Журнал «Вокруг Света» №11 за 1992 год

Истребление волчат еще два года назад считалось обязательным для каждого стрелка, но хитрый бурят словно забыл об этом предписании. С тех пор как тринадцатилетним подростком он впалые ашпеп. на охоту со своим кремневым ружьем, Дзундуй-дагва придерживается наказа отца — помалкивать, если узнаешь о рождении нового волчонка.

«Я убил за свою жизнь больше волков, чем их поместилось бы в большом доме, но я уважаю их», — говорит старый охотник. Дзундуйдагва верит старинному монгольскому преданию о том, что предки Чингисхана ведут род от серо-голубого волка и буланой оленихи. А это означает, что «хан хищных зверей Чон» достоин честного поединка — человек против волка.

Одиночки вроде Дзундуйдагвы охотятся обычно в густых лесах горных районов. Такие участки плохо просматриваются и поэтому непригодны для охоты облавой. Волкам легко спрятаться в лесной чаще, и выманить их оттуда можно только с помощью непростого трюка: человек должен завыть, как попавший в беду волк. Этому искусству охотники не один год обучаются у своего противника на диких лесных тропах. Высокий, протяжный стон, какой обычно издает старый Чон, потерявший свою стаю, обманул уже немало волков. В совершенстве овладел этой премудростью и Дзундуйдагва, и другой ветеран волчьей охоты Чоимболин Лувзан, тоже бурят по национальности. С одинаковым мастерством он умеет подражать как голосам вожаков стаи, так и вою течной волчицы, которым она в брачный период, поздней зимой призывает самцов. Впрочем, жертву выманивает не только «однократный» вой, но и продолжительный «диалог», перекличка волка и человека. Когда же зверь наконец приблизится настолько, что может различить любой изданный человеком звук, охотник замолкает и ждет. И, как только стая появляется на поляне, стреляет — сначала по бегущему впереди вожаку. Если удастся его убить, стрелок имеет шанс перебить одного за другим остальных волков растерявшейся стаи.

«Я убил уже 1560 волков», — заявляет шестидесятишестилетний Лувзан. Это утверждение знаменитый охотник может доказать: в его «городской» юрте вблизи от сибирской границы хранится толстая тетрадь, где каждый выстрел записан и официально подтвержден. «Государственный охотник Монголии» почитается на родине как герой. На стенах его юрты развешано более ста дипломов, на его груди семь знаков отличия, среди которых Краснознаменный Орден труда и орден Северной Полярной Звезды. Как и другие опытные охотники, Лувзан уважает своего противника, восхищается изворотливым волчьим умом. За обедом в своей юрте он рассказывал Миллеру и его коллегам о том, сколь искусно волк умеет обнаруживать и обходить ловушки, и о том, с какой хитростью выбирает для очередного нападения на стадо ненастные ночи, когда шум дождя и ветра мешает людям услышать приближение врага. А разве не достойны изумления все те трюки, к которым прибегает волк, чтобы подманить оленя или другую жертву к пропасти, а затем свергнуть вниз? А чем можно объяснить безошибочную интуицию вожака, яростно кусающего своих подопечных, когда они реагируют на абсолютно, казалось бы, безупречный человеческий зов? «У волка нет двух рук, — говорят монголы, — а иначе он был бы человеком».

Ранним утром немецкие журналисты вместе с Лувзаном отправились в своем джипе на волчью охоту. Через час у подножия горы Лувзан распахнул дверцу машины. Внизу в долине в пятистах метрах от джипа над окровавленным трупом лошади стояли три волка. Они моментально оставили добычу и нырнули в лес. От несчастного животного остались к этому времени только кости да шкура. Теперь выманить волков из леса практически невозможно: насытившись, они вернулись к стае, которая находилась где-то в горах. «На зов они теперь не отреагируют, — сказал Лувзан, — но мы постараемся заполучить их завтра на рассвете».

Однако на следующее утро начиналась совсем другая охота — за бензином. Ночью кто-то стащил его из машины. Никто не застрахован от неудач, и после многодневной одиссеи охотники, не солоно хлебавши, вернулись в Улан-Батор. «Людей, которые так поступают, называют у нас двуногими волками», — негодовал писатель Бехийн Бааст, которому Миллер рассказал о своей беде. Бааст большой любитель волков. В своих проникновенных рассказах он горячо призывает к охране волчат, но, к сожалению, пока безрезультатно: тема охраны волков до сих пор нежелательна в Монголии. «Пока придет время сказать правду, — вздыхает Бааст, — из Чонгола утечет немало воды».

Чонгол, или Волчья река, протекает на юго-востоке страны. Степь вокруг нее — излюбленное место охоты сильных мира сего. Немецким журналистам также довелось побывать здесь.

Вертолет, полный людей и боеприпасов, пролетает тысячу километров от столицы и наконец высаживает журналистов у покрытой льдом реки, совсем рядом с китайской границей. «Здесь закрытая зона, фотографировать разрешается только волков», — предупреждает пилот Ганзюх. Потом вертолет снова взлетает, но уже с дюжиной пограничников и охотников на борту. Степь внизу похожа на океан, то белоснежная, то коричневая. Она почти пустынна и только изредка попадаются лошадь, верблюд, а иной раз целое стадо антилоп. Наконец после часа бесплодных поисков раздается чей-то радостный крик: «Чон!» Пилот направляет машину вниз, стая бросается врассыпную. Ганзюх преследует одного из волков, ведя машину на высоте двадцати метров от земли. Зверь напрягает все силы, спасая свою жизнь, люди заряжают ружья, протискиваются к двери. «Было условлено не стрелять с вертолета», — ворчит второй пилот. «Каждый Чон должен быть пристрелен, — запальчиво возражают ему. — Жалость к волкам приносит только несчастье».

Силы Чона внизу на земле иссякли. Он останавливается и, растерянно мигая, смотрит вверх. Люди стоят, готовые к выстрелу у открытой двери. И тут... «Больше нет топлива, — кричит Ганзюх. — Надо возвращаться».

По материалам журнала «Штерн» подготовила Н.Маргулис

Тайбола

Т ак называли на Русском Севере задебряные леса, необитаемую исконную глушь от Архангельска до Печоры. И такое же имя получил таежный тракт, проложенный людьми в незапамятные времена и обустроенный сто с лишним лет назад. В русский язык слово «тайбола» попало из угро-финских наречий, но и сейчас продолжает жить...

Пройти тайболу было моей заповедной мечтой задолго до того, как приехать на архангельский Север. А увидел я ее впервые при довольно неожиданных обстоятельствах.

...Воздушные пожарные из райцентра Карпогоры взяли меня в патрульный рейс. Ан-2 круто взмыл в небо, и с горизонта понеслось синевато-дымчатое пространство пинежской тайги с низкими холмами, рассеченное зигзагами рек, ручьев, рифлеными следами тракторов, с вкраплениями ядовито-желтых болот и торфяников. Слепящее безжалостное солнце заставляло щуриться, выжимая слезы из глаз. И первое время нужно было привыкнуть, чтобы смотреть на землю.

Пейзаж менялся каждую минуту, и невозможно было сосредоточиться на чем-то одном. Просеки приводили к ручьям, ручьи вливались в речушки, а те, в свою очередь, выводили к зеленеющим пожням, одиноким замшелым избушкам и угловатым изгородям. У каждой складки рельефа был свой исток и свое продолжение. Таежный пейзаж как бы сжался до масштабов топографической карты. Можно было разглядеть даже такие места, где я когда-то ночевал, разводил костер, удил рыбу и где едва не выкупался, неосторожно вылезая из резиновой лодки.

В полете Ан-2 иногда побалтывало. Летчик-наблюдатель объяснил это тем, что в тайге много вырубок, плешин, которые притягивают воздух, рождая восходящие и нисходящие потоки. Попав в такую ловушку, самолет делал головокружительные нырки, приседания, его встряхивало, подкидывало, и из иллюминатора было видно, как неотвратимо набегает тайга, словно поставленная на попа... И тут я увидел тонкую, прерывистую линию, скрываемую деревьями, — вернее, то, что от нее осталось. Все пожарные тоже прильнули к иллюминаторам.

— Тайбола! — произнес летчик-наблюдатель и повернулся ко мне. — О тайболе когда-нибудь приходилось слышать?

— Неужели та самая?! — вырвалось у меня.

— А то какая же! — Он довольно усмехнулся. — Других у нас нет. Лесная коммуникация, артерия жизни!

Дорога уныло брела сквозь тайгу, заваленная сухостоем, перегороженная упавшими стволами, — старая разъезженная дорога из «бог-весть-каковских» времен. Если бы не пожарные, я бы принял ее за брошенную лесовозную колею, каких здесь десятки.