Журнал «Вокруг Света» №08 за 1993 год
Шрифт:
По воспоминаниям старожилов, культурный уровень русского населения Харбина был чрезвычайно высок. Здесь насчитывались десятки школ, гимназий, реальных училищ, где, случалось, преподавали даже профессора. Молодежь стремилась учиться, почти не было юношей и девушек, которые не имели бы среднего образования. Встретившись с бывшими, увы, уже последними гимназистами Харбина, я поинтересовался, какие предметы были обязательны для учеников. Каждый изучал, кроме физики, химии и математики, непременно гигиену и космографию, всего же предметов было около тридцати. Особое внимание уделялось литературе, истории и русскому языку. Выпускники харбинских гимназий, как когда-то лицеисты, обязаны были знать и теорию стихосложения...
Все это, очевидно, во многом обусловило богатую и разнообразную литературно-художественную жизнь города. Здесь было много
Русские эмигранты 20-х годов, оставшиеся еще в Харбине, помнят и поэта Арсения Несмелова. Несмелов — это псевдоним Арсения Ивановича Митропольского, кадрового офицера, отважно сражавшегося под царскими, а затем и под белыми знаменами. Опасность быть схваченным ГПУ заставила его в 1924 году бежать из Владивостока в Харбин. Судьба, наделив Несмелова незаурядным дарованием, словно дала ему двадцатилетнюю отсрочку... За эти годы он вырос в крупного русского поэта. Но в августе 1945 года А.Несмелов был арестован в Харбине, а месяц спустя в возрасте 56 лет скоропостижно скончался в пересыльной тюрьме под Владивостоком. Вот так, не по притче, встретила родина-мать своего блудного сына. А между тем за 20 лет «без Москвы, без России» им было издано более десятка книг...
Харбин, его люди и атмосфера, удивительно узнаваемы в стихах А.Несмелова. Он был певцом и пророком своего поколения: «Мы умрем, а молодняк поделят — Франция, Америка, Китай». Его восхищал в судьбе Харбина «петровской закваски запоздалый след», но печалила роковая предрешенность этой судьбы:
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Творческое наследие поэтов-харбинцев необходимо вернуть из забвения, оно нуждается в обстоятельных и глубоких исследованиях. Кстати, в Амстердаме уже опубликована книга В.Перелешина «Поэзия и литературная жизнь в Харбине и Шанхае в 1930 - 1950 гг.». Не издать ли эту книгу у нас, а также и антологию поэтов-харбинцев? Ведь девять десятых того, что было сделано в Китае русской эмиграцией — в духовно-творческом плане, — было сделано ею в Харбине — к такому выводу пришел П.Е.Ковалевский, автор обстоятельной парижской монографии «Зарубежная Россия», посвященной истории русского зарубежья за полвека (1920 — 1970). Нам еще предстоит открытие этого непознанного материка русской культуры...
«Бывают странные сближения» — эти пушкинские слова, без преувеличения, можно было отнести к Харбину, где судьба сблизила не только народы, но и их веры. Православный храм мирно соседствовал с храмом Конфуция, кирха — с мечетью, костел — с молельным домом и синагогой.
Старожилы вспоминают, как монахи буддийского монастыря на Большом проспекте, недалеко от русского кладбища, выходили к воротам во время погребальной процессии и почтительным молчанием провожали в последний путь русского христианина. Нетерпимость пришла позже, уже в 60-е годы. Ее принесла культурная революция. Разойдясь в понимании марксистских догм с нашими яростными атеистами, хунвейбины были удивительно единодушны с ними в разрушительной ненависти ко всему духовному и прекрасному.
По-настоящему страшно и безысходно становится, когда от храма остаются только воспоминания. Совсем как в рассказе Н.Ильиной «Отец», в котором много ностальгических строк посвящено Харбину и харбинцам, но самые проникновенные — Свято-Николаевскому собору.
«... я видела его бревенчатые стены, его шестигранный купол, а по бокам — маленькие луковицы с крестами, он стоял на главной площади, на холме, царил над городом, мне трудно было вообразить город без него, без «медного голоса» его колоколов, были еще церкви, но он — главный, там служились торжественные молебны и панихиды, а мы, школьницы, забегали туда перед экзаменом свечку поставить...»
Когда я летел в Харбин, не хотелось верить, что сейчас этой красоты в городе и в помине нет. Впрочем, в одном я ошибся — помин есть, но какой страшный, словно по убиенному.
Как убивали собор
Вот что рассказал очевидец, пожелавший остаться неизвестным.
«18 августа 1966 года в Свято-Николаевском соборе свершалось торжественное всенощное бдение. В это же время на площади, между отелем «Нью-Харбин» и московскими рядами, хунвейбины собрали многолюдный митинг, на котором, как потом стало известно, решалась судьба собора и всех харбинских церквей. Казалось, ничто не предвещало скорого злодеяния. На другой день, 19 августа, был праздник Преображения Господня и слушалась литургия. Никто не думал, что это будет последняя литургия в соборе. Служил ее отец Стефан, последний настоятель собора. Во время службы в храм вошло несколько молодых китайцев, говоривших по-русски. Отрекомендовавшись студентами Пекинского политехнического института, молодые люди попросили разрешения подняться на хоры, где они простояли всю литургию, с интересом следя за ходом богослужения. Прощаясь, они сказали, что им здесь понравилось и они придут еще. И это «еще» настало!
Утром 23 августа 1966 года хунвейбины, возглавляемые этими студентами, с барабанным боем, с плясками и криками ворвались в Свято-Николаевский кафедральный собор с явным намерением учинить разгром и не оставить камня на камне. Весть об их бесчинствах быстро разнеслась по городу, и кто мог поспешили к собору с надеждой уладить дело и предотвратить то, что казалось еще простым недоразумением. Но то, что пришлось увидеть, вселило в душу ужас: гремел барабанный бой, слышались крики толпы, шел дым... Ограда собора была облеплена хунвейбинами. Одни из них карабкались на крышу собора, чтобы водрузить там красные знамена, другие выносили изнутри наши святыни и швыряли их в костры... Горело два больших костра в ограде собора, третий — у входа в Иверскую часовню. На этих кострах были сожжены все иконы собора и часовни, в том числе образ Святителя Николая-Чудотворца, стоявший многие годы на Харбинском вокзале, затем в Иверской часовне и незадолго до злодеяния перенесенный в собор. В этот же день были сожжены все святые иконы, находившиеся в закрытом в то время Свято-Алексеевском храме в Модягоу и Свято-Иверском храме на Офицерской улице. Во время сожжения колокола всех трех храмов не переставали звонить, звонили и все последующие дни, терзая души верующих,— это хулиганы дорвались до недосягаемого им прежде и упивались теперь торжеством.
На другой день, 24 августа, началась разборка крыши и стен собора. Сначала с помощью пожарных лестниц разобрали главный шатер и окружающие его кровли и купола. Затем приступили к разборке бревенчатых стен, с которыми покончили молниеносно. 27 августа, в канун Успения, от собора уже не осталось ничего, кроме фундамента».
На месте собора был сооружен памятник «Борцам культурной революции», а сейчас здесь устроен сквер. Я согласен с автором воспоминаний: этот сквер, утопающий летом в цветах, напоминает большую могилу в память собора, могилу без креста...
После культурной революции в городе осталось чуть более десятка русских семей. Незавидна была их участь.
В эти же годы в Харбине побывал один из выпускников Харбинского политехнического института, ныне житель Австралии. На страницах мельбурнского альманаха «Политехник», вышедшем в 1979 году, он поделился своими впечатлениями. Его поразило несоответствие того города, образ которого жил в его памяти, с тем, что пришлось увидеть через 20 лет.
«На машине в сопровождении проводника едем на Пристань. Подъезжаем к мечети — угол Артиллерийской и Биржевой улиц. Деревья в ограде сильно разрослись, видимо, за ними никто не присматривает, и растут они, как в лесу, а от сада при мечети ничего не осталось. Только несколько кур ковыряются в земле... Над входом висит портрет Мао Цзэдуна. Войти в мечеть нам не разрешили, неопределенно сообщив, что то ли там живут, то ли там что-то хранится...
Пока мы осматривали снаружи здание татарской общины, показались две женщины европейского вида. Мы их заметили, они нас тоже и остановились. Но наш проводник замахал рукой, дав знать, чтобы они шли своей дорогой и к нам не приближались.
Велосипедистов в городе много, автомобилей — считанные единицы. Мужчины и женщины почти все в одежде стандартного типа — синие куртки. Даже на женщинах не пришлось увидеть другого цвета, иного покроя одежды. Одеты чисто, но одежда не новая, а во многих случаях полинявшая, латаная. Бросается в глаза бедность и, видимо, далеко не веселая, не легкая жизнь, судя по лицам».