, но встревать в разговор я не стала. А если разобраться, юная барышня и не заслужила иронии. Она ведь далеко не единственная, кто воспринимает творческие вузы, да и артистическую среду вообще, как нечто элитно-богемное из разряда «красивой жизни». Однако стоит ли списывать заблуждение только на восторженность неискушенного обывателя? Быть может, не последнюю роль здесь играет одно из театральных правил, которое, как я могла убедиться, начинает работать в этой среде со «школьной» скамьи: нельзя, чтобы зритель догадался о том, каким потом-кровью дался спектакль. Все трудности должны оставаться за кулисами.