Журнал «Вокруг Света» №10 за 1980 год
Шрифт:
Выбравшись на берег, гюрза поползла вверх, оставляя на камнях извилистый мокрый след. Бешенство, душившее ее, заставляло шершаво скользить по песчанику и не замечать его горячего прикосновения к возбужденно дрожащей коже. Гюрза храбро зашипела на большую взъерошенную ящерицу, вздыбившуюся при ее приближении. Успокоилась юная хищница лишь под корнями знакомого дерева, где пахло разогретой землей, муравьиной кислотой и белесыми торчащими из-под корневищ травинками. Она лежала неподвижно, время от времени приподнимая голову, брезгливо хватала пролетавших мимо мошек. И как-то незаметно для себя осознала, что для большей части населяющих этот мир существ она представляет грозную опасность.
А наверху, в кривых ветках дерева запела утренняя птица, предвосхищая заход солнца. Она пела о сумерках, когда на землю упадут длинные тени от деревьев и травинок, когда воздух станет легче и прохладнее, когда на несколько часов можно будет забыть
Вечер наступил быстро. Как и прошлой ночью, в небе загорелись холодные звезды, они светили всю ночь и лишь под утро исчезли.
...Дни летели с поразительной быстротой, похожие и непохожие один на другой. Гюрза заметно подросла, стала сильнее, проворнее. У нее выросли хищные кривые зубы, и кончик переднего часто окрашивала коричневая капелька смертоносного яда. Она научилась мгновенно настигать лягушек и молниеносно прокалывать нежную прохладную кожу ядовитым зубом. Она холодно смотрела на недолгую агонию животного. Вожделенно расслабив шейные мышцы, проталкивала безжизненный и все еще теплый комок в эластичную гортань, после чего сворачивалась под корнями дерева и лежала там несколько дней, испытывая сладостное ощущение сытости и покоя. Порой, выбравшись из укрытия, она расслабленно скатывалась по крутому склону к воде, осторожно опускала голову, трогала язычком зеркальную поверхность, завороженно глядя на разбегающиеся во все стороны ровные круги. Ей нравилось подолгу нежиться у заводи, ползать вдоль берега, раздвигая плоским носом тонкие травинки, оставляя едва приметный зигзагообразный след. Она чувствовала себя полноправной хозяйкой этого царства воды и зелени. Поднимая грациозную головку, гюрза издавала тонкий, далеко разносившийся свист, заслышав который, лягушки разбегались во все стороны и прекращали раздражающий тонкий змеиный слух концерт. Становилось тихо, и лишь слабый ветер шелестел травинками, касался кожи гюрзы ласково и осторожно. ...Но вот стали идти дожди, пропала мошкара. Шуршащие струи заливали удобные расщелины холодной, пахнущей ночным ветром водой. Часто гремели грозы, и длинные шипящие молнии чертили чернеющее небо. По утрам становилось все холоднее и холоднее. Постепенно мох на скалах побурел, стал отмирать и осыпаться. Пестрая птица вырастила трех птенцов, которые в один день научились летать. Однажды они все вместе стройно вспорхнули с насиженного места, сделали над деревом неровный круг и улетели, не издав ни единого прощального крика.
Холодные ночи стали длиннее, а теплые дни короче. Осыпалась листва, и старое дерево стало выглядеть совсем уж корявым и уродливым. Однажды на рассвете нестерпимо похолодало, и скалы покрылись узорчатым инеем.
Гюрза все чаще и чаще впадала в оцепенение, двигаться ее заставляло лишь чувство голода. В поисках пищи ей приходилось проползать значительные расстояния. Однажды, убив по дороге лягушку и проглотив ее, она возвращалась к себе под дерево, но вдруг нашла то, что уже несколько дней подсознательно искала. Это была глубокая впадина, засыпанная листвой и птичьим пухом. Гюрза осторожно втиснулась поглубже, свернулась под выступом, в последний раз напрягла и расслабила мышцы. Какое-то время она чувствовала, как в ней переваривается лягушка, потом перестала чувствовать. От хвоста к голове пополз медленный холод, лениво, обволакивающе растекся по телу, замедлил и без того едва ощутимое биение сердца, вытеснил воспоминание о прожитых летних днях. Дыхание гюрзы затихло, и она окончательно впала в зимнюю спячку.
...Она не слышала и не чувствовала снегопадов, морозов, ураганных ветров, которые обрушивались на скалы и деревья, с грохотом скатывали с крутых склонов огромные камни, свистя и воя им вслед. Она спала глубоким сном холоднокровного животного и даже не видела снов.
...Пробуждение ее было постепенным. Температура тела гюрзы поднималась медленно, едва ощутимо пробуждалось и сознание. Сначала теплый ветерок прошелся по сморщившимся жилам, вздрогнули тугие кольца, сжались и разжались мышцы, вытянулось похудевшее за зиму тело. До просыпающегося слуха донеслось шуршание сухих листьев. Еще не приходя в себя, она открыла глаза, но ничего не увидела. Расщелина, в которой она укрывалась долгие зимние месяцы, доверху забилась прошлогодним мусором. Стараясь не оцарапать дряблую кожу, она стала выбираться наружу через колючие веточки и спрессованные комки скользких листьев. Солнечный свет ослепил ее и заставил отпрянуть. Переждав, она сделала вторую попытку. Голова закружилась от обрушившихся на нее весенних запахов.
Приподняв над влажными камнями голову на слабой еще шее, гюрза безучастно огляделась и прислушалась. Там, где прошлым летом блестела тихая заводь с крикливым поселением лягушек, гремел бурный и сильный поток.
Забившись под камень и затаившись, гюрза стала ждать. Голод заставлял ее быть предельно
настороженной. Скрутившись в тугую, мгновенно готовую распрямиться пружину, она зорко смотрела по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху, ловя язычком любой запах. Прошло немало времени, прежде чем гюрза увидела выскочившую мышь, которая, пискнув, отчаянно бросилась вниз по метнувшейся к ней стремительной тени. Вслед за мышью посыпались мелкие камешки.Ничего не понимающая гюрза вернулась на место, раздраженно шипя на дующий в глаза ветер. В мешочке под хищно изогнутым зубом еще не скопилось ни капельки яда. Чтобы насытиться, гюрзе пришлось спуститься навстречу пугающему шуму воды, терпеливо дождаться, когда в гулком воздухе появится мошкара.
Окрепла гюрза не скоро, для этого ей понадобилось около двух недель.
...И опять полетели дни за днями. Однажды, проснувшись, гюрза стала испытывать странные и очень болезненные ощущения. Они сделали ее нервной, она не могла подолгу оставаться на одном месте. Голову и тело до самого хвоста жестко и обжигающе сдавила тесная и неудобная кожа. Извиваясь, гюрза терлась о горячие скалы. Неподвижно застывая на одном месте, она вдруг распрямляла измученное тело, напрягала изо всех сил, испытывая внезапную боль, мускулы. В один из дней, когда гюрзе стало совсем невмоготу, она отчаянно завозилась на одном месте и вдруг с неслыханным и поразившим ее облегчением почувствовала, как на затылке лопнула и расползлась кожа. Гюрза завертелась и выползла из старого наряда как из потрепанного чулка. На некоторое время она застыла в блаженстве. Новая кожа, переливающаяся золотисто-коричневыми оттенками, вросла плотно и упруго, но была еще слишком нежной. Прикосновение к жесткой почве причиняло колкую боль, заставляло вздрагивать. Впрочем, это скоро прошло. Гюрза туго и ловко скрутилась в тесное кольцо и облегченно почувствовала, что движения ее по-прежнему безошибочны и изящны...
Она вновь ощутила интерес к жизни. Посетила старое дерево, убежище под которым стало тесным для ее выросшего тела. На ветках, как и в прошлом году, свила гнездо знакомая птица. Она высидела новых птенцов, маленьких и крикливых, целыми днями носила им личинок. Птенцы высовывали из гнезда большие жадные клювы и раздражали гюрзу голодным писком. Намучившись за день, птица пела свою печальную вечернюю песню, в которой грусть странным образом уживалась с предчувствием нового солнечного дня.
Гюрза неподвижно лежала под деревом, и ей казалось, что все вокруг замерло, слушая птицу. Медленно и лениво вспоминая прожитые дни, она видела только существ, которых ее тонкий и пронзительный свист приводил в неописуемый ужас. Глядя на редкие травинки, в которых, шаловливый и непоседливый, путался вечерний ветер, гюрза начинала чувствовать себя одинокой. Это чувство, беспокоящее и захватывающее, было непохоже ни на какое другое. Оно было переполнено томительным ожиданием. Гюрза нервно приподнимала чуткую голову, прислушивалась к шорохам, раздававшимся в настороженной вечерней тишине. Она почти не спала в последнее время, надолго уползала в незнакомые места. Однажды, легко скользя по скалам, она вдруг увидела длинное извивающееся тело. Незнакомая радость охватила ее. Издавая тонкий протяжный свист, она бросилась навстречу, но внезапно остановилась, ощутив в себе прилив презрительной брезгливости: это полз толстый самодовольный уж, недовольно зашипевший при ее приближении.
Обвившись вокруг камня, гюрза и не пыталась погасить в себе вспыхнувшее разочарование. Она долго лежала неподвижно, и в ее немигающих глазах отразились загоревшиеся в высоком небе звезды.
Утро застало ее в том же положении. На коже скопились капельки росы. Солнечные лучи сфокусировались в чистых прозрачных росинках, стали нестерпимо жечь, заставили гюрзу пошевелиться. Она приподнялась на хвосте, потянувшись вверх, покачалась из стороны в сторону, почувствовав голод, высунула язычок, трогая наполненный испарениями утренний воздух. Ей не хотелось возвращаться к себе, и она, огибая встречные препятствия, поползла дальше. Неожиданно она очутилась на огромном, совершенно свободном от камней пространстве. Привлеченная запахом полевых мышей, подрагивая от колких прикосновений свежескошенной травы, она заскользила к стогу сена. Осторожно раздвинув носом сухие былинки, вползла внутрь.
Мышь попалась ей сразу. Запутавшись в травинках, она шлепнулась перед носом гюрзы, пискнула и через несколько секунд лежала неподвижно, равнодушная ко всему происходящему.
Утолив голод, не спавшая ночь гюрза забилась поглубже, согрелась накопившимся в сене теплом и уснула. Спала она долго. Уютная мягкая темнота, окружавшая ее, сделала течение времени незаметным. Может быть, поэтому пробуждение было внезапным и ошеломляющим. Сильный толчок приподнял ворох сена, бросил его куда-то, затем тяжелый спрессованный ком придавил гюрзу сверху. Потом сено стало мерно покачивать, и это покачивание было бы приятным, не будь сено, в которое она была втиснута, таким тяжелым, жестким и колючий.