Журнал «Вокруг Света» №11 за 1986 год

Гнездо орла-могильника мы увидели издали. На вершине сосны из груды сучьев торчала бурая голова самки.

— Птенцов кормит. Иди сюда, присаду посмотри,— позвал меня Брагин и показал на толстую ветку соседней сосны.— Здесь ночует самец. Здесь его столовая, отсюда он несет добычу в гнездо. Такое место называется присадой.

Присада для орнитолога — ценный источник информации. Под ней он находит остатки трапез хищника. Это семейство могильника недавно съело тушканчика, и осталась от него лишь лапка с коготками...

Сокол-балобан тоже давно внесен в Красную книгу. Орнитологи полагают, что у нас в стране живет их около тысячи пар. Не случайно балобан стал одним из обитателей питомника по разведению редких хищных птиц, что находится под Рязанью в Окском заповеднике.

Жилище балобана устроено было на сломанной сосне. Мы его рассмотрели с наблюдательной вышки, которую специально соорудил Брагин в нескольких метрах от гнезда. Небрежно сваленные сухие ветки — вот и все гнездо. По ним ходили, перепархивали молодые соколята.

— Балобан — строитель никудышный. Чаще занимает старые гнезда ворон и грачей. Бывает, что и хозяев из жилья прогоняет. Даже могильника может выселить,— объяснил Брагин.

— Орел крупнее сокола, да и сильнее его,— усомнился я.

— Балобан проворнее. Сидящий на яйцах орел-могильник панически боится пролетающего мимо сокола, сжимается, старается не шелохнуться.

Откровенно говоря, в лесу за один день мне никогда не приходилось встречать столько хищных птиц. Это и заслуга сотрудников заповедника, охраняющих тишину и покой здешних мест, и, конечно, результат успешных экспериментов орнитолога. Евгений Александрович пришел к выводу, проверив это на пробных площадях, что хищники заселяют искусственные гнездовья лучше, чем естественные, выше и плодовитость кладки. А главное, ящики можно приближать к местам охоты соколов, к скоплениям их основной добычи — грызунам. Правда, в степях нет естественных лесов, но есть лесополосы, и Брагин мечтает проверить: загнездятся ли в них хищные птицы?

А на озерах Наурзума — своя бурная жизнь. Здесь водится свыше 90 видов водно-болотных птиц. Лебеди, серые гуси, чайки, утки, пеликаны, кулики, лысухи... И даже встречаются стерхи, или, как их называют, белые журавли — пожалуй, одни из редчайших птиц на планете. Всего несколько сотен осталось их на всей земле. Гнездятся они в двух местах — в Якутии и в низовьях Оби. В Наурзумском заповеднике стерхи останавливаются на отдых во время перелетов в Индию.

...Плывут облака над степью, озерами и борами. Летят птицы.

Наурзумский заповедник, Кустанайская область

И. Константинов

Астраханская Волга

Подпрыгивая на волнах, катер шел вдоль берегов Волги. Мы спускались от Астрахани вниз по течению. Редкие островки леса исчезли, лишь одинокие ветлы, как бы привстав на оголенных корнях, торчали над пустынными берегами. С отмели равнодушно смотрела белая цапля.

Русло реки ветвилось на множество проток, ниток, образуя сложнейшую водную сеть, покрывшую сотни километров. Дельта Волги... Берега то сходились, нависая над нами стеной тростника, то расширялись, мы выскакивали на простор, и снова катер нырял в узкую щель нитки, сокращая путь к тоне Чкаловская. И когда в очередной раз оказались на широкой глади банки — более мелкого места, по тому, как изменился рокот мотора, я понял, что мы у цели. Катер, делая круг, нацеливался в сторону приткнувшегося к берегу темного куба брандвахты.

На шум мотора из дверей брандвахты показались люди. Фигуры в высоких рыбацких сапогах вырастали перед нами, и я уже различал среди встречающих девушку, а минутой позже мог рассмотреть ее обветренное загорелое лицо; глаза щурились от солнца, губы дрожали от сдерживаемой улыбки. Девушка эта, как я догадался, и была Олей Журавлевой. Всю предыдущую неделю я провел среди ученых, съехавшихся в Астрахань на выездную сессию нескольких отделений АН СССР. Острая, и, увы, более чем обоснованная тревога за судьбу Волги сквозила в их внешне сухих и бесстрастных сообщениях. С каждым годом возрастает то, что экологи называют «антропогенным воздействием». Около трети населения страны, заметил в своем выступлении академик Л. М. Бреховских, проживает в бассейне Волги. Ее водой пользуются бесчисленные города, поселки, села, фабрики и заводы, фермы и гигантские площади орошаемых полей. Естественно, что это не может не сказаться на здоровье реки. И как одну из первоочередных задач ученые назвали задачу — обеспечить на Волге приоритет интересов именно рыбного хозяйства.

Ихтиофауна Волги во многом уникальна. Здесь живут осетры, белуги, стерлядь и севрюга. А ведь природа жестко ограничила на земном шаре и количество мест, где может водиться эта рыба, и возможные размеры их стада. Численность осетров и, скажем, трески или сельди попросту несопоставима, как несопоставимо хранящееся в земле количество, допустим, угля и алмазов, хотя они и имеют явное химическое родство. Желание разобраться на месте в том, как чувствует себя волжская рыба сегодня, и привело меня в Центральный научно-исследовательский институт осетрового хозяйства к заведующей лабораторией запасов и регулирования лова осетровых Раисе Павловне Ходоревской, а она повезла меня на тоню, к ихтиологу Ольге Журавлевой.

И вот, последний раз кашлянув, глохнет мотор, катер наш сразу оседает, и его мягко подхватывает волна. Внезапная, как будто ее включили, тишина наполнена плеском воды, свистом ветра в кустарнике и травах близкого берега.

— Ну что, принимаете гостей? — спрашивает Раиса Павловна, сидящая рядом с мотористом, и уже по голосу ее чувствуется, что вопрос чисто риторический, что знает, видит — ее приезду рады.— Оля, я не одна. Знакомьтесь.

Я ловлю на себе короткий внимательный взгляд, в нем ни настороженности, ни смущения. Похоже, здесь действительно рады свежему человеку.

В просторной комнате, служившей, видимо, столовой: длинный стол, в стене — окно на кухню, собрались все постоянные жители брандвахты. Их, кроме Оли Журавлевой, оказалось трое.

Шкипер Александр Колпаков, или просто Саша. Его гулкий несмолкающий голос, которым он, видимо, привык перекрывать и грохот мотора, и шум волны, наполнял комнату. Жена Саши, повар Надя, смешливая молодая женщина, то возникающая в комнате, то исчезающая в кухне, даже оттуда, в квадратное окошко, успевает вставлять реплики в гудение Сашиного голоса.

Четвертый член коллектива — Ваня Кудрявцев, студент рыбного института,— сидит молча и, снисходительно улыбаясь, ждет своей очереди вступить в разговор. Мимо села, в котором вырос Ваня, мы проплывали часа полтора назад; рыба, речные промыслы его стихия, и здесь, на тоне, Ваня чувствует себя отнюдь не практикантом.

Меня потянуло глянуть на реку, и я вышел из комнаты. В дальнем конце коридора ярко светился прямоугольник открытой двери. Там оказалась еще одна площадка, более просторная, чем та, к которой мы приставали. Стоит стол, скамья, ведра. На стене вязка рыбьих косточек, вывешенных так, как вывешивают нанизанные для просушки грибы. По желтым каплям жира на косточках ползали осы.