Журнал «Вокруг Света» №08 за 1970 год
Шрифт:
— Живы? — спросил он, улыбаясь.
Жан, дорогой мой Жан! Успел все-таки, молодец! Ребята подоспели куда как вовремя. Тут-то, заметив, что драка грозит затянуться, примчалась полиция, целых три автобуса...
Кусок красного картона
Рассказ посланца молодежи Намибии
Часы отсчитали еще шестьдесят минут. Хоматени посмотрел на закрытую дверь. Уже сорок два человека вышло из нее, уныло опустив голову. Это были его друзья, его одноклассники, его боевые товарищи. Следующему идти ему. Хоматени встал и три раза постучал в дверь. Через минуту он вышел, держа
Человека, привыкшего к нормальному школьному шуму, эта тишина не могла не поразить, и учитель быстро уловил странное в поведении своих питомцев. Причину он понял, открыв классный журнал. В классном журнале лежало письмо: «Сэр! Мы отказываемся изучать ваш предмет, представляющий в искаженном виде историю нашей страны и нашего народа. Наша страна Намибия незаконно оккупирована властями ЮАР. Право распоряжаться нашей страной имеет только народ Намибии. И он осуществит это свое право!» Далее следовали сорок две подписи. Весь класс. Автором письма был Хоматени, и это знали все ребята. Знали — но ни один из них не назвал его имени ни в кабинете у директора, куда их вызывали поодиночке, ни у полицейского комиссара.
И тогда их исключили из школы. Чтобы поступить в любую другую школу Юго-Западной и Южной Африки, надо предъявить справку из прежней школы. Теперь у них вместо справки был кусочек красного картона. Волчий билет. Но Хоматени знал, на что шел.
Его отец всю жизнь работал шахтером в алмазных копях, которые принадлежали американцам. Семья еле сводила концы с концами. Хоматени с детских лет чем только мог помогал отцу. А когда пошел в школу, учился в ней лучше всех и был одним из первых кандидатов в колледж. И вот волчий билет...
Он был уверен, что рано или поздно так все оно и должно произойти... Он боялся и ждал этого. Теперь все страхи позади. А что впереди?
Вспоминая то школьное письмо, Хоматени улыбается.
— Наивный, конечно, поступок! Но я и сейчас не раскаиваюсь в том, что сделал. Ведь письмо было первым шагом на дороге, приведшей меня в партию. И первое, что мне сказали товарищи: «Тебе надо учиться, парень!»
Хоматени удалось перейти границу. Он уехал в Танзанию, оттуда — в Нигерию и потом в ГДР на учебу. Ленинские работы, такие, как «Государство и революция», мысли Ленина о положении крестьянства открыли Хоматени глаза, определили его судьбу,
Он окончил в ГДР Институт журналистики, работал на радио. Ныне Хоматени Колуэнья — Генеральный секретарь Союза студентов Намибии, директор молодежного отдела ЦК Народной партии. Что главное сейчас в его партийной работе?
— Вооруженная борьба, — отвечает Хоматени. — Она началась четыре года назад, и сразу же важной силой в партизанском движении стала молодежь. Мы боремся за свою свободу и независимость. Точно так же, как борются Ангола и Мозамбик, Зимбабве и Вьетнам, Лаос и Камбоджа.
В партизанских отрядах почти все ровесники — и командиры и рядовые. Сражающаяся молодежь Намибии — это будущая независимая Намибия. Это сегодня мы в партизанских отрядах, завтра мы будем управлять свободным государством!
Хак Обо
История молодого подпольщика из Латинской Америки
Моему собеседнику двадцать шесть лет. Шесть из них он просидел в тюрьме. А всего
сидеть согласно решению трибунала он должен был шестнадцать с половиной. Когда объявляли приговор, ему еще не исполнилось восемнадцати...Мы договорились, что назовем его Хакобо. Я не могу назвать ни его настоящего имени, ни страны, откуда он приехал в Ленинград на Всемирную встречу. Как-никак, а десять с половиной лет еще числятся за ним, и в полицейских карточках черным по белому (точнее, по красному, ибо на важных политических преступников заводят красную карточку) написано: «десять лет и шесть месяцев остались по приговору 1962 года». Два раза с тех пор сменились правительства, один раз название политической полиции, и в любой речи государственные мужи клеймили «тирана, свержение которого открыло новую, светлую эпоху в жизни нашего героического народа...». Стоит, однако, полиции арестовать Хакобо, как к новому приговору немедля приплюсуют те десять с половиной.
Так что пусть уж будет он Хакобо. Это имя очень распространено в его стране. К нему еще часто добавляют фамилию Синтиерра. Правда, красиво звучит? А значит она — безземельный.
Я записал его рассказ, и мне, кроме этого краткого введения, не пришлось ничего к нему добавлять.
«Четырнадцати лет я вступил в «Хувентуд комуниста», молодежную коммунистическую организацию, ну, а настоящую работу мне поручили в шестнадцать. Тогда товарищ А., член нашего ЦК, находился в подполье. Почти два года я был его связным.
Мне приходилось ездить в разные концы страны, привозить в столицу сообщения от товарищей из провинции, а туда доставлять решения ЦК. Бывало, по целым неделям дома не ночевал. Ну, а когда человек столько ездит, да при том все в разные места, он, естественно, попадает на заметку. Так что не прошло много времени, как я понял, что за мной следят агенты «Дивисьон политика де Гвардиа Сивиль» — политической полиции.
И вот однажды, в воскресенье, когда наша семья обедала, в дверь постучали. Вошли двое. — Вы Хакобо Синтиерра? Пожалуйста, вашу «карта де идентификасьон» — удостоверение личности.
Я даю «карту», а он кладет ее, не глядя, в карман и говорит:
— Не откажете ли в любезности съездить с нами поговорить кое о чем?
Как тут отказать! Я, правда, говорю, что не могу понять, в чем дело, что тут, мол, какая-то ошибка. А один из них говорит:
— Ну, если ошибка, тем лучше. Мы вас назад тут же доставим.
Мать в слезы.
Один из агентов говорит:
— Ну что это вы, сеньора. Мы разве людоеды? Уточним некоторые обстоятельства и привезем вашего сыночка назад.
И берет меня за локоть. За углом квартала нас ждала машина.
В доме они обращались ко мне даже в третьем лице. А когда в машину посадили, Один из агентов тут же заехал мне кулаком в поддых. Другой агент его упрекнул добродушно:
— Что это ты, Умберто, так невежливо обращаешься с сеньором? Ах, какой же ты невоспитанный...
А тот ему на это:
— Может, ему еще адвоката вызвать? Ишь гринго какой выискался...
И ребром ладони мне по затылку...
Били меня крепко, долго били. Вспоминать не хочется. Каждую ночь били, две недели. Все спрашивали, где скрывается А. Потом я попал в суд. В суде, помню, еще прежде, чем председатель трибунала прочел: «к шестнадцати годам и шести месяцам тюремного заключения», солдаты мне заломили руки и поволокли из зала.