Журнал «Вокруг Света» №11 за 1982 год

Давление. Первый раз попали в разлом сразу заметили, как начали шпуры бурить: пятикилограммовый молоток выбрасывало. Вылетала такая струя воды и песка, что человека с ног могла сбить. Стреляет как пулемет из амбразуры, только уворачивайся. Потом стихнет ненадолго, и снова выброс, неравномерно, как у гейзера. Анатолий Георгиевич Иванов заводит меня по обходной штольне в лоб комплексу.

Освобожденный ротор торчал в забетонированной стенке. Над ним, похожие на свирель, виднелись отверстия разнокалиберных железных труб, вогнанных в породу.

— Когда из разлома на нас хлынула вода с дресвой, стали нагнетать туда цементный раствор — не пошел в разлом. Тогда попробовали под давлением закачивать жидкое стекло и известь — силикатный раствор, чтобы укрепить породу. Но лучше всего помогает вот такой потолок из труб. Обуриваем свод над ротором, вгоняем трубы, и они принимают на себя давление породы.

Большой, крутоплечий Иванов смотрел на застывший ротор, упрямо наклонив голову, и показывал, как ставили домкраты — провернули ротор градусов на десять, потом начали его раскручивать моторами. Первые сутки прошел 10 сантиметров, а песку кубометры накидал, вторые — 20, третьи — 60 сантиметров прополз. Сдвинулись с места, поехали. И сейчас все условия создали: потолок надежный, забетонировали — непременно двинем... Иванов так взялся за ротор своими огромными ручищами, что сомнения не было — двинет. Через сутки ротор пошел и на этот раз.

...Пробираясь по штольне с Безридным, я теперь с уважением оглядывал подковообразные арки, запрессованные в бетон,— следы прежних битв со стихией.

Из штольни мы свернули в рассечку и оказались в новом тоннельном отрезке. На рельсах сидели парни, перекуривали. Забой проветривался после очередного взрыва. Кто-то тихо пел:

Над порталом пурга.

Разыгралась метель.

А на нас с тобой льет.

Днем и ночью капель.

У подземных дождей.

Никаких расписаний...

— Саша Чупров выводит, сам и сочиняет с Юрой Буровым про нашу работу. Так песня и называется — « Проходчики».

Безридный приветливо помахал рукой ребятам и направился к ним, а я оглядываюсь в забое.

Глыбистые стены переходят в величественный соборный свод, схваченный сеткой на анкерах. В рассеянном полусвете высится на рельсах желтая буровая рама. До основного тоннеля десятки метров гранитного целика, как же она попала сюда?

— Протащили через штольню. Высоковата? Да разобрали эту громадину в 90 тонн весом до последнего болтика,— смеется машинист Анатолий Слонский с восьмиметровой высоты рамы,— наш бригадир Безридный досчитал до пяти тысяч болтов и сбился... Зажимайте уши — начинаю бурить под анкера...

Заработал мотор, зашипел воздух, молоток с силой вонзил в скалу штангу с коронками на конце. Шум перфоратора, визг бура, так яростно сверлящего гранит, что белой пылью летели каменные брызги. «Хорошо еще не все пять молотков заработали,— мелькнуло в голове,— где уж тут разобраться в их голосах...»

Так во лбу забоя бурятся 150 шпуров. Потом уже закладывается взрывчатка, и направленный взрыв, перед которым все уходят из забоя подальше, вырывает три метра скалы. Еще три гранитных метра...

А сейчас начинается погрузка породы — самое трудоемкое для проходчиков дело. Для Володи Рукавчука, оседлавшего юркий погрузчик, это весьма обычное занятие. На открытом улыбчивом лице под шапкой светлых кудрей нет и тени озабоченности. Его машина, посверкивая фарами, деловито загребает стальными лапами взорванную породу...

Кончается смена. Мы уходим, а за спиной режут полумрак прожекторы машин, слышится странное шипение, и мечутся по гранитным стенам огромные тени от движущихся фигур в касках с фонарями, словно разыгрывается сцена из фантастического фильма. А это просто кончается смена и начинается другая. И так каждые сутки уже несколько лет.

Мы не садимся в низенькие вагончики электропоезда, а идем с ребятами из бригады Василия Ивановича Безридного прежней дорогой, под ногами хлюпают доски будущего железнодорожного коридора — главного тоннеля БАМа...

В душевой ребята сбрасывают мокрую грязную спецодежду. Нестерпимо горячая вода вызывает у парней блаженную истому. Пропадает усталость, они резво перебегают в «вахтовку». Автобус трогается, и под стук дождя по крыше Саша Чупров опять заводит песню — свою, тоннельную...

Так и не дождавшись самолета, я поехал из Северомуйска на «газике» управления БАМтоннельстроя в Нижнеангарск, всего триста километров, по дороге вдоль БАМа. Вначале были видны просеки и земляное полотно будущего обходного железнодорожного пути; множество техники, путеукладчики, двигающиеся с запада. Ведь бамовское рабочее движение должно открыться уже в 1984 году, а Северомуйский тоннель двумя годами позже.

«Газик» трясся и нырял в ухабины вдоль бесконечного железнодорожного полотна, идущего по бесконечной, казалось, просеке, прорубленной как по линейке. Разнообразили движение многочисленные мосты и мостики через малые и большие реки. И вот Уоян, настоящий бамовский поселок из веселых, медового цвета резных домиков, в которых сразу угадывалась рука прибалтийских мастеров...

Еще рывок — и перед взором распахивается туманная ширь Байкала. Едем по Нижнеангарску, где, конечно, тоже краплет дождик. Но вот с угрюмого Байкала потянуло ветерком, клочья тумана поползли к вершинам. Обозначился круг солнца, и его тепло и свет коснулись водной шири. Вот уже синяя волна набегает на берег рядом с песчаным откосом у подножия сопок и высокой насыпью. А по туго натянутой блестящей нитке рельсов мчится новенький голубой тепловоз, бодро тянущий за собой несколько вагонов. Так я увидел свой первый бамовский поезд.

Когда через несколько лет поезда пойдут и по Северомуйскому тоннелю, пассажиры вряд ли успеют обратить внимание на бетонные шрамы — следы былых сражений человека со стихией. Но 15 километров такого тоннеля не заметить трудно. И они с благодарностью вспомнят о тех, кто прокладывал его.

В. Лебедев, наш спец. корр. Иркутск — Нижнеангарск — Северомуйск

Степь и море

На новое место

До приезда в Монгольскую Народную Республику я дружил в Москве с одним молодым человеком. Он учил меня монгольскому языку. Часто бывая у него дома, я замечал, что раза четыре в год он переставлял в квартире мебель.

— Что это? — спрашивал я после очередной перестановки.

— Перекочевка,— улыбался багши-учитель.— Перекочевка, смена обстановки, к которой привык. Порядочно, замечу, надоевшей обстановки.