Журнал «Вокруг Света» №07 за 1980 год

Заключенный Эдвард Адамс, приговоренный к смертной казни за предумышленное убийство, лежит на койке в своей камере. Вот уже семь дней, как он почти не встает.

Он не двинулся с места, ни когда уходил на казнь Джо Керди, ни тогда, когда в свое далекое путешествие отправлялся Рэйон. Он не слышал и как Обайа в последний раз пробормотал какое-то женское имя. И только, когда Лустон уже несколько часов как был мертв, Эдвард Адамс заметил, что число его товарищей сократилось еще на одного. Затем настал черед негра Микаэла Вэнса, его голос умолк навсегда. Потом Эверу и Пикару также пришлось подняться на рассвете. И будет еще много, очень много других... Они уже начали заполнять отделение, чтобы провести там три недели или месяц — срок, предшествующий казни.

Эдвард Адамс погрузился в состояние, напоминавшее зимнюю спячку. У него не было больше желания ни жить, ни умирать. Ни мужества, чтобы надеяться, ни сил, чтобы отказаться от надежды.

Сокращенный перевод с французского Г. Трофименко

Три матрешки

К аждый день работы нашей советско-индийской антропологической экспедиции начинался, как правило, в новом селе или городке и в новой обстановке. Иногда лабораторией на время становилась школа, иногда дом старосты, сельская чайная, автобусная станция, фельдшерский пункт, постоялый двор, а то просто сень развесистого баньяна. Нужно нам было немного — тень от знойного даже в феврале солнца и ровная площадка, чтобы поставить инструменты: весы, ростомер, кипятильник для зубных слепков и прочую технику, необходимую для всестороннего антропометрического обследования населения.

Сегодня место выдалось особенно экзотическое: мы работали в притворе храма Джаваламукхи, известного всей Северной Индии святилища грозной богини Дурги. Над нами по склону холма громоздилась внушительная масса храмового комплекса: грязно-белые стены бассейнов с булькающей водой, тускло-золотые лотосовидные купола и скалистые гроты, как бы застрявшие между слепыми стенами зданий.

По черным стенам гротов из расселин сочилась вода, а над ней трепетали голубые язычки пламени «вечных огней», — главной святыни Джаваламукхи: вода местных источников насыщена метаном. От грота к гроту ползла цепочка паломников в хламидах из желтой марли, в честь наступления весны, когда расцветает горчица. Поля ее золотились в долине под нами, перемежаясь зеленью озимого ячменя, а за долиной в ярком небе на запад и восток уходил в бесконечность близкий — рукой подать — сахарно-белый зубчатый вал Гималаев.

Когда схлынул обычный утренний наплыв обследуемых и наступило затишье обеденного времени, мы спустились в пестрый городок мельчайших лавочек, облепивших подножие широкой лестницы и все окрестные склоны. Главным тут было «все для паломника»: горы белого, желтого, красного порошка, чтобы ставить священные знаки на руках и на лбу, курительные свечи, сладости и кокосовые орехи для жертвоприношений; браслеты, ожерелья, гирлянды, четки из раковин, плодов, разноцветных камней; каменные и бронзовые статуэтки, лампадки, колокольчики и тысячи других аксессуаров культа. Полно было и разных сувениров, лишенных религиозного содержания, и всевозможных игрушек. Они-то больше всего нас и заинтересовали. В отличие от довольно однообразных, канонично-монотонных божков Ганеша и Ханумана ни одна игрушка не повторяла другую. Игрушка здесь — продукт не массовой индустрии, а произведение художника-ремесленника, и у каждой в облике, пропорциях, расцветке было что-нибудь свое. Громоздились хитроумные головоломки из латунных дуг и колец, бычки из дерева и папье-маше, павлины, слоны и тигры, крестьянки и воины с шарнирными сочленениями рук и ног, держащие корзины, лопаты, мечи и копья.

И еще там были матрешки.

В первый момент я не поверил своим глазам — настолько иные, чем все остальное, были они по своему силуэту, настолько нездешними, неожиданными в этом лежащем глубоко в предгорьях Гималаев, никем, кроме паломников, не посещаемом городке.

В Бомбее, Дели или Калькутте, где можно найти товары со всех концов света, матрешкой никого не удивишь, но здесь, в Джаваламукхи? Но все-таки это были не совсем наши матрешки. Контур и размеры те же, но другое лицо, другая гамма красок, другой орнамент, да и одежда изображала скорее сари, чем сарафан... И чтоб не оставалось никаких сомнений, у некоторых на поясе или на подоле цветными буквами было выведено: «Индия».

И тут до меня дошло, что в той победоносной поступи легионов матрешек, которые прошагали по всему миру, эти занимают совсем особое место. Ибо здесь, в Гималаях, матрешка вернулась к своим истокам, откуда полторы тысячи лет назад начал свое путешествие ее живой прототип.

Известно о нем немного, и это скорее напоминает легенду, нежели реальный факт. Но он все же был исторической личностью — Бодхидхарма, двадцать восьмой патриарх буддизма и первый патриарх школы «дзэн». В конце V века он покинул Северную Индию и после долгих странствий по Гималаям обосновался в Китае. Еще через полтысячи лет учение о постижении истины путем молчаливого созерцания, которое он создал, дошло до Японии и здесь расцвело пышным цветом. Вся средневековая японская феодальная культура — поэзия, живопись, парковая архитектура, икебана — аранжировка цветов, чайная церемония, бусидо — воинский кодекс чести вышли из стен дзэнских монастырей.

Образ Бодхидхармы — в Японии его звали Дарума — породил народную анекдотическую традицию. По одной легенде, Дарума просидел в пещере без движения девять лет, созерцая стену. Он погрузнел, словно колода, не способная ни встать, ни лечь. С Дарумой, давшим обет не смыкать глаз сто дней и ночей подряд, связано и просхождение чая — растения, отвар которого люди используют для бодрости. Первый куст чая вырос у его пещеры.

Дарума-Бодхидхарма, очевидно, удивлял последователей — обычными для индийцев и непривычными для китайцев и японцев — большими, навыкате, глазами, крупным носом с горбинкой, пышными усами, бровями, бородой, темно-смуглой кожей. Эти черты подчеркивали на сохранившихся его портретах: они же отразились в японской народной игрушке, которая так и называется — Дарума. Это кукла-неваляшка, иногда почти круглая, иногда с головой чуть поуже, чем туловище, — как у матрешки. Часто Даруму в Японии продают с недорисованными глазами. Дети, загадав желание, рисуют ему один глаз и обещают нарисовать другой, если желание исполнится.

Около ста лет тому назад фигурки Дарумы среди прочих японских безделушек стали попадать в Россию. Одна из них оказалась в Абрамцеве, где в то время среди народных мастеров и художников в мастерских Саввы Мамонтова шел активный поиск новых форм прикладного искусства. Художник Малютин и токарь Звездочкин сделали похожую очертаниями на Даруму куклу — первую матрешку. Рисунок на ней был чисто русский — девушка в сарафане с петухом в руках. С 1890 года началось их массовое производство. Их было восемь — одна в другой, и это нововведение было чисто русским, — разъемные, вкладывающиеся одно в другое изделия русские кустари делали века с XVIII: расписные поставцы, коробки, ящички, берестяные туеса... В 1900 году матрешки посланы были на Всемирную выставку в Париже. Восприняли ее как типично русскую игрушку — она и стала такой. Матрешка приобрела огромную популярность. С тех пор матрешки завоевывают все новые и новые страны, сначала в Европе и Америке, а затем и в Азии. В Германии были даже попытки имитировать эту игрушку. Однако покупатель с первого взгляда отличил «Matrioschka»-подделку: не было в ней самобытного почерка русских художников.

Вначале матрешки были плотные, приземистые, голова очень плавно переходила в туловище. Постепенно они приобрели большую стройность, особенно после того как их производство началось в районе города Семенова, в старом центре токарного мастерства и хохломской росписи. Сейчас центров производства матрешек стало много.

Любят матрешек и в Индии — как привозных, советских, так и местного производства, которые изготовляют только на севере страны, где в штатах Кашмир и Химачал сосредоточено ремесленное деревообрабатывающее производство. Индийская матрешка не подделка под русскую, так же как и русская не копирует японскую Даруму; каждая из них отражает своеобразие художественного вкуса создавших их народов, но всем им присуще общее в очертаниях, в условности рисунка и передачи человеческой фигуры.

Токари Кашмира и Химачала, которые сегодня делают на своих нехитрых станках матрешек, и не подозревают, что они замыкают последнее звено огромной цепи в передаче народных художественных традиций и образов, странствующих через тысячелетия и континенты, — цепи, которая началась здесь, в Гималаях, когда по ним скитался Бодхидхарма.

С. Арутюнов, доктор исторических наук

Кралицкие истоки

Н азвание южноморавской деревни Кралице в чешских хрониках появляется в XI веке, когда первый чешский король Вратислав разместил там гарнизон. Деревня числилась собственностью короля — «краля» по-чешски. Отсюда и название Кралице — «королевская». Впоследствии должность начальника гарнизона стала наследственной, с титулом «рыцарь Кралицкий».

В XV веке, в годы гусистских войн, дворяне Кралицкие стали приверженцами гуситов и построили замок — защиту от врагов. За двести лет существования крепость достраивали и укрепляли. Значительно расширил крепость в середине XVI века последний кралицкий рыцарь — Индржих. Он пристроил к готическому замку три крыла и приказал вырыть посреди двора колодец. Узнав, что вторая супруга ему неверна, огорченный муж приказал замуровать ее в стену замка, а соблазнителя четвертовать. Но, хотя порок был наказан, рыцарю Индржиху стало как-то тоскливо в замке, и он продал его своему племяннику Яну Старшему из Жеротина, убежденному протестанту, который передал замок в пользование общине «Чешских братьев».