Журнал «Вокруг Света» №11 за 1975 год
Шрифт:
Первые старатели появились здесь еще три века назад. В 1667 году рудознатец Михайло Тумашев нашел вблизи села Мурзинка первый самоцвет. Через год малиновые шерлы нашел его брат Дмитрий. Так и пошло...
— А вы сами-то давно стали промышлять самоцветами? — не отставал я от старика.
— Старался с детства. С отцом еще ходил. Камнерез он был, отец-то. Сам камни искал, сам их и обрабатывал. Делали мы с ним из цветных камней разные поделки. Чернильницы вытачивали из змеевика,
— А как их обрабатывали?
— Так и обрабатывали. Берешь наждачный камень и толчешь его в чугунной ступе. Потом порошок высыпаешь в тазик с водой и, помутив, выливаешь в другую посудину. Через минуту воду переливаешь в третий тазик, а осадок — в противень. Это будет порошок-одноминутка, крупнозернистый. Потому что за минуту успевают осесть на дно только самые крупные частицы. Опять мутишь ту воду. И так до пятидесяти раз, а то и боле. Пятьдесят номеров наждачного порошка получается — один другого мельче.
Обработку начинаешь самым крупным. Мельче порошок — тоньше отделка. Смачиваешь его водой и кисточкой подбрасываешь на крутящийся диск. И диски разные. Сначала обрабатываешь камень металлическим диском, потом свинцовым, оловянным, бархатным...
— Бархатным?
— Ну, диск, обитый бархатом, — пояснил старик.
И инструмент и станки каждый мастер делал себе сам. Машины были нехитрые. Я познакомился с ними в мурзинском музее. На березовом стояке было установлено большое колесо, которое с помощью ремня приводило в движение маленькое колесо станка, укрепленного на верстаке. Один мастер крутит, другой сидит за верстаком и точит. При вздрагивающем свете лучины в грубых и шершавых мужицких пальцах горели, сверкали и переливались ожившие камни. Работал огранщик без всяких приборов, чутьем улавливая законы симметрии. От них, мурзинских мужиков, берет начало ограночное и камнерезное дело в России.
— А вы всю жизнь старались? — спросил я Зверева,
— Нет, только до восемнадцати годков. Занятие-то было неприбыльное. Труда много — выручки мало. Продавали добычу, как правило, на месте за бесценок. Только перекупщики и наживались.
За свою долгую жизнь Иван Иванович работал в Ильменском заповеднике, на золотом алтайском руднике «Акжал», на иршинской угольной шахте, в Енисейстрое, тресте «Русские самоцветы». И кем только не бывал! Горным мастером, штейгером, техником, начальником участка, начальником шахты... Воевал. Великую Отечественную закончил командиром батальона.
Всю жизнь он искал и добывал титан, кварц, олово, золото, уголь, камни-самоцветы. А образования едва наберется на полтора класса церковноприходской школы.
Я посмотрел на собеседника повнимательнее. Заметил, что на груди у него висит веревочка. Один конец привязан за петельку ковбойки, другой уходил в нагрудный карман.
— Карандаш, что ли? — спросил я.
— Очки, — ответил Зверев. И, помедлив, добавил: — Вы не глядите, что я мужик необразованный. Мне что лошадь запрячь, что лекцию по минералогии прочесть — без разницы.
Если бы это сказал кто-нибудь другой, то, наверное, показалось бы бахвальством. А в его устах прозвучало откровением. Может быть, потому, что старик говорил как бы нехотя,
будто ворчал. Вот, дескать, приходится говорить. Слово произносил не торопясь, точно сначала изготовлял его, потом уж выдавал, и каждое его слово казалось весомым.— Далеко простирается самоцветный район? — спросил я.
— Мурзинский-то? Как вам сказать... Тянется мурзинско-адуйская самоцветная полоса этак километров сто шестьдесят на двадцать пять.
— И много на ней старых копей?
— Около двухсот будет. Всякие есть камни. Богатая была земля.
— Была?
— Да ведь не первый век тянут из нее жилы. Возами увозили отсюда самоцветы. Но в глубине кристаллов еще много. Жила, она уходит глубоко по наклону. Старатель больше ковырял сверху и не мог особенно углубляться. Вода быстро заливала шахты. Сколько ни черпай— бадьями и ведрами не осушишь. Кустарь бросал эту шахту и рыл рядом новую. Когда заливало и ее, переходил на третье место. Поэтому больше старались мужики зимой. Долбать мерзлую землю было сподручнее, чем без конца черпать воду.
Раньше кустари грызли породу так. Разожгут в яме костер. А когда камень-порода накаливается, окатывают его холодной водой — тот трескается. Это когда еще порохом не пользовались. Потом против камня старатель бросил порох. А когда появился тол, стали греметь толом. Но порох, конечно, работал мягче, деликатнее рвал.
— Стало быть, мурзинский мужик был и землепашцем, и проходчиком, и взрывником, и огранщиком?
— На то он и мужик, чтобы все уметь, — проворчал горщик. — Иначе, как бы он двух генералов прокормил?
— Говорят, есть в этом районе копи Бык? — поинтересовался я. — Почему так назвали?
— Как почему? По имени первооткрывателя. Бык первый нашел это месторождение. Сошлись, говорят, два быка, скрестили рога. Один из них, осердясь, ударил копытом об землю — разлетелись самоцветы. Есть еще копи Трехсотенная. Там старатель взял камней на триста рублей.
— Мало вроде...
— Тогда и триста рублей большие деньги были. Но есть и Тысячница. Там старатели камней добыли на всю тыщу...
Рано утром мы снова тронулись в путь. Долгое время пробирались лесом. Наконец вышли к Шайтан-камню. Неспроста слово молвится: «чертов камень». Мрачная скала в глубоких морщинах надменно возвышалась над лесом. У подножия ее извивалась река, ленивая и полноводная. Казалось, она вот-вот выйдет из берегов. Перед Шайтан-камнем лес расступился, образовав поляну. Будто специально, чтобы можно было получше рассмотреть его.
— Тут нам Реж не перейти, — сказал старик. — Давайте топать к Косому броду. — И повел нас левым берегом вверх.
Зверев на телеге вошел в воду первым, за ним пошли мы. Потом начались буреломы, овраги, ручьи... Дорога, проложенная старателями много лет назад, стерлась, заросла папоротником, и наконец ее преградила поверженная бурей сосна. Старик достал топор:
— Кто из вас хороший дровосек?
Дровосека среди нас не оказалось. Поэтому рубили дерево по очереди. Прочистили дорогу — опять бурелом. И так весь день.
Ехали через Адуй-камень. Старик говорил про него: гордый камень. Высоченная скала отвесной стеной падала в реку...