Журнал «Вокруг Света» №07 за 1991 год
Шрифт:
Почему Шантарские острова не жаловал Невельской, а еще раньше мимо них равнодушно проскочил Поярков? Кажется, объяснить несложно: попробуйте без мотора плавать по морю, где течения до 15 километров в час! Вообще удивительно, как русские мореходы справлялись с плаванием в Охотском море. Потому я старался найти следы моих предшественников в плавании к Шантарам. Среди немногих нужных мне книг в главной библиотеке страны попался пышный отчет о полувековом юбилее Русского Географического общества. Знаменитый вице-председатель общества Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский так разрешил мои сомнения насчет целей путешествия: «...изучать естественно-историческую, географическую и прочие физиономии России, особенно Азиатской ее части». Что ж, подумал я, это как раз то, что нужно. «Прочие физиономии» Шантар наверняка не изучены. Двусмысленность этих слов, их образность подстегивали
Лодку, на которой я добывал такие же ощущения на Белом море, едва ли стоило тащить на Восток. Тут-то и пригодился сработанный моими друзьями по Обществу свободных путешественников надувной тримаран. Анатолий Акиньшин — капитан судна и его коллега с Воронежского завода электровакуумных приборов Владимир Неприков принялись с восторгом латать дыры на видавшем виды корабле. Поезд понес на себе баулы с резиной и дюралевым такелажем, а мы вскоре настигли свой багаж в Хабаровске и дальше на быстром «Метеоре» прошлись по Амуру, мысленно обгоняя скрипучие лодьи Василия Пояркова, и благополучно прибыли в славный город Николаевск-на-Амуре.
Есть в России города, отмеченные печатью равнодушия и крайней запущенности. Скверно отзывался Лермонтов о Тамани, кишащей контрабандистами. Откровенно бранил нижнеамурцев Чехов. «Самый вид заброшенного города совершенно отнимает охоту любоваться пейзажем». Забавно мне было читать тоненькую брошюру здешнего секретаря горкома. Автор всерьез обиделся на Чехова и еще на своего коллегу-градоначальника царского времени и вовсю расхваливал набережную города, «не уступающую по красоте (!) и протяженности лучшим приморским городам». Теперь нечто похожее неслось из динамиков стоявшего здесь туристского судна «Василий Поярков». Диктор-экскурсовод вовсю рекламировал «столицу» Нижнего Амура, явно используя пышное вранье из этой книжицы.
Лагерь свой мы раскинули на неуютных камнях в восточном углу отгороженной молом гавани. Здесь как раз заканчивалась «знаменитая» набережная. Ее увенчивали памятник Невельскому, горком партии, рынок, контора капитана порта и известное заведение с пятью деревянными вытяжными трубами. Четырехтрубная его часть предназначалась для мужчин, однотрубная — для женщин. Между собой его мы наименовали «крейсером». Не хотел бы заострять эту проблему и прослыть «специалистом», но заявляю, что подобные сооружения в России — это прежде всего признак жилого места и показатель того самого уровня социального развития общества, его культуры. Сколько разговоров было на эту тему. Поразительно, как это никто не догадался до сих пор прекратить экономить и начать сооружать эти общественные заведения раздельно. (Даже на знаменитых Кижах в пик наплыва туристов тянутся две очереди к пресловутому «пятистенку», где мужчины и женщины над общей бездной разделены лишь дощатой переборкой с дырами и щелями.) Этот реликт имеет множество других нюансов, о которых, должно быть, знает каждый. Думаю, что «крейсер» — дело рук матросов Невельского, основавшего Николаевский пост в 1853 году. Разумеется, были ремонты и перестройки, но исторически это «памятник» первому жилью россиян на Амуре. Зловонный угол дополнял сток от колонки. Кран этот у самого крыльца какой-то транспортной прокуратуры был для нас ближайшим источником чистой воды. Здесь умывались жильцы из общежития. Сюда заглядывали пассажиры с гремевшего музыкой теплохода, чтобы утолить жажду или помыть огурцы с местного рынка. Рядом за дебаркадером с туристским судном густо сеял тополиным пухом знаменитый мыс Куегда, с которого начинался город. Кажется, отсюда к матросским казармам Невельского стали добавляться деревянные дома горожан, размножились «крейсера» и в доказательство процветания добавились десятки блочных домов, гостиница, гудящая вентиляторами городская ТЭЦ...
И в прошлые посещения мне нравилось ходить по затененным длинным улицам города, протянувшимся по террасе вдоль Амура. Величие реки и исторических событий всегда согревало меня. Слепое обожание этого заброшенного и никому не нужного края вызывало боль и обиду за трудолюбивых и терпеливых людей. Но я никогда не мог
смириться с мыслью, что места эти — рыбный и золотоносный Клондайк — напрочь обворованы нечистыми на руку ведомствами. Трудно себе представить размеры доходов местной горной и рыбной промышленности. И это никак не отразилось на лице города. Колониальное убожество и этот оскорбительный лагерный быт с выгребными ямами, полуразрушенные дома как будто бы свидетельствовали о пронесшейся здесь в давние времена золотой лихорадке. Увы, золото в амгуньских песках не иссякло, но печать разбойного пренебрежения к нуждам напрочь ограбленного населения видна здесь на каждом шагу...Возможно, это традиция. В 1906 году при населении 7000 человек город имел 260 тысяч рублей дохода и... свыше 70 трактиров. «Это буквально город пьяниц», — свидетельствует современник. Впрочем, далее он перечисляет количество проходящих судов и грузов, из которых только 20 процентов (1 миллион пудов) российских и вчетверо больше иностранных. Да, было отчего запить.
Через пару дней, когда на мелководье среди десятков мертвых горбатых рыбин возник стройный силуэт нашего надувного «Охотска», нас посетил представитель капитана порта.
— Как у вас с разрешением на выход? — осведомился гость, мельком оглядывая нашу восьмиметровую надувнушку.
— Ждем наряд с пограничного КПП, добро из Владивостока получено.
— Однако, судовую роль покажите,— в узких прорезях глаз сверкнули коварные искорки.
— Так ведь не судно у нас,— резко отшучивается Анатолий.— Нет у нас водоизмещения, один воздух. Палубы, трюма и дымовой трубы...
— Вижу, что ничего нет.— Проверяющий шутки не поддержал.— Где огнетушители, где спасательные плоты, где...
— Так все сооружение — сплошной спасательный плот...
— Короче, добро на выход вы не получите,—гость собрался уходить.
— А если мы спустим воздух, погрузим корабль на телегу и пойдем вдоль берега, вы понимаете?..
— Где вы телегу и лошадь найдете? — Проверяющий расслабился, улыбнулся и вдруг махнул на нас неопределенно, мол, сгиньте, и отправился восвояси.
Солнце припекало, но за сопками за правым берегом Амура клубились на большой высоте белесые зловещие рогульки — признаки тайфуна, уже захлестнувшего потоками ливней Владивосток.
— Ну если погранцы не появятся, как обещали, снимаемся и уходим.
Теперь уже почти зловеще и с нетерпением мы топчемся среди бревен лесопильни, с надеждой поглядывая на тропу в камышовых зарослях, окаймляющих «крейсер». Только через час на ней возникла легкая и стройная фигура человека в зеленой фуражке. Александр Черенков, капитан, оказался любезным и обходительным офицером и неплохим собеседником. То, что мы выходим в море в ранге надувного матраса, а не судна, его как будто позабавило.
— Я в курсе, — просто сказал Александр и щедро украсил зеленым штемпелем «ОТХОД» не только нашу «бумагу», но и несколько памятных вымпелов. Мы обмякли, стравив «пар» от предыдущего визитера, и бросились поднимать грот. Анатолий занимает место на руле, Володя в носу на кливер-шкотах, а я едва успеваю запрыгнуть на бортовую гондолу нашего корабля, тут же подхваченного свежим нордом, тянущимся к центру далекого тайфуна.
Ровно сто лет назад в такой же теплый июльский вечер Антон Павлович Чехов, отчаявшись найти ночлег на берегу, на гиляцкой лодке добрался к стоящему на рейде пароходу. Позднее на нем он отправился в свое знаменитое путешествие в поисках «прочих физиономий» острова Сахалин. Нам тоже перед дальней дорогой пришлось стать на якорь у обрывистого правого берега. Высаживаться мы не рискнули. Тысячи погибших рыбин сплошь устилали пляж. Другие в ссадинах и даже с вырванными боками завершали таинственный обряд гибели ради жизни выметанных где-то выше по течению икринок. Впрочем, среди рыбин были и «серебрянки», набитые золотистой икрой, но тоже обреченные на гибель. Недоумение по поводу этой «свежей, но неживой» рыбы рассеял еще в первый день пребывания тут какой-то бич, появившийся в нашем лагере среди раскиданного на бревнах багажа.
Основания для такой встречи были налицо. Дело в том, что еще за месяц до путешествия я и Анатолий перестали бриться. Теперь вместе с Володей — красивым рыжебородым варягом — мы являли занятное зрелище и притягивали контингент людей, жадно ищущих общения и выпивки. Бич держал в руках две роскошные горбуши и из разноцветья растительности на наших лицах выбрал седину.
— Эй, борода, — шагнул он в мою сторону, — держи рыбу.