Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год

Я вынужден был поспешить к капитану. Моя резвость, видно было, пришлась по душе Тору Ларсену, хотя он ничего и не сказал. А обстановка, успел я заметить, накалилась еще больше.

Был самый полдень, и при первом же ударе склянок капитан прорычал, приказывая первому дозорному дня подняться на мачту снова. Мрачный голос Ларсена убил царившую на море тишину.

Я оглянулся вокруг: никогда еще не доводилось мне видеть такой безжизненной и не располагающей к себе картины, какую являл дыбящийся волнами Индийский океан, с неумолимым упорством вздымающий наше судно кверху для того только, чтобы тут же опустить его вниз. Нечто похожее я уже видел в детстве, в разгар лета, во время одной из страшнейших засух у нас на континенте: такая же широкая бездыханная равнина, которую на языке синдаквена называют «Там-Где-Даже-Мужчина-Теряет-Мужество».

Мое созерцание моря было внезапно прервано громким выкриком Тора Ларсена, обращенным уже ко мне:

— Ну, мой юный бур! У тебя, будь я проклят, отличные глаза! Я заметил это, будь я проклят, еще на теннисном корте! (1 Капитан Ларсен познакомился с героем повести в порту на теннисном корте, где наблюдал его игру со школьным приятелем Эриком (ныне находящимся в каюте по причине морской болезни) — сыном владельца «Курта Хансена». — Прим. пер.) Теперь покажи мне, какие они у тебя здесь, на море, а?!

Я повернулся к капитану с опаской, еще не понимая, что у него на уме, но, к своему удивлению, встретил довольно благожелательный взгляд Ларсена.

— Забирайся-ка поскорее с Йохансеном в «воронье гнездо» и быстренько высмотри мне китовый фонтан, будь я проклят! Ясно?

Я ничего ему не ответил. Успел только в первую секунду осознать важность его команды и почувствовать, как сильнее забилось сердце, и сразу же бросился по трапу на палубу, преследуемый громким, скрежещущим смехом капитана — впервые за весь день, — который словно подстегнул мое рвение, и я чуть не упал, прыгая по ступенькам трапа. Я подбежал к вантам — веревочной лестнице на мачте — раньше Йохансена, который еще только достиг правого борта. Мы оба посторонились, давая возможность неудачливому дозорному, стоявшему на вахте до нас, спуститься вниз. Пока он передавал Йохансену бинокль, обменявшись несколькими словами, я, будто по выстрелу стартового пистолета, стал подниматься со всей доступной мне быстротой наверх. Странная вещь: я ни разу в жизни не проделывал подобной операции, и следовало ожидать, что буду карабкаться по вантам осторожно, если даже не опасливо; однако пристальное внимание, с каким я следил все утро за тем, как проделывали это дозорные, придало мне уверенности и смелости лезть вверх с таким видом, будто я занимался этим всю жизнь. Лейф сказал мне потом: все, кто видел это, были уверены, что я подымаюсь в «воронье гнездо» не в первый раз.

Так велик был мой страх — ведь я до сих пор видел кита только на картинке в детской книжке — и так велико чувство ответственности за порученное дело, что я, еще взбираясь по вантам, творил бессловесную молитву: «О всемилостивейший господь! Помоги мне, пожалуйста, увидеть фонтан, и я не буду больше делать ничего дурного до конца своей жизни!»

Я очень быстро добрался до «вороньего гнезда» и опередил Свенда Йохансена. Он медленно перелез за мной через край бочки-трубы и тяжело, с хрипом в горле, опустился на ее дно. Йохансен стал потом моим приятелем, но сейчас он, естественно, не был на седьмом небе от радости по поводу моего присутствия в «вороньем гнезде»; и даже не потому, что нам будет тесновато вдвоем на таком «пятачке», а больше из-за того, что я должен был стать для него еще одним молчаливым доказательством утраты капитанской веры в его, Йохансена, силу зрения.

Он даже не поздоровался со мной, а только посмотрел мне прямо в глаза и откровенно сказал:

— Ты стой тихо и смотри. Если заметишь что-нибудь, скажи наперед мне, договорились?

— Да, сэр, — ответил я не пряча глаз.

Было ему, на мой взгляд, лет сорок пять, и показалось мне, что какое-то уныние на лице и едва заметное напряжение в уголках век, когда он сосредоточивал взгляд на чем-нибудь определенном, свидетельствовали о том, что его зрение, острое когда-то, сейчас начало ухудшаться, и он, зная это, чувствовал себя неуверенно и уязвимо.

Он тем временем сфокусировал бинокль и стал методически осматривать море впереди себя. Я тоже огляделся. Окинул быстрым взглядом все видимое море и, ничего не заметив, посмотрел вниз, на палубу. Меня удивило, как здорово выделяются человеческие лица на окружающем фоне, когда смотришь на них с высоты. Все они внизу при свете солнца выглядели необычно белыми, и все эти лица, от Ларсена до лебедчика — даже физиономия штурвального, — словно загипнотизированные, были обращены к «вороньему гнезду». И еще одна вещь поразила меня — я отчетливо видел все, что происходит в глубине прозрачной голубой морской воды. Например, акула, которая все еще сторожила добычу на своем посту; на поверхности различим был только ее спинной плавник, а я лицезрел всю ее целиком, каждое едва заметное шевеление ее хвоста — единственное доказательство того, что она двигалась безостановочно рядом с «Куртом Хансеном», сохраняя при этом видимую неподвижность.

Свенд Йохансен тем временем медленно, участок за участком, просматривал морскую поверхность сначала невооруженным глазом, а потом через первоклассный немецкий бинокль, приобретенный специально для этой цели хозяевами «Курта Хансена». Как это ни может показаться странным, мой опыт выслеживания зверя во время сухопутной охоты (который, как я надеялся, поможет мне и сейчас) подсказал мне — нужно повернуться лицом к корме судна и поглядеть, что делается сзади нас, в кильватере. Таков непреложный закон для двоих в буше: один — весь зрение и слух — идет впереди, а другой все время проверяет тропу с тыла на случай, если, как это часто бывало, зверь из преследуемого обратится в преследующего.

Необъятность пространства, восхитительная голубизна моря и большие прозрачные волны, безостановочно, одна за другой, устремлявшиеся к далекому берегу, — все это сильно действовало на мое воображение. День был таким ясным, что далеко на северо-западе позади нас, в сверкающей ряби горизонта, я различал плотные коричневатые дымки рейсовых пароходов, подымавшиеся вертикально в безветренном воздухе подобно верхушкам стоящих рядом деревьев.

Прошло всего пять минут с начала моего созерцания морского пространства на мачте, как вдруг одним лишь уголком глаза я уловил какое-то постороннее сверкание или мерцание на воде.

Таким неуловимым было это движение воды, что будь на моем месте горожанин, он не придал бы ему никакого значения. Но отроческие годы, проведенные в буше с опытными следопытами, прошли недаром: я уже хорошо знал, что самые . значительные явления и ожидаемые события предвещают о своем приближении подчас самыми незначительными — неуловимыми и обманчивыми для зрения и слуха — признаками.

Я инстинктивно обернулся вполголовы и там, далеко на северо-западе, за Порт-Наталем, примерно на расстоянии трех пальцев от горизонта ближе к нам, заметил небольшое облачко взвихрившейся воды, в роде шелковой кисеи, которое тут же исчезло. Я не отрывал взгляда от того места, все еще не веря своим глазам, как вдруг там же поднялась вторая полупрозрачная струйка воды, похожая не на пальму — как обычно говорят, — а скорее на изящный серебристый тополь, который мне довелось увидеть лишь гораздо позже, во время войны, на кромке оазиса в Аравийской пустыне.

Я знал с уверенностью, как если бы охотился на китов всю жизнь, что это Кит, и кит крупный, раз он выпускает такой большой фонтан, который виден простым глазом на далеком расстоянии. Сердце мое заколотилось, как у олимпийского бегуна, и единственное, на что я в этот первый момент оказался способен, — это задержать в себе крик радости. Круто обернувшись, я дернул Свенда Иохансена за плечо и показал пальцем:

— Глядите, кит! Сзади нас!

Он повернулся, будто ужаленный, несколько минут пристально смотрел туда, куда я показывал, а потом произнес скептически:

— Нет там никакого кита.

Только он это сказал, как фонтан появился снова, правда, не такой высокий, как в первый раз, но достаточно заметный.

— Ей-богу! — воскликнул я. — Опять фонтан! Неужели вы не видите?

Он посмотрел на воду еще внимательнее, покачал головой и мрачно ответил:

— Хочу, чтоб это было так, но ты ошибаешься!

Это было уж слишком! Один за другим последовали еще два убывающих фонтана, а он их не видел... Рука моя бессильно упала с его плеча, а другую я продолжал держать указующей. На английском языке, поскольку я еще не знал норвежского, точно таким манером, как это описывается в приключенческих книгах, я заорал что было силы вниз: