Журнал «Вокруг Света» №10 за 1982 год

— Это прекрасно,— сказал я.— Ну а если я хочу спросить у прохожего, хочу живого непосредственного общения с горожанином? Вот так, как сегодня...

Марис не дал мне договорить.

— Это ваше частное дело. Если вы такой оригинал...— Его цепкие глаза глянули на меня устало.— Вам просто повезло. Трубочист в наши дни тоже становится достопримечательностью...

Не знаю почему, но именно в тот момент, когда Марис искренне среагировал на мое случайное замечание, я поймал себя на мысли, что слушаю человека, которого будто бы знал и раньше, точнее, где-то читал о нем, читал о молодых людях из Цесиса — группе художников, оформителей, которых возглавил архитектор. Они вернулись после института или армии в свой город — вернулись, чтобы работать в нем и сделать его лучше...

Я спросил, так ли это, и сразу же выяснилось, что Марис Лукайжис действительно тот самый архитектор, а друзья его — скульптор Андрей Янсонс, художники Янис Дронис и Раймонд Пиннис, инженер Эдвин Зоммерс. Это они, единомышленники, создали тогда специальный факультет народного университета культуры, пригласили молодежь, умеющую рисовать, оформлять интерьеры, строить и принялись за спасение Западной башни замка. Потом устроили выставку под открытым небом: «Мы — своему городу»; перекрыли дорогу и у стены музея выставили макеты, рисунки, стенды с 99 предложениями по восстановлению уголков старины, благоустройству Цесиса. И одним из предложений был информационный центр.

Да. Это был тот самый Мооис Лукайжис. То, о чем он сейчас говорил, жило в нем со студенческих лет. И позже, когда он учился в Москве на курсах усовершенствования, он не раз возвращался к родному городу и вел долгие беседы с московскими преподавателями о Цесисе, защите и сохранении старины. В Москве его поддерживали...

За разговором я не заметил, как мы оказались в лабиринте тесных улиц. Идешь по кривой, оборачиваешься — не видишь начала, откуда ты шел, делаешь несколько шагов, тебя привлекает дом с откосом крыши, спускающимся почти к земле, а тропинка вдруг уводит в сторону. Что там? Стена аккуратно сложенных дровишек в тихом дворике, но дальше — дом еще древнее, и двери, некогда вырезанные рукой древнего мастера, усталый от времени, почерневший орнамент, и дерево, смотрящее в небо,— окно дворика. Так, по цепи, словно в замкнутом круге, одна улочка уводит тебя в другую, и в этом нескончаемом лабиринте вдруг ловишь себя на мысли, что вот эти дома ты будто знал когда-то, давно не возвращался, и теперь стоишь под окнами молча, ждешь кого-то. И вдруг слышишь скрип открывающейся двери: из дома выходит сухонькая старушка... Если ты не растерялся, что тебя застали в чужом дворике, и вовремя поклонился, то в уважительном тихом ее «свейкс» послышится: «Здравствуй, сынок!» Как бы далеко отсюда ни был дом, где ты родился, и на каком бы языке ни говорил в детстве. Петляя по улочкам, мы часто натыкались на остатки бывшей городской стены, и Марис трогательно обращал мое внимание на иссохшие камни или на приземистое деревянное строение, которое я без Мариса, наверное, и не заметил бы...

— Как стоит хорошо,— замечал он,— пусть строил его профан, но это самобытно. Если не отнестись к нему бережно, через двадцать-тридцать лет можем потерять это творение человека.

Марис Лукайжис о каждом кусочке старины рассуждал как о чем-то безмерном... Мы долго ходили под дождем, успевали высохнуть, а Марис находил что-то новое.

— Вот,— показывал он,— первая городская площадь.

А площадь-то настолько мала, ее просто нет, надо иметь сильное воображение, чтобы увидеть ее...

Марис остановился перед небольшим, открытым на улицу двором.

— Смотрите,— сказал он,— на крохотной площадке стоит несколько домишек.

Я будто видел театральную сцену, на которой декоратор умело использовал все замкнутое пространство, создал на разных плоскостях целый двор или квартал и еще оставил место, чтобы актеры передвигались легко и свободно... Но что бы там мне ни казалось, Марис искал в простых вещах их смысл: как его предки пришли в этот мир и как, уходя, оставили свой уклад жизни, свой быт, в котором угадывалась ясность ума и фантастическое трудолюбие.

На одном из перекрестков архитектор вернулся к разговору о плане старой части города и спросил: не запомнил ли я на нем пунктирные линии? И тут выяснилось, что Марис несколько месяцев кряду ходил по городу, изучал, как же ходят жители, переносил каждую вытоптанную тропинку на план...

— У нас город свободной планировки,— принялся объяснять Марис,— со свободным пространством между домами,— люди идут там, где им удобно, короче. Только важно найти главные направления, развить их, благоустроить: поставить скамейки, повесить фонарики, указатели, то есть превратить эти нелегальные тропинки в пешеходные трассы. Да? — Он принялся острием зонта чертить тут же на земле улицы и наносить на них сетку тропинок.— Скажем, то, что хотят делать в лучших проектах новых городов, у нас намечено самими пешеходами... Только надо взяться за это. И человеку хорошо идти подальше от дыма и шума, и транспорту удобно... И потом, если мы хотим почувствовать город, недостаточно ходить только по улицам, есть еще и дворовые фасады...

— А как же с новыми домами? — спросил я.

Марис остановился и показал зонтом в сторону леса.

Новые кварталы виднелись разноцветными островками на зеленом заднике леса, они как бы со своей высоты смотрели на старый город, на шпиль собора. Дальше был только лес, где-то за деревьями в лесу текла Гауя...

— На какой бы улице вы ни спросили меня о новых кварталах, я остановился бы и показал вам: они видны с любой точки старого города... Зайдем сюда,— предложил Марис.

Не успев осознать куда, я подумал: сейчас войдем, он ковырнет стену и скажет: «Вот, XV век!» — или что-то в этом роде. Но ничего такого не произошло. Мы оказались в уютном полупустом кафе. Взяли у стойки два кофе и сели у окна, о которое разбивались косые струи слепого дождя...

Вечером перед отъездом я снова встретился с трубочистом. Осмотрев замок, я возвращался по направлению вокзалу и в начале Ригас столкнулся с Симсонсом. В тройке, в рубашке с высоким накрахмаленным воротником, он мало походил на утреннего встречного, но стеснительная улыбка располагала по-прежнему.

— Как архитектор? — справился он.

— Спасибо вам за него...

— Значит, все в порядке,— как бы про себя проговорил он.

— А где вы познакомились с Марисом Лукайжисом?

Вопрос оказался для него неожиданным.

— Я его знаю... Он меня — нет!

— А может, архитектор играет в оркестре трубочистов? — возвращаясь к шутливому тону утра, спросил я.

— Что вы, что вы! Архитектор не играет в оркестре трубочистов!

Мы медленно шли к вокзалу. Жаль было уезжать. Мне показалось, что и Симеоне понимает это. Я мысленно переносился в свой следующий приезд и был уверен, что, сойдя с поезда, снова встречу Яниса Симсонса, пройду с ним на улицу Ригас и издали в окне дневного света увижу Мариса Лукайжиса.

Надир Сафиев г. Цесис, Латвийская ССР

Непотопляемый «Тиликум» или Путешествие каштана Bоcca вокруг света, рассказанное им самим

Двадцать второго января мы пошли из Хобарта на восток, намереваясь достичь Инверкаргилла, порта на южной оконечности Новой Зеландии. Доннер заявил, что хочет идти со мной до самого Лондона,— так пришлось ему по душе наше путешествие.

Мы вышли с попутным вестом и трое суток уютно покачивались на легкой волне. Но потом ветер вдруг сотворил нечто такое, что согласно лоции и всем правилам делать был не должен: резко изменил направление на противоположное.

«Ну, уж долго этому восточному ветру здесь не продержаться!» — подумал я и пошел пока вполветра к зюйду.

Через три дня, когда я в полдень брал отсчет широты, Доннер сказал:

— Эй, шкипер, мне кажется, у вас в глазах какое-то сомнение?

— Да,— ответил я,— мы приближаемся к сороковому градусу.