Журнал «Вокруг Света» №11 за 1982 год
Шрифт:
К обеду наступает жара. Плавится смола на сосновых бревнах, из которых сложены подкрашенные суриком дома. Смола течет золотистая, белесая и закрывает глухо трещины. Долго простоят такие вот просмоленные бревна. Отсвечивают мрамором круглые желтоватые бочки. Связки красноватых ленков вялятся почти под каждой крышей. Когда дует ветер «с моря», рыбки бьются друг о друга, глухо шелестят. Кричат чайки, солнце нестерпимо режет глаза...
Таков Ханх, самый, пожалуй, северный монгольский городок. Он примостился у оконечности Хубсугула. Сразу же за околицей — лента шоссе рвется через тайгу на Мандал, Туран, Кырен и дальше, к Байкалу — на Култук-Слюдянку. Когда едешь этой насквозь пронизанной синеватым светом долиной, никак не избавишься
Близки они, эти два озера-моря — Байкал и Хубсугул. И недаром с давних пор у здешних людей крепко держится легенда о подземной связи озер-братьев.
Бата не мыслит жизни без Хубсугула. Дело в том, что он вырос на этом озере. И все, что окружает его, входит в его плоть, составляет его характер. И плещущийся волнами Хубсугул, и белоснежный саянский пик Мунк-Сардык, у подножия которого живет его мать Тумур, и ревсомольцы-матросы — его команда.
Я вспомнил недавний рассказ капитана Баты о бурях на «далай-нуре» — «океан-озере», как зовут Хубсугул в Монголии. В такое время, а самые сильные ветры здесь осенью, волны поднимаются метров до десяти, а то и более. Как-то в ноябре (замерзает Хубсугул к декабрю), шторм прихватил пароход «Сухэ-Батор» с караваном барж. Ветер бил нещадно, видимости никакой. Буксиры полопались, словно гнилые веревки. Капитан обморозил щеки, нос и уши. Единоборство со штормом продолжалось. Бата знал неподалеку одну удобную бухту, туда и старался привести судно. Расстояние-то вроде и незначительное, а боролись с разбушевавшейся стихией почти сутки. Времени, правда, никто не замечал. И только когда снова стемнело, удалось найти вход в природную гавань. Осмотрелись, перевязались, отдохнули. Ветер назавтра утих. Начали искать баржи. Нашли. Срастили буксиры. Отремонтировали разрушенные надпалубные постройки. И только потом двинулись в дальнейший рейс — на север. Пять суток продолжался тогда он вместо одной ночи.
А сейчас мы идем по обычному расписанию. Идем от южной пристани, из города Хатгада, на север к городку Ханху. В трюмах и на баржах традиционные монгольские грузы — шерсть, руда, кожи. Обратно Бата повезет советские товары—стройматериалы, нефтепродукты, машины.
Пять артерий связывают Монголию с северным соседом и другом — Советским Союзом. По ним идут необходимые для обеих сторон грузы. За последние годы происходят качественные изменения в структуре экспорта и импорта Монголии. Это связано с быстрым развитием индустрии в стране. В экспорте продолжает расти удельный вес горной продукции, готовых изделий, а в импорте — машин, оборудования и запасных частей.
Монголия, кроме Советского Союза, торгует еще более чем с тридцатью странами. Транзитные перевозки в значительной мере идут через территорию СССР.
Торговые пути старой Монголии были караванными. А как же иначе, если испокон веков товары перевозили на верблюдах?
То время ушло в прошлое. Главный грузопоток, связывающий сегодня две страны, идет через советскую железнодорожную станцию Наушки в пограничный монгольский город Сухэ-Батор. Другая трасса — Чита — Чойбалсан. Здесь тоже проложена железная дорога. Третий путь — воспетый в песнях Чуйский тракт. Четвертый — по воздуху — от аэропорта Буят-Уха до Москвы. И наконец, Монголию и СССР связывает — как это ни удивительно для сугубо сухопутной страны — море, Хубсугул, океан-озеро.
Алексей Кривель, корр. «Правды» — специально для «Вокруг света»
Фото Г. Колосова Улан-Батор — Москва
Лоси сумароковых лесов
По узкой тропинке, проторенной в снегу, двигалась странная профессия: впереди шла маленькая женщина в ватнике, с хворостиной в
руке, а за ней тянулась по полю цепочка лосей. Я отступил в сторону, пропуская их. Лоси, волнуясь, обходили меня стороной, но некоторые, прижимая к голове уши и втягивая ноздрями воздух, подходили совсем близко. Самый крупный лось потянулся к моей сигарете...— Не бойтесь, это Нерон.— Сопровождавший меня егерь Матвеев погладил лося по голове и попытался прогнать. Но того, видать, ласка приободрила, и он стал играть, подталкивая человека головой. На месте сброшенных на зиму рогов у лося виднелись только маленькие черные наросты, и потому забава эта была безобидной.
— Ну, иди, иди...— Егерь похлопал Нерона по боку, и тот нехотя двинулся за своими сородичами.— Странное дело,— заметил Матвеев,— вроде и росли все вместе, но одни терпеть не могут дыма, а другие — наоборот. А есть которые и запах бензина любят. Вот вам и дикие животные...
С Сумароковской лосефермой я познакомился зимой, когда наша киногруппа приехала на осмотр будущего места съемок. Предстояло снимать картину об одомашнивании лося в маленькой, затерянной в глубине костромских лесов деревушке Сумарокове.
В нашей стране существуют, еще лосефермы: в Печоро-Илычском заповеднике и в Ярославской области; создается новая лосеферма в Башкирии. Идея организации таких ферм восходит к 1935 году и принадлежит профессору Петру Александровичу Мантейфелю. Именно тогда он высказал мысль: «Пора, наконец, исправить прежние ошибки и ввести лося в список новых сельскохозяйственных животных».
За сорок с лишним лет поголовье лосей в стране увеличилось в четыре раза и достигло восьмисот тысяч. Но по-настоящему сельскохозяйственным животным лось так и не стал. Одомашнивание пока остается в стадии эксперимента, хотя и проходит он довольно успешно. На лосефермах получают мясо, молоко, новый лекарственный препарат альцесин, который приготавляют из молодых пантов и который, как утверждают специалисты, по своим лечебным свойствам превосходит знаменитый пантокрин.
Впрочем, нас больше интересовал сам процесс одомашнивания дикого животного. И когда в один из последних дней апреля нам сообщили, что у лосих начался отел, мы тронулись в путь.
...На рассвете нас разбудил Юрий Александрович Курочкин. С ним и Екатериной Митрофановной Богомоловой, сотрудниками Института нормальной физиологии имени П. К. Анохина АМН СССР, мы встречались еще в Москве. Они стали нашими первыми консультантами по проблемам одомашнивания лося.
— Люстра телится,— толкал меня Курочкин.
— Какая Люстра?— спросонья я ничего не мог понять.
— Да наша лосиха Люстра, она же Люська...
Лосиха, лежа под кустом, настороженно на меня поглядывала. По совету
Юрия Александровича я разговаривал с Люськой, рассказывал, какая она красивая и умная — и лосиха внимала спокойно и доброжелательно. Я мог неторопливо сориентироваться, что важнее снимать в первую очередь. Конечно же, лосят: вот они, два брата-близнеца, совсем еще мокрые, качаются на длинных ножках. На одном лосенке укреплены датчики, длинный желтый провод тянется к электрокардиографу.
Екатерина Митрофановна диктует в микрофон:
— Шесть часов пятьдесят четыре минуты. Люпин пытается перешагнуть через поваленный ствол, не может преодолеть преграду, поворачивает и идет к Юре...
Лосенок действительно потянулся к Юрию Александровичу. Похоже, он принял за мать первое живое существо, встретившееся ему в жизни. Так происходит импринтинг (запечатлевание), и с этого начинается процесс приручения дикого животного.
Люська лежит спокойно. Чувствуется, что людям она доверяет. Но вдруг резко вскакивает и, прижав уши, бросается в ближайшие кусты. Оттуда с шумом уносится прочь другая лосиха.
Лосиха никогда не подпустит к своим детенышам другую, так как в этом возрасте они могут принять за мать ту, чужую. Им это может стоить жизни, ведь первые дни они питаются только молоком.